Что-нибудь придумают

Тремор становится лихорадкой. Сакура ломает третью отмычку по счёту. У неё их целый подсумок, но она переведёт их все, если не возьмёт себя в руки. Тяжело – на ладонях давно рисуется чужая кровь. Могло бы и не быть, ответь кто-нибудь на её зов. А она, попытавшись успокоиться, действительно топталась под дверью минуты две, ожидая, что кто-то ответит. – Постой. – Какаши берёт её за запястье, оттягивает маску с носа и, посмотрев прямо и пусто, качает головой. Он через дверь чувствует трупный запах. Руки сразу перестают дрожать, она вскрывает замок механически, на автомате, без лишних эмоций – в этой новой жизни трупы она воспринимает, как данность, что-то обыденное. Какаши не заходит в квартиру, ждёт в подъезде, пока Сакура откроет окно. Это не обязательно, окно и так разбито. – Знала его? – труп пожилого мужчины она оставила за спиной, вылезла на козырёк под окном, видок отсюда так себе – лишний раз обо всём напоминающий. Какаши садится рядом. Сакура кивает. – У него внучка погибла под завалами, когда Пейн на Коноху напал. Умерла она сразу, голову арматурой пробило, Нагато её воскресил вместе со всеми, но грудь придавило, умерла во второй раз, задохнулась, вытащили поздно. А он, дедушка её, слепой, вот мы и таскали ему продукты и лекарства. Наруто тоже помогал. – Время смерти установишь? – А ты сам не видел? Ему месяца два, не меньше. Какаши кивает – видел. Трупу и вправду два месяца. – Он жил с кем-то ещё? Окно в спальне разбито. Был второй человек? – С женой. Она тоже старенькая, ходила с трудом. А у него сердце слабое, полагаю, вот и причина смерти. – Вскрытие будешь проводить? – его вопросы для факта, не имеющие никакого значения. Значение имеет только Сакура, наверняка уже представляющая состояние его жены, когда та вернётся из Цукуёми. Сам он не может, в груди давно заржавевшая железяка, засохшая кочерыжка, какого-то чёрта дрожащая в момент, когда Сакура протягивает пальцы к оставленной в руке пачке сигарет и вытягивает одну. Какаши тихо и удивлённо подносит зажигалку, подкуривает. – Если что, я не настолько отчаялась, чтобы… – Сакура затягивается в третий раз по счёту, Какаши немного забавно: будто поймал ученицу за чем-то запрещённым. Если бы не было плевать, он уже всякое видел: как она пьёт, точно пропащий мужик – так только бухают, как читает порно – его же порно, как рыдает, лишаясь голоса, как бьётся в истерике, голую в душе тоже видел – вспоминать неприятно. – Кха!.. Фу–у, как ты это куришь? У Шикамару были получше. – Вы вместе с ним баловались? – какой странный вопрос – они вообще не это должны обсуждать. – Всем выпуском клянчили у него сигареты. Но один раз, по пьяни, в следующий он пришёл уже пустым. Якобы. – И Наруто? – Он у него вообще не вяжется с таким человеком. Пить Наруто должен был только на праздники и что-то не крепче вина, напиваться по щелчку пальцев и так сильно, что домой его должны были уводить всей толпой. Всей, если в ней не было Хинаты – Какаши помнил, что ей нравился его ученик – это этот болван дальше носа не видел порой, Какаши взрослый, Какаши такое считывает, не вглядываясь – и если бы в компании была Хината, она бы справилась одна. Никаких сигарет, никаких наркотиков, никаких странных связей с сомнительными дамочками. Какое-то такое будущее должно было его ждать. – Наруто… Было дело. – Серьёзно?! – Ага-кхе!.. Потом расскажу. – Сакура щелчком отправляет бычок в полёт. Какаши цыкает – дворников нет – никто убирать не будет. Они возвращаются в чужую квартиру, закрывают тело простынёй, договариваются потом захоронить – сначала проверят госпиталь – Сакура помнит имена других слепых людей, но не знает адреса. Работы валом, нужно много клонов и много чакры. Какаши смотрит на её спину, удаляющуюся по коридору, и перебирает слова утешения, которые готовился сказать. Но не пришлось – она немного, но повзрослела. Они возятся в госпитале часа три, перебирая карточки пациентов. Они и десять клонов, два – её, восемь – его. По подходящим Сакура отправляет своих клонов, но те схлопываются ни с чем – нет даже тел. Сакура перепроверяет диагнозы: две диабетические ретинопатии, пять с глаукомой и удалённым глазным яблоком, восемь – все шиноби – с разными травмами глаз, полученными в бою. Ирьёнины в Конохе не могут восстановить повреждённый зрительный нерв, восстановить зрение, но могут остановить инфекцию, воспаление, заражение – многие болезни удушаются медицинскими дзюцу ещё в зародыше. Но бывают особые случаи, когда не поможет даже магия. С ним, особым случаем, ходил один человек – ему удалили оба глазных яблока, и его труп они нашли днём. – И как оно тогда работает? Если зрительный нерв поражён или атрофирован… Бесконечное Цукуёми всё равно действует?! Что за бред?! Я понимаю – глаукома, у этих людей был второй глаз, но остальные… Этот полностью слепой, кое-как сохранили глазные яблоки, я сама на той операции была, но он не видит ни черта. – Я же говорил, что здесь кроме нас никого нет. Собаки все улицы прошерстили ещё месяц назад. – Какая-то чушь! – Сакура откидывает карточку пациента, накрывает лицо ладонями. – Давай ещё по кофе, ничего не соображаю. Они топчутся у автомата, тот гудит, выплёвывает кофе в бумажный стаканчик. Сакура, присев на пол, чешет виски. Она идёт дальше, оставляет слепоту в стороне, копая глубже: – Ладно, чисто теоретически, могли ли какие-нибудь люди в момент наложения Бесконечного Цукуёми находиться, например, под землёй? – Вполне, – Какаши соглашается, жмёт кнопки на автомате, закидывает двадцать рё, монетки звякают. – В приграничных с местами военных действий территориях: бункеры, убежища, пещеры, куда свет не проникает. – Но если свет Бесконечного Цукуёми добрался до лишённых зрения людей, мог ли он пробраться и в такие закрытые помещения? Какаши делает вид, что задумывается. Переминается с пятки на носок, поправляет волосы. Долго, старательно смотрит на жужжащую лампу под потолком. – Есть один способ проверить. Тебе не понравится. – Да говори уж. – Есть в клановом лесу Нара… – Нет! – Сакура вскакивает на ноги и хочет по голове его ударить – болван. – Спятил совсем? – Не обязательно копать глубоко, да и навряд ли он сможет что-то сделать. – А ты думаешь, он ещё жив? – Не знаю. Не сталкивался раньше с этим… Джашином. Понятия не имею, какие условия у его бессмертия. Может и жив. Как раз проверим. – Это полный идиотизм, но… рыбы… – Чего? – Какаши поворачивается, мажет взглядом, Сакура прикусывает ноготь на большом пальце, с печатью на лбу кого-то слишком напоминает. – Вспомни, Цукуёми запечатало рыб над водой, а не под. Если Бесконечное Цукуёми действует под землёй, то и Хидана оно должно было вытянуть на поверхность, как рыбу над водой. – Он был расчленён. Вытягивать по частям, думаю, проблематично. – Какаши жмёт плечами, жжёт горло горячим глотком и смотрит за окно – давно пора возвращаться домой. – То есть ты согласна, что идея не такая плохая? – Только не выкапывай его. Они оставляют бардак за регистрационной стойкой, Сакура говорит, что приберётся сама. Времени у неё теперь всё равно навалом. Какаши кивает, не дождавшись главной просьбы. Она мозолит ему глаза на Сакуриной макушке, мелькает в блике кровавой луны и сиянии мелких звёзд-кристалликов. Какаши даже останавливает её, придержав за плечо, и указывает на небо. Они давно не видели звёзды. Сакура, вскинув голову, взглядом натыкается на белые коконы. Паршиво. И ему. – Ты же понимаешь, что я должен буду сделать? – он спрашивает тихо, Сакура позволяет ему её догонять, не торопится. – Уйти? – она понимает. И оба знают, почему так отвратно. Какаши ещё хуже – это он блестит глазами и притворяется, что всё хорошо, что он забыл, что было вчера – по ощущениям, как в другой жизни уже. Сакура может не притворяться. Здесь никто пальцем у виска ей не покрутит, не скажет, что мысли её – сплошное безобразие, и никто не гундит в её голове голосом Паккуна. Прости меня, – он и не сделал толком ничего, даже не начал, а уже замирает за её спиной и жалеет о себе. Старая, родная привычка. Ещё раз Какаши видит Сакуру спустя два часа. Они расходятся по своим комнатам, разбирая вещи, виртуозно лавируют временем, не сталкиваясь в коридоре по пути в ванную, а Сакура ловко мимикрирует под пустоту, когда Какаши выходит на кухню, чтобы сделать ужин. Захочешь – не найдёшь. Пока сама не захочет появиться в рябом свете электрической лампочки. – Не спится? – Он отрывает голову от свитков и карт. Сакура не отвечает, садится на стул, подгибая под себя ногу, упирается локтём в стол, смотрит пристально и злобно. Какаши упускает её суровый взгляд, опускает свой – ещё полчаса или, может, час, и он наконец составит маршрут. – Не спится, – подтверждает она. – Выпей чай, вода горячая, недавно ставил. – Не хочу. – Посмотри сериал. Я ещё час не буду ложиться. – Не хочу. – Почитай. – Дашь «Ича-Ича»? – Нет. – Тогда не хочу. Она откидывается на спинку стула, задирает голову. От скуки? – Какаши не решается спрашивать. – Можешь помочь, – предлагает он. – Как? – Там отчёт с миссии. – Какаши указывает на противоположный край стола. – Проверь глубину ямы, в которой закопали Хидана. Если свет Цукуёми до него не добрался, примерно на этой глубине должны быть люди, которые могли не попасть под иллюзию в не совсем закрытых локациях, пещерах, например. Она тянется к свитку, почти ложится животом на карту, футболка задирается, Какаши упирается назад, стараясь не дышать. Совсем забывает, как должен течь кислород по лёгким, когда Сакура спустя три минуты поднимает голову и спрашивает: – Ты хочешь идти? Он хочет сломаться: выдавить вздох, молчать минут семь, закрыв лицо ладонями, чтобы после, тяжело подняв голову, будто долго думал – даже здесь притворяется, – посмотреть прямо, темно, открыто. Не хочет. Конечно, вашу мать, не хочет. Но если возразит, если скажет, что искать выживших людей – бредовая идея, она сама попросит. Не его даже; свои вещи в рюкзак затолкает, Какаши туда же, чтобы не возникал лишний раз, и побежит мир спасать, искать, отрывать под толщами земли. – Должен, – кратко, лаконично. Хотя и в своей голове он не шибко многословен. В голове Сакура понимает всё по одному взгляду: прямому, тёмному, открытому. Никуда он не хочет. – Ясно. – Какая глупость – она же понимает, что по-другому нельзя, сама не сможет. Он-то переживёт, а её совесть сожрёт раньше, чем успеет небо затянуться рассветным маревом. И всё равно позволяет недовольству проползти, прорезаться в складке на хмуром лбу. – Идти вместе неразумно, – он продолжает мягко, – тебе бы следовало остаться, заняться другим делом. Я сомневаюсь в успехе этой идеи. – А если Хидана тоже затянуло в Цукуёми? – Значит, искать других людей бесполезно. – А если нет? – Значит, он мёртв. А если жив, то попытаться стоит. – А если это будут плохие люди? – Я не полезу к ним с объятиями, Сакура-чан, понаблюдаю издалека. Не понравятся – уйду. Будут нападать – убью. – А понравятся, пригласишь в Коноху? Какаши сбивается, не зная, что ответить. Не хочет – въедливо, прожорливым червяком копошится в мозгах. Да и куда их здесь селить? Снимать квартиру? Он слишком педантичен, чтобы закрыть глаза на деньги, и требовать выполнения его собственных заморочек в нынешних условиях – как-то чересчур. Звать в собственную квартиру? Точно нет. Ему с одной Сакурой места мало, тесно, что грудь распирает. А если их там целая толпа? Если это только кажется, что никто, кроме них, не пережил ту ночь? Если в лесах страны Огня скрывается ещё сотня, или целая тысяча людей? Они могут быть не одни – мысль трепетно иголкой штопает внутренности. Там же дрожит, подгнивает и разливается ядом. Какаши не позволяет ей сделать заключительный, капризный стежок. – Подумаю. Я не рассчитывал, что с нами будет кто-то ещё. Сакуру эти воображаемые, перламутровые люди манят. Какаши не нравятся заведомо. – Четыре дзё, – говорит Сакура. – Что-то ещё? Какаши задумывается, неплохо бы иметь в запасе ещё один день. В отчётах об убежищах всегда указывается глубина подземных бункеров, так можно исключить хотя бы часть. Но дня у него нет. Он смотрит на Сакуру, у неё бледно-зелёная под неестественным светом кожа, усталые, замученные глаза и такое выражение лица, в которое очень легко… – Да, отдохни. Она мелко кивает, резко поднимается со стула, уходит уже нерешительно, переминаясь у порога. Через две минуты он слышит голоса из телевизора и пытается под них завершить составление маршрута. Надеется, что после незначительных приготовлений – бенто на завтра, проверки рации, набора отмычек, чистых комплектов одежды, солдатских пищевых пилюль и завершающей жуткий день сигареты – её уже не будет в его постели. Но Сакура там, лежит, рассматривая образы на экране пустыми глазами, зажав одеяло между коленей. Будто ждёт. Какаши садится на край дивана в её ногах, пробегает взглядом по телевизору. Из знакомых персонажей осталась только Каори. Куда подевались Изуми, Минору, Ичиро и весь их балаган он не имеет и понятия. Сакура выглядит так же, тоже без понятия. Она – он уверен – даже не знает, что ей сейчас делать. У него та же неприятная, липкая нерешительность. – Ещё одну серию, Сакура-чан? – он пытается пошутить, весёлость в голосе сразу дрожит и ломается, пропитывается чем-то едким. – Ага, – рассеянно она отвечает, давя зевок. Не так уж плохо – думает Какаши, переползая через её ноги, упираясь телом в спинку дивана. Плохо, что места так мало. Но он немного подремлет, а после она сама уйдёт. Должна уйти. Должна понимать. Им тут неудобно, а ему рано вставать, нужно выспаться, и вообще это всё неправильно: вчерашняя выпивка, танцы, другое, что он не может обозначить, сегодняшняя неловкость, её голые стопы так близко с его лицом. На одной стянутый наполовину носок. Без мозолей, трещин, шероховатостей. Совсем ребёнок. Какаши поворачивается к ней спиной, закрывает веки и пытается уснуть, напоследок поймав нить чужого разговора и постепенно её отпуская. Ему нужно минут пятнадцать, чтобы погрузиться в сон. У Сакуры нет столько времени. Через четыре минуты она щёлкает пультом и выключает телевизор. Какаши, не успев заснуть, чувствует, как проминается диван под её весом, когда она переползает на другую сторону, и, подняв его за затылок, что-то укладывает под голову. – Я твою подушку забрала, – она шепчет, в её шёпоте слишком много странной стойкости. – Спасибо, – в его же слишком много шагов, ведущих к самому большому провалу. Он чувствует, что она ложится рядом, утыкаясь лбом в его спину. Чувствует теплоту тела и близкое, осязаемое табу. В твёрдых коленях, упирающихся в его бёдра, в пальцах, едва задевающих его футболку, – Сакура явно не знает, куда ей деть свои руки, – в горячем частом дыхании. Вот так она решила. – Сакура, – Какаши нельзя поддаваться, он обязан решить по-другому, – то, что мы вчера… – Не говори! – она едва не всхлипывает. Всё внутри сжимается, услышав её голос на надрыве. – Пожалуйста. Не говори. Меня так часто отталки… – Хорошо. – Он быстро сдаётся, быстро поворачивается, сгребая её в охапку, жмёт голову к своей груди и наглаживает волосы. – Не буду. Сакура, дрогнув, опускает руки ему на живот, сжимает пальцами ткань, там и должны лежать. – Я так глупо себя чувствую. Не хочу, чтобы ты уходил. Но и по-другому нельзя. И я не смогу. Не смогу, если мы ничего не сделаем. Если просто пустим всё на самотёк и не попытаемся никому помочь. И я знаю, что шансы минимальные, но всё равно… И мне так не хочется, чтобы ты уходил. – Она в подтверждение стягивает футболку сильнее, мажет кончиком носа по рельефу груди. – Ничего. Время быстро пролетит, ты и не заметишь. Я буду присылать послания с нинкенами. Близко к Конохе не подойду, но у рации хорошая дальность сигнала, буду выходить на связь. Да и может не получится ничего, если Хидан попал под воздействие Цукуёми, – он шепчет утешения ей в затылок, те больше на горячечный бред похожи, но у Сакуры на плечах нежная кожа, и Какаши впервые позволяет себе гладить их не в попытке успокоить истерику, подбодрить, удержать, защитить; позволяет гладить без попытки, без цели – просто нравится. Ей нужно восемь минут, чтобы провалиться в сон. Он через столько слышит ровное дыхание, касается губами тёплого лба рядом с волосами и думает о своих пятнадцати минутах. Чтобы уснуть, Какаши нужна целая ночь.

***

– Из леса Нара отправлю Паккуна или Бисуке. Придут до обеда. Если ответ положительный, я буду постепенно идти на север. Скоро холода схватятся, нужно быстрее закончить с той частью страны. Копию я тебе оставил, маршрут примерный, что-то может измениться, но… Сакура его плохо слушает, часто кивает, всё пропуская мимо ушей. Перед глазами только кончики мужских пальцев в перчатках, водящих по карте. Она пытается улыбаться, показывая – бодрячком, молодец, со всем справится. Но знает, что ждёт её только свиток с барахлом Нагато и уже остывшая квартира. – Всё нормально. – Какаши улыбается во весь рот. Сакура начинает дрожать – а если его улыбку она видит в последний… – Не переживай. Открытая, растягивающая и так тонковатые губы. Ками-сама, она понимает теперь, зачем он носил маску, и только жалеет, что раньше её не увидела. Или не жалеет. Пускай никому не показывает. – Всё будет хорошо, – он настойчиво повторяет. – Совсем лица на тебе нет. – Какаши поднимает пальцем её голову за подбородок, заглядывает в глаза. – Не умру же я, в конце концов. – А если умрёшь? – Сакура выпаливает, не выдерживая. Страшно. Жутко страшно его терять. И не потому, что кроме него больше нет никого. Потому что кроме него – она почти уверена – больше никого уже и не будет. – Брось. Когда это со мной такое случалось? Один раз только. Да и тот в Конохе был. Вывод? Мне за её пределами даже безопаснее, – он шутит, глупо отмахиваясь, а после смотрит прямо с замеревшими и опустившимися уголками губ – за её пределами, на расстоянии от Сакуры, ему и правда может быть безопаснее. Или, возможно, ей самой. – Дурак. – Сакура бьёт его кулаком в грудь. Смотрит на блеск схватившегося в рассвете солнца в тёмных глазах, на застывшую мелкую добродушную улыбку и порывисто обнимает, бросаясь на шею, мажет губами по скуле. Какаши прижимает ближе, привычно гладит по волосам, легко целует три раза в висок, едва размыкая губы, и отпускает, не сумев, не позволив себе сразу отнять руки от её плеч. – Нужно идти. – Да, – кивает Сакура. Она знает, что отход его занимает привычное количество времени: сначала пустота на плечах, рюкзак, закинутый за спину, медленные, неторопливые шаги, всё дальше и дальше, вскинутая рука напоследок. Минуты четыре, не меньше. Ещё две, чтобы скрыться за поворотом. Но Сакура стоит до последнего, растягивая момент, и только ужасается, как быстро осталась одна.