Что-нибудь придумают

Шуршит страничка, потом другая. Он смотрит на бледные покрасневшие пальцы. Долго смотрит. Скользит по её глазам – по диагонали бегают. Так долго смотреть уже неприлично. Поговорить бы. Да только вот все разговоры скомканные, обрывающиеся на полуслове. Они и «доброе утро» друг другу выговорить не в состоянии. Но смотреть Какаши себе разрешает – она же до сих пор не ушла, пусть уже три дня прошло, даже к свиткам Наруто не притронулась. Сама увязалась за ним. Сначала до штаба Корня, после, когда подобие схем и карт новых систем обеспечения Конохи были найдены, уже до резиденции. Не спрашивала, нужна ли помощь, просто осталась. Поэтому смотреть ему можно. Разговаривать – не обязательно. Не мешало бы только работу выполнять. Потому что сейчас они застряли на месте. Не застряли даже – утонули. В бумагах, отчётах, картах. Какаши предпочёл бы тонуть в другом болоте, безвольно дрейфовать в топях злости, а не в бездонном океане писанины, где все бумаги – разрозненные, брошенные корабли, их даже течением не подгоняет. Течение только их с Сакурой тела болтает от борта к борту, но внутрь залезть никаких сил у них уже нет. – Судя по всему, – она прерывает его, отрываясь от бумаг, бросает быстрый взгляд, чтобы мигом опустить его следом, – если отключим воду во всей Конохе, включить потом навряд ли сможем. Но проблема ведь в другом? Насколько рационально всё отключать, если, когда мы снимем иллюзию, подать воду вдруг не сможем сразу? Рассчитывать на то, что тела раненых каким-то чудесным образом исцелятся за это время, мы никак не можем. Без воды будет очень тяжело. А трубы? Сколько нужно прогонять воду по ним, прежде чем она будет пригодна хоть для какого-то использования? А в этих картах не разберешься, чтобы хотя бы в больнице её оставить. Линии электропередач выглядят проще. – Так только кажется. Там свои особенности. Он начинает говорить. Сакура поддаётся вперёд, внимательно следя за движениями его пальцев, скользящих по карте. Плохо, что сам себя он не слушает совсем, мимо пропускает собственные слова. Потому что теперь ему можно смотреть. Как бледное солнце в рыжеватый красит выбивающиеся из низкого хвоста волоски, как белое лицо розовеет против света, как остекленели её глаза за последние дни – две зелёные блестяшки – потому что он – придурок, как плотно сомкнуты анемичные сухие губы – навряд ли по той же причине, и как ей на самом деле не идёт эта плотная коричневая кофта. Надо бы поговорить. И не о том, что оставить электричество можно в его квартале, а в остальных ввести экстренный режим. Убрать из голоса серьёзный тон, точно под ним не обычный скрипящий старый стул, а кресло Хокаге, когда объясняет, что в таком режиме электричество всё равно подаётся в пять мест: госпиталь, штаб АНБУ, резиденцию, убежище и тюрьму. А после своих слов не скучать по реакциям старой Сакуры, когда та спросит: – Мой дом ты в расчёт не берёшь? Она старательно избегает его имени последние дни так вёртко, что остальные слова остро тыкаются в лоб. Какаши же может увиливать от остального, не изменяя той же прыти. На пороге оставлять вопросы, какое ему вообще дело до того, как пусто она на него смотрит. Им бы там и томиться за тонкой перегородкой расписных сёдзи, чтобы несколько дней спустя он рискнул зайти в комнату и ничего не обнаружил. Те вылетели со свистом в форточку, оставив только выгорающие на солнце шторы и муть на душе, позвякивающую забытой нежностью, серым выжженным одиночеством ничем. Как раньше. Но так не будет. Не после того, как на подушке найдутся розовые волосы, под кроватью – резинка, капля зубной пасты на стаканчике в ванной от плохо промытой зубной щётки, резь на керамической кружке – Сакура пьёт чай только из неё. Она спрашивает про свой дом, но Какаши всё чаще видит в своей квартире чужие вещи. У неё вообще никакой одежды не было, когда пришла на ужин. Он пытался её разбудить в тот раз, чтобы переоделась, но она пьяно что-то пробурчала, и он оставил всё, как есть, только поутру обнаружил её ползающей на полу со спущенными штанами – всё-таки сама пыталась раздеться во сне. И у него не могло быть пижамы с шортами, двух или трёх футболок, что успела сменить, а этот коричневый свитер он не то, чтобы не носил сам, даже не купил бы никому такое. – Если хочешь уйти, можем и там оставить. Но вдвоём всё же легче, – от последнего почему-то дрогнул голос. Себе не признаётся – отпускать Сакуру в таком состоянии их натянутых отношений не хочется – не до того, как они поговорят. – Так я буду спокоен, что ты не умрёшь с голоду. – Спасибо за заботу, – от скрежета слов по телу металлом скрипит ржавчина. – Очень любезно с твоей стороны. Только вот ты не подумал, что свою кончину ты тем самым приблизишь? – Почему сразу не ушла? – Какаши игнорирует её навязчивую едкость, игнорировать режущий взгляд с таким успехом не получается. – Хотела поговорить. – Говори. – Уже не хочу. – Ками… – шепчет, упираясь затылком в высокую спинку стула. Что ж, он её понимает, там же где-то застрял – всё ещё злится, что ступила на его территорию, ту, огороженную от чужого вмешательства, а Сакура просто перелезла через все ограждения, хакнула систему охраны, залитую горечью и беззащитную перед окружающим миром – его патетическая внутренняя нежность, и протопталась по дорожкам, что годами мостил своими потом, кровью и убитыми нервами. Кости убитых врагов там же где-то тлеют. – Я даже пальцем тебя не тронул. Ты сама на меня напала. И если хочешь возразить… – Какаши видит, как открывается её рот, сама Сакура подбирается, выпрямляя спину, – что я был груб, то да – признаю, был. И я знаю, что ты хотела услышать, но я тысячу раз повторил, что все слова утешения в нашей ситуации бесполезны, и я в этом ничего не понимаю. Я хреновый наставник и сенсей, уж прости. У меня в запасе набор дерьмовых стандартных фраз, в которые ты ни за что не поверишь, парочка фокусов, как отвлечь внимание, и несколько идиотских шуток. Потому что я понятия не имею, даже что с собой сделать, а весь мой опыт – не панацея, тебя такое только убьёт. Поговорил. Теперь только остаётся догадываться, что значит её опущенный взгляд. – Спасибо, – тихо бормочет Сакура в ответ. – Мне тяжело привыкнуть к тому, что их больше нет. И тяжело понять, что ты так легко признаёшь, что ты не можешь помочь. Я другого мнения о тебе была, – от слов мажет разочарованием, он бы продолжал заливать про то, что всё будет хорошо, развей ребята Цукуёми, упрямо и настойчиво, как Сакура того и хотела, но они в другой ситуации, и беспомощность так и лезет, распирая изнутри. Залечивать – не знает как, а вот линчевать – всегда пожалуйста. – Я ошиблась, решив, что у тебя есть что-то помимо того, чем ты меня всегда отвлекал, прости. Стоило сразу понять, что за твоим поведением больше ничего и нет, что больше ты ничего не умеешь, и довольствоваться тем, что дают. – Иди прогуляйся. – Какаши механично и быстро перебирает бумажки, разбросанные на столе, в попытке её чем-то занять. – Мы ещё не осмотрели тюрьму, как раз… – Я ещё не договорила… – Сакура. По-хорошему прошу. Ей тяжело даются взгляды. Было бы так с обидными словами. Но те легко вылетают, также, как и легко сейчас уйти. Оставить одного, как и просил. Сакуру тяготит собственная вина, осевшая внутри тяжёлым грузом, поэтому теперь она собирается делать всё, что он попросит. Какаши не заслужил её слов, но заслужил правды. Пока за пальмированием он пытался скрыть её боль, та спела, наливаясь фиолетовыми синяками и ранами до костей, а теперь вот вылезла во всём своём неприглядном виде и требует, пожирая изнутри, что-то с собой сделать. Но никто из них не знает что. И большей глупостью было бы загрызть друг друга до смерти, обвиняя в беспомощности перед болью. Поэтому Сакура сделает всё, что он попросит. Заберёт стылого воздуха побольше в грудь, выйдет за пределы резиденции и исчезнет в жёлтых сухих кронах, пока Какаши взглядом провожает её силуэт, сминая в кармане брюк сигаретную пачку, которую поклялся не открывать. Но с обещаниями у него всегда было плохо. Сакура возвращается в резиденцию только вечером, когда в Коноху забираются бледные промозглые сумерки. Греет руки о стаканчик с чаем у автомата и не спешит в штаб обеспечения, всё ещё раздумывая над судьбой своего переезда, понимая только одно, – она бы осталась. Умирать с голоду ей совсем не хочется. Как не хочется и насиловать саму себя, выдавливая нужные слова, каких у неё нет. Хорошо, что записка на столе спасает ситуацию. «Ушёл чинить окно».

***

– Как успехи? – Она встаёт у прохода, подпирая плечом дверной косяк. Какаши возится с оконной рамой. – Ну, я не плотник, а шиноби, – отвечает после небольшой паузы, – поэтому пока не очень. А у тебя? – Тебе с хорошей новости или плохой? – Без разницы. – Хорошая – в тюрьме пусто, как и думали. Плохая – заключённых вытащили из камер на улицу. Когда снимем Цукуёми, преступники окажутся на свободе. – Понятно. – Он выдыхает, поворачивается, тусклый солнечный свет прорезает на лице тень усталости. Какаши почему-то уже какой день ходит без маски. Сакура привыкла к его лицу, но привыкнуть, что то выражает почти ничего, до сих пор не может. – Что будем делать? Не забор же им строить? Это ведь тюрьма для шиноби, его они перелезут. Кацуя-сама понадобится у Божественного Древа для раненых, а твоих нинкенов навряд ли хватит. – Да, проблематично. Искать особо опасных преступников и думать над способом, как их задержать, займёт много времени. Легче просто их всех убить. Ну, как вариант. – Убить? – радикальность Сакуру возмущает. – А если поставить барьер или печати наложить, или ещё что-нибудь сделать? Вдруг там есть невиновные или просто люди, сидящие за не особо жестокие преступления? – Убийство надёжнее. Если не хочешь, возражать не буду. – Какаши пожимает плечами, отворачиваясь к окну. – Мне самой придумать, что с ними делать? – Будь добра, – просит Какаши, окно скрипит, с нажимом он достаёт раму. – Тебе помочь? – Сакура подскакивает, она слабо представляет, сколько может весить окно, но по напряжённым мужским рукам понимает – прилично. – Нет. – Тяжело же. – Я же сказал, что я шиноби. «И гений, да-да» – Сакура отступает, смотря, как Какаши устраивает раму на сдвинутой родительской кровати. Он накрыл матрас какой-то простынью – у них такой точно не было, и что за куча инструментов лежит в углу Сакура не имеет понятия. Какаши, кажется, тоже не особо. – Хм-м… – Он двигает подъемным механизмом, смешно хмурит брови. – Ты же не знаешь, как их чинить? – Я менял стёкла в окнах, это не так сложно, но там была другая конструкция. Может, у вас осталась какая-нибудь инструкция? – Он поворачивает к ней голову, долго смотрит и отворачивается, чеша подбородок. – Хотя глупо, конечно. Какая ещё инструкция?.. Их и делали наверняка из того, что под рукой нашлось. Не уверен, что закончу сегодня. Можем как-нибудь прикрыть проём или найти тебе обогреватель. – Я сама, спасибо, – Сакура благодарно улыбнулась. – В больнице точно были обогреватели. – Отправлю клона. – Я сама схожу. Нужно, тем более, что-то сделать на ужин, боюсь заглядывать в холодильник. Твои вчерашние баклажаны с тофу… – Понравились? – Очень. – Выбирай баклажаны внимательнее, много испорченных. С тофу тоже осторожнее, скоро срок годности у него выйдет. – А я и думаю, зачем ты его везде добавляешь. – Не переживай, на зиму у нас останутся только рис, лапша и замороженные мясо с рыбой. Может повезёт, сохраним какие-нибудь овощи. Сушёные грибы ещё. – Всяко лучше того, чем ты кормил меня до этого. – Разве это было так ужасно? Ты ранишь меня в самое сердце, Сакура-чан. Никто и никогда мне такого не говорил – всегда все были довольны. – Их ты тоже месяц кормил одним острым перцем? – Впервые попробовал кормить кого-то целый месяц. Всяко лучше того, чем ты бы кормила меня. – Я почти перестала на тебя злиться, Какаши, – Сакура врёт – Сакура не злится. Невозможно злиться на человека, который так обворожительно улыбается. Не носи он эту дурацкую маску, ни она, ни Наруто не посмели бы и слова ему сказать за опоздания и нелепые оправдания. – Но у тебя есть возможность искупить свою вину. – Неужели? И как? – Сакура не отвечает, поджимает губы, поднимает бровь. Какаши понимает её жест без лишних слов. – Так просто? А ведь утром ты из-за этого на меня обиделась. – Я могу передумать. – Гомен-гомен. – Какаши поднимает руки, отходя на шаг и косясь на оконную раму. Сакура и хочет не отвлекать его – всё-таки целое окно нужнее глупого желания, но и от глупого желания никак не может избавиться. Что ж, она спишет его на то, что ей действительно сильно понравились его баклажаны. – Можешь продолжить здесь завтра. – Хорошо. – Тогда… к тебе? – Хорошо. – Какаши кивает, чешет голову, будто хочет сказать что-то ещё и неловко на неё смотрит. – Ты только не злись, ладно? – Не злиться на что? – не понимает Сакура. Какаши с хлопком исчезает. – Я всё это время разговаривала с клоном? – спрашивает у пустой комнаты. – Ну, действительно, чего ещё от тебя ожидать?

***

Сам же Какаши ожидал от себя чего-то подобного. Так странно, лёжа на кровати узнать, что твой клон нарушил собственный приказ и согласился на предложение Сакуры. И теперь Сакура идёт к нему, хотя только утром намеревалась уйти. – Баклажаны, значит, – говорит он в пустоту с неохотой поднимаясь с кровати, тоскливо оставляя ту в спальне, – навряд ли сегодня ему удастся на ней поспать. Зная Сакуру, – а он, оказывается, хорошо знает Сакуру, – сон на собственной кровати не светит ему ближайшие несколько месяцев, пока не спадёт Цукуёми. Даже когда она, разъярённая и злая, с влажным блеском на губах и осоловелыми глазами влетает в квартиру, Какаши уверен – никуда Сакура не уйдёт. Злость быстро сменить на милость, стоит только сунуть ей под нос жареные баклажаны с сыром. Совсем она добреет после пары стаканов сливового вина – взяла по дороге, сказав, что так на него разозлилась и точно бы не вынесла его присутствия на трезвую голову. Опять врала – теперь Какаши самолично мог в этом убедиться. – Через пару часов клон закончит с окном, можешь подождать тут. – Хорошо, тогда посижу здесь, не обращай на меня внимания. Второй вариант он не предлагает – знает – она и от первого скоро откажется – ждать тут Сакура не будет. Незачем ждать, когда уже решила остаться. Может и передумает через пару дней, когда во всей Конохе у всего тофу выйдет срок годности. На этот случай у Какаши есть парочка других рецептов баклажанов. Что делать, когда баклажаны испортятся, он придумает попозже. – Ты не мешаешь, – роняет как бы невзначай, поднимаясь из-за стола. Ей он оставляет грязную посуду и слабое смятение в груди – в ней достаточно наглости, чтобы понять намёк правильно. На полпути Какаши останавливается, смотрит на спину Сакуры, она вновь наполняет стакан вином; и хочет дать себе подзатыльник – утренний разговор – не разговор вовсе, так, кучка необдуманных сваленных в одно обидных фраз. И они до сих пор ничего не решили. Он обдумывает этот вопрос, садясь в кресло в пустой гостиной. Мусолит его, валяет по рту кончиком языка, думая, что бы такого сказать. А в итоге натыкается на другой вопрос: зачем? Разве здесь должен стоять приоритет? Когда мир на грани уничтожения, разве должны волновать отношения со своей ученицей, с которой и так всё более-менее хорошо? В конце концов, они не создают никакой угрозы, и всё под контролем. – Было бы ещё под контролем моё… – бурчит он себе в ладонь, но так и не может проговорить, что именно. А после, отняв руку от лица, понимает – и идёт просить Сакуру остаться.

***

– После этого стоит подобрать тебе кровать, – голос Сакуры хрипотцой слышится в рации, – или хотя бы диван. – Зачем? – Не можешь же ты всё время спать на полу. Ну, знаешь, старые кости, дряблые мышцы… Хорошо, что она не видит его оскал. Он-то видит – в бликующем стекле мониторов отражается – ничего хорошего. Старые кости, ну да… – Я вызову тебя на бой. – Что за дурацкая привычка, как какое-то недопонимание – сразу кулаками размахивать? – У тебя научился. Ему видится Сакура, прикусывающая губу. Она обязана так сделать. – Если я выиграю, – говорит она спустя несколько секунд молчания, – Какаши довольно улыбается, поднимая глаза к потолку, – по телу мандраж странный – это не должно его радовать, но чувства глупее давно не испытывал, – ты будешь должен мне нормальный магнитофон с нормальной музыкой. – Массаж каждые два дня. – Чего? – Спины. Если выиграю я. Сакура молчит, тянет с ответом. Какаши боится предположить, почему она не даёт согласие сразу. – Ладно. Он выиграет. Магнитофон тоже найдёт. Она вчера бурчала минут двадцать, как в его квартире скучно и совсем нечего делать. Поредевшая библиотека никакого восторга не вызывала даже у самого Какаши, пусть Сакура и засматривалась от отчаяния на «Ича-Ича Рай», только шлепок по руке получила да насмешливое «рано тебе такое ещё». Больше книг в квартире действительно ничего не было, и читать он разрешил ей парочку самурайских романов, несколько сборников тёка, учебных свитков и потрёпанный журнал с рецептами. Последний полетел ему в лицо. «Я умею готовить! Только… Своеобразно». После этой фразы Какаши больше никогда не подпустит Сакуру к плите. Не без его присмотра. – Я на месте, – говорит его голос в наушник. Третий клон прибыл. Осталось ещё два. – Тоже подхожу. – На месте, – сообщает другой. – Сакура, готова? – спрашивает Какаши. – Даже не знаю, такое сложное задание мне дал… – с переходом на «ты» она начала много язвить, Какаши соврёт, если скажет, что ему это не нравится. Нравится. Отчасти. Другая половина его существа крутит пальцем у виска и смотрит с недоумением – с ума сошёл? – Сакура. – Ещё больше ему нравится её осаждать, понижая голос на пару тонов. Она смущается, возвращает красноту на лице, а отвернувшись, – он знает – она думает, что ходит по какой-то странной грани. – Готова, – вздыхает Сакура. – На месте, – докладывает последний клон. Клонов было не обязательно отправлять, но Какаши хочет убедиться, что всё будет в порядке, – до конца так и не разобрался со всей системой. В ней нет ничего сложного: дёрнуть пару рубильников, нажать на несколько кнопок, проверить подачу электричества в тех местах, куда они должны подаваться в экстренном режиме. Для этого Сакура и торчит в госпитале. – Отключаю, – предупреждает Какаши, выключая свет в Конохе. Наверное, за пределами диспетчерской, это могло бы выглядеть эпично. Какаши не самый большой поклонник кинематографа, но ему явно видится картинка потухающего света по улицам и в окнах домов в лучших традициях наступившего Апокалипсиса. Жаль, на дворе день, улицы давным-давно не освещаются, а дома уже больше месяца стынут без электричества. Да и ничего красивого в этом нет – только больше работы. До того, как снимут Цукуёми, им нужно восстановить пару линий проводов – повредились от Божественного Древа, накопить огромное количество чакры для создания такой армии клонов, какой хватит, чтобы быстро среагировать, если что-то пойдёт не так, когда они вновь его включат, и постоянно проверять электростанцию, чтобы не накрылось ничего. А ещё желательно залезть в каждую квартиру в его квартале и всё проверить, отключить все электроприборы от сети – срываться на неожиданный пожар Какаши вовсе не хочет. – Проверяй, – говорит он Сакуре после того, как все его клоны исчезают. Если исчезли – значит всё в порядке. – Всё работает. – Операционная? – Свет есть, оборудование тоже проверить? – Ты думала над тем, какие травмы мы можем получить? – От простуды до истощения чакры или кровопотери. Не думаю, что нам светит что-то ужасное в условиях, где на всём свете и букашки не найти. Но холодильники для хранения лекарств и морозильную камеру, где хранят плазму, я проверила, всё работает. – Проверь лабораторию. Там, на складе и в одной операционной оставь электричество. В остальных отключай. Понадобится – включим обратно. Какаши откидывается на спинку стула, устало прикрывая глаза, в уме прикидывая, сколько всего ещё нужно сделать. Ему хочется, чтобы Сакура когда-нибудь попросила остановиться и взять выходной. Они, по сути, больше месяца работают без остановки. Но Сакура не просит, послушно выполняет все поручения, проверяет госпиталь перед отключением электричества, помогает уложить всё замороженное мясо и рыбу по морозильникам вскрытых в его квартале магазинов, даже на его маниакальное желание за всё платить закрыла глаза. Они обнесли тринадцать продуктовых лавок, выгребли подчистую всё мясо и овощи с фруктами, что ещё не испортились, и Какаши заплатил за всё до последнего рё. И после такой работы, постоянного расхода чакры на клонов, ему хочется, чтобы Сакура предложила взять выходной, всего лишь один, который он, Какаши, сам себе позволить не может. Он слышит, как что-то шуршит в наушнике – Сакура не отключила рацию, от этого лента с микрофоном тянет шею, ему претят мурашки по коже от сбитого искажённого дыхания. Хрустит сигаретная пачка в кармане, мутнеет в глазах, маска едет до носа, лишь на момент притупляя сосущее за щеками желание зависимости, спускается вновь вниз, чтобы сдаться – пятая за последние два дня. В два раза больше, чем в прошлом месяце. Его уравнение стресса давно к чертям полетело, сигаретами не заменить Седьмую Команду, пустоту в сердце от чтения порнухи постоянной работой тоже не исправишь, топить боль в чужой крови, как делал это двадцать лет назад, не получится – Сакуру в жизни пальцем не тронет, а его собственная, как оказывается, этому миру нужна, и выход, единственный, что нашёл, сам себя заставляет ненавидеть. Он на том конце провода, тяжко дышит и чем-то громко хлопает. – Готово! Какаши не додумывает мысль, так и оставляет в подвешенном состоянии. – Ксо, совсем забыла! – Что забыла? – Он пытается сконцентрироваться, пока вязкая реальность течёт сквозь пальцы. – Я хотела сходить в кино. – В кино? – Какаши не понимает, приподнимается к пульту управления. – Сходишь ещё, потерпи пару месяцев. – Ты не понял, я сейчас хотела сходить. Представь просто, что ты совсем один в кинотеатре, ставишь любую ленту, какую захочется, шумишь, хохочешь, можно даже громко возмущаться, если не нравится, и никто слова не скажет. Так романтично! – Ну да, – он заторможенно соглашается. Смотрит на пульт диспетчерской, линии на карте и зачем-то жмёт кнопку. – Я включил. – Что включил? – Электричество. Можешь сходить. Вместо ответа Какаши слышит только глухое восклицание неожиданности. Тишина затягивается. – Я тебя не так понял? Могу отключить. – Так, всё верно, просто… – она говорит сбивчиво, – спасибо. Это мило, – неловко заключает. Ему не нравится дрожь в пальцах, но нравится представлять, как на её щёки налетел быстрый слабый румянец. – Но нужно же включить проектор, я не знаю, как это делать. – В АНБУ всякое оборудование использовали, проекторы тоже были, не думаю, что там что-то сложное. Запирая диспетчерскую, Какаши не покидает дрянное прилипчивое чувство, будто он отправляется на свидание со своей ученицей. Именно на них ходят в кино, ведь так?