Что-нибудь придумают

Из резиденции Какаши вышел в первом часу ночи. Это был длинный, долгий, утомительный местами день. Это был тревожный день. Иногда, прерываясь между новыми донесениями, он смотрел на свои руки и никак не мог поверить, что недавно держал в этих руках руки Сакуры. Казалось, это было в другой жизни, в прошлом году или ещё когда – уже не вспомнить. Деревня молчала. Самые тревожные, требующие неотлагательного решения доносы проговаривались громко. Остальные – полушёпотом. Резиденция будто до сих пор спала – только чьи-то шуршащие шаги, иногда – стук бега за стеной. И никаких разговоров. Он выходит под ночную весеннюю прохладу, смотрит на тянущуюся вглубь улицу, мелькающую огнями, заглядывает в чьё-то ближайшее окно, никого не видит. – Эй, чувак, – кто-то окликает со спины. Какаши оборачивается – Генма. Какаши слабо улыбается, Какаши рад его видеть. – Йо. – Да уж, йо, – Генма здоровается, прислоняется к ограде. – У тебя нет покурить? Какаши кивает, хлопает себя по карманам, достаёт пачку, делится одной сигаретой. – А где твоя?.. – Он проводит рукой по своим волосам – Генма без банданы. – Да хер знает, где-то потерял. Я даже домой зайти не успел. Боги, ну и дерьмо ты куришь. – Он выдыхает дым, затягивается ещё раз, счастливо скалит зубы. – Вернулся два часа назад, только душ успел в штабе принять и тарелку риса перехватить. За них там чуть ли не драка была. Хотя жрать до сих пор хочется. У тебя нет чего? – Не. – Какаши бы поделился, но его последний приём пищи – пакетик арахиса, часов девять назад поделённый с Шикамару. – На пост вызвался? – Ага. Только от даймё вернулся. Прикинь, этот старый хер полысел. Ну, то есть полностью. Помнишь его копну? Короче, там сейчас вообще ничего нет. Лысая башка. И вопил, как свинья недорезанная, когда приказ пришёл от него уходить. Мы всё равно свалили. Думали, от него отмахиваться придётся, или что он вцепится в кого. Какаши странно себя чувствует. Точно это действительно самый обычный разговор, сейчас перекинутся стандартным «как дела? Давай по пиву в субботу» и разойдутся. Точно Генма тараторит без остановки, боясь у него спросить, что тут происходило все эти полгода. – А тебе не сказали? Пацаны говорили, что ты тут пока главный, – Генма всё равно продолжал. – Ну, что я вызвался. Кишо не смог, у него жена беременная. Была… Или есть. Наверное. Не знаю. Ну ты сам в курсе. Какаши кивает – в курсе. Об этом он узнал уже после пакетика арахиса. Кажется, они с Шикамару его даже не доели. Какая-то безымянная помощница ворвалась в кабинет и крикнула «у нас проблема, Какаши-сама!» Какаши ответил, что у нас сейчас только одни проблемы. Шикамару утвердительно фыркнул. Помощница сказала, что сейчас всё гораздо хуже – беременные женщины. Он сидел, смотрел на неё, как идиот, и не понимал, что может сделать. Они и так разделились с Цунаде – она в госпитале с самого возвращения, она даже слушать не стала про какие-то дела в резиденции. У неё Шизуне, у неё Сакура. У него один Шикамару, держащийся на последнем издыхании. Он отпустил его четыре часа назад, выпросил у приставленного к Резиденции никудышного ирьёнина снотворное и выпроводил Шикамару вон, чтобы отоспался. И никак не мог понять, что может сделать, чтобы спасти детей в утробе. Первое время, первые несколько часов, к нему ещё приходили, докладывали: столько-то раненых, столько «заразившихся», столько с истощением чакры, столько уже погибло, столько в критическом состоянии, столько пропало без вести, столько осталось на поле боя. Через два часа из госпиталя пришло последнее послание: «я приказала им ничего тебе не говорить, чтобы не отвлекать, у нас всё под контролем». Какаши Цунаде, конечно, не поверил. Что у них может быть под контролем, если у него ни черта и ничего не под контролем? Даймё требовал больше людей, с какого-то поста на границе прилетел полуживой ястреб с просьбой выслать отряд, каждые десять минут запыхавшиеся гонцы подбегали к закрытым воротам, моля о помощи в другой деревне, гражданские ломились через ворота резиденции и требовали всё объяснить, в коридорах чунины жаловались друг другу: «я уже не могу там ходить, я понятия не имею, как объяснить родственникам, где их дети». А ещё были мужья, жёны, отцы и матери. Тоже пропавшие без вести. Те, кто погиб на войне, причислялись к ним автоматом. До стёртых зимой имён на табличках, выцарапанных руками Сакуры и Какаши, никому не было дела. Коноха то замирала в ожидании приговора, то требовала ответов, то молила о помощи и бурлила бесконечным потоком раненых. Даже странно смотреть на эту затихшую улицу, не слышать гомона голосов, только трещащий, вспыхивающий уголёк сигареты. С беременными, кстати, кажется, так ничего и не решили. Единственное, что выпытал Шикамару у какой-то медсестры – Куренай жива, Куренай без сознания, ребёнок по всем показателям в порядке, но для оценки реального состояния не хватает ни времени, ни рук, ни оборудования. Шикамару один раз попросил поставить на этой задаче приоритет, Какаши вписал её в список, остальное зависит от Цунаде, – больше он ничем не смог помочь. – Я вернусь через пару часов, нужно проветриться, – говорит он Генме, докуривает и отправляет бычок в мусорное ведро. Генма невнятно отвечает: «ага, давай». По-честному, Какаши бы туда не возвращался. Ему до тошноты уже все эти послания и всеобщая паника. Даже всякая жалость стёрлась после третьего гражданского, каким-то образом прорвавшегося в кабинет. Между друг другом они тихо что-то спрашивали, от чунинов у ворот резиденции – требовали, Какаши – начинали угрожали. Он чертовски устал. Он не придумал, как объяснить родителям, где их дети, не придумал, как объяснить детям, где их родители. Он придумал, как снять Цукуёми, как пересадить себе Риннеган, где достать клетки Хаширамы, как сохранить Коноху с минимальными инфраструктурными потерями после апокалипсиса, а что со всем этим делать, и как этим управлять – нет. По ощущениям, апокалипсис никуда не делся: тот же развороченный от зимнего снегопада «Ичираку», электричество с перебоями, жалобы от домоуправлений на ржавую воду, недостаток питьевой воды, драки в штабе АНБУ за тарелку риса. У Какаши есть много нецензурных слов для описания положения, жаль, ими нельзя отписываться в отчётах. Он доходит до магазина Яманака. Света за пыльными окнами нет, он прикладывается к стеклу, но вспоминает про Риннеган – внутри пусто, зато у дальней стены за забором точно кто-то есть. – Дай мне тоже. – Какаши прислушивается – Ино Яманака, ей не в привычку, разговаривает слишком тихо. Она молчит, где-то что-то шуршит в сонме новых, забытых звуков. – Тоже не можешь уснуть? – спрашивает она у кого-то. – Хатаке-сан дал мне снотворное. – Это Шикамару. Не то чтобы он сегодня болтал без умолку, но и Какаши не кретин, чтобы быстро забыть его голос. – И? Почему не выпил? Тебе же утром опять туда идти. – Матери отдал. – Понятно. Моя вроде уснула. Я подлила ей настойку в чай. – А-а, точно. Помню, ты раньше постоянно сбегала, когда подливала ей настойку. – Да-да, она пить совсем не умеет, – Ино тихо смеётся. Опять оно, опять это «как дела? давай по пиву в субботу». Ками, что они наделали? Какаши перелезает через забор, даёт знать о себе шумными, шуршащими по траве шагами, ребята сразу замолкают, он старается выглядеть не полным придурком, но получается с натяжкой. – Йо. – Хатаке-сан. – И откуда только это появилось у Шикамару? – Какаши-сенсей! – Ино, подпрыгнув с криво пристроенной у стены скамьи, заламывает руки, пряча сигарету за спиной. – Всё нормально, мне… Мне без разницы. – Какаши успокаивает, Ино неловко уводит руки из-за спины, но затягиваться не решается. – Я вообще по делу. У тебя нет каких-нибудь цветов? – Цветов? Э-э… Только колокольчики. Белые. – Пойдёт. Соберёшь? – Да. Да, конечно. Ино убегает в магазин, Шикамару, немного потоптавшись на месте, усаживается обратно, долго смотрит в никуда, а после одной глубокой затяжки до впалых щёк, решается спросить: – Какаши-сан, когда вы тут были… когда просчитывали варианты исхода… что нас ждёт: экологическая катастрофа, эпидемия, голод, экономический кризис или война? Какаши не спешит отвечать. Смотрит на тёмный ночной сад, на глухой дом в его глубине, на деревья, и всё пытается вспомнить, как здесь было хорошо месяц назад. – Ну, это тебя у нас называют гением, Шикамару, ты мне и скажи. – Значит, всё сразу. – Не совсем. Я бы на время исключил войну. Экологическую катастрофу мы почувствуем уже летом. Не сразу, но заметно. Эпидемию даже не поймём – у нас уже полная беда с составом ирьёнинов и количеством медикаментов, пока хватает, но если на западе не смогут быстро восстановить работу фармакологических предприятий, мы почувствуем это уже через неделю или две. О ситуации с продовольствием станет известно к осени, эта зима была аномально холодной, ты даже не представляешь, какие сугробы нанесло; тут всё зависит от лета. Ну и от количества погибших, конечно. В демографии мы просядем, прилично просядем, может, сможем адекватно распределить ресурсы, пока не могу судить. Экономический кризис нам уже светит. В курсе, да, что стало с казной деревни после нападения Пейна? – Шикамару дёргается, подаётся вперёд, забывает о сигарете и смотрит почти с безумием, а после долго, отчаянно затягивается. – Вот тут и оно. – Тут даже не нужно быть в курсе, все деньги были отправлены на восстановление деревни и на предстоящую войну, что-то ещё выпросить у даймё… Что ж, эту задачу Какаши полностью отдаёт Цунаде – когда нужно, Цунаде найдёт деньги даже из воздуха – таков путь всемирно известной транжиры. – А войну я бы отложил на пару лет… Пока с нами не за что воевать. Не за что, незачем, да и некем. А вот когда экономика окрепнет, хоть как-то восстановится, и в соседних странах шиноби восстановят чакру и как-нибудь накопят на новые кунаи… Да, тогда я бы не стал её исключать. Как не стал бы исключать, что Союз Пяти Стран придумает нормальное, адекватное решение. Про гражданскую войну тоже не забывай. Какаши договаривает, Шикамару кивает и чешет подбородок. Какаши вспоминает, что такое чувство жалости, – парень наверняка сегодня так и не уснёт. – Такой день сегодня… странный. – Ино вылетает из задней двери магазина, прижимает к груди упакованный в пёструю бумагу букет колокольчиков и замирает, завидев жуткое лицо сокомандника. – Вроде бы только вернулись, а все всё равно идут к нам и покупают цветы, – продолжает она неловко, – я даже не понимаю иногда, брать с них деньги или нет. Каким образом Какаши умудрился всунуть ей пару купюр, забрать букет и исчезнуть таким же странным способом, каким появился на её заднем дворе, – для Ино секрет – она же решила, что никаких денег брать не будет. Каким образом Какаши ещё живёт, передвигает ногами и собирается дальше делать вид, что всё нормально – для Какаши не просто секрет – Какаши в душе не ебёт. И зачем эти колокольчики купил тоже не ебёт. В палате Гая слишком тихо. В коридоре приёмного отделения Какаши успел сойти с ума за три минуты, что там находился. Здесь, в стационаре, почти никто не разговаривал. Кроме Какаши, придвигающего стул к койке друга. Он здоровается, говорит, что принёс цветы, что принёс бы ещё чего, но это пока бесполезно, долго пялится на едва зажившее спящее лицо, потом – на свои руки, потом – бессмысленно щёлкает зажигалкой и выдаёт: – Наверное, нужно начинать с самого начала? С Кагуи и Мадары, как думаешь? Гай не отвечает. Но выслушивает. Всё выслушивает: про Кагую, про то, как он нашёл и тут же потерял Обито, про оба Шарингана, про седьмую команду, в которую Какаши ненадолго, но успел поверить, про Мудреца Шести Путей, про Саске, так не вовремя подумавшего о чём-то неправильном, за что у Какаши нет никаких сил его обвинять; про Наруто – очень много про Наруто, и про Минато-сенсея тоже; а уже потом про Сакуру; в Сакуре Какаши проваливается, тонет и понятия не имеет, как выплыть; она ненавидит острое, которым Какаши её кормил, краснеет от пошлой «Ича-Ича», не может спать, когда рядом никого нет (почти как он), слушает громкую безобразную дрянь – Ками, ты бы это только слышал – безобразно танцует, не умеет готовить, просит фейерверки на новый год, залпом смотрит сериалы, спит в одном носке, разбрасывает фантики конфет и хочет назвать дочку Оладушкой – Дораяки-чан. Или салатом – Сарадой. Гай слушает всё до конца. В какой-то момент Какаши перебирается на подоконник, курит, отмахиваясь от дыма и не пуская его в палату. Срывается, замолкая, два раза. Первый – на Наруто, второй – на Сакуре. Точнее: бля, ты не представляешь, я так влип. И он понятия не имеет, что делать. Гай слушает, не даёт никаких советов, не выкрикивает, на какой путь его направит сила юности, не плачет: я так рад, Какаши! Я так рад, Гай. Гай дослушивает до конца, выжидает ещё двадцать минут и умирает в начале третьего, не приходя в сознание. Мимо проносятся две медсестры, кто-то – Какаши в жизни не вспомнит, кто именно – жалостливо поджимает губы, смотря на его букет колокольчиков. Белых. Медсёстры, попытавшись что-то сделать, направляют поток чакры в ноги и сердце Гая. Какаши не знает – с Гаем обращались, как с хрустальным, и на ногах у него появились белые струпья, а кто-то даже что-то перепутал и ещё днём подготовил для него чёрный пакет. Какаши хочет думать, что Гай его ждал. Кто-то хлопает его по плечу, Какаши смутно различает уставший голос Цунаде, цепляет её жуткий, едва ни в обморок падающий образ и из последних сил пытается запомнить её ответ на его вопрос: в своём кабинете, в левом крыле за лестницей на третьем этаже, первая правая дверь. В кабинете, в левом крыле за лестницей на третьем этаже за первой правой дверью, Сакура спит за столом. Какаши прикрывает окно, заглушая воющий сквозняк, опирается о стол и долго смотрит в никуда, пытаясь вспомнить, как правильно нужно плакать. Вспомнить не получается – Сакура, чувствуя чужое присутствие, просыпается, елозит какими-то бумагами по столу, скрипит креслом и шумно выдыхает. – Какаши, ты чего тут? – у неё тихий, мягкий голос. Таким разговаривают, когда боятся спугнуть. Какаши оборачивается, не успевает стянуть маску «у-меня-всё-под-контролем» и говорит: – Заходил к Гаю. – Гай-сенсей? – Сакура сонно переспрашивает, но подскакивает на месте. – Как он?! Всё хорошо? Прогнозы были плохие, ты сам, наверное, знаешь. Я пыталась отправить послание, не знаю, дошло ли. Я тоже пыталась, но там… – Он умер, Сакура. Сакура оседает, Какаши слышит, с каким хлопком она прижимает ладонь ко рту, стеклянно смотрит на его спину. Он успевает пожалеть, что сказал ей об этом так резко. А ещё успевает пожалеть обо всём остальном, когда она тихо подходит, втискивается через его напряжённые плечи и утыкается ему в грудь. Ками, её волосы были спасением. Ками, что мы наделали. Утром не поверивший слезам Тен-Тен Рок Ли ворвётся в палату, где в последний раз видел Майто Гая, и обнаружит там совершенно другого, не похожего на своего сенсея человека. Хинату Хьюга в Конохе почти не видели. Через два месяца Цунаде, не обговорив решение с советом джонинов, подтвердит Ханаби в статусе наследницы клана по личной просьбе её отца. Хината будет значиться только в списке людей, которым назначены седативы. Клан Абураме, как клан шиноби с собственным дзюцу, фактически перестанет существовать. Ино Яманака пополнит состав отдела дознания в июле, но обязанности будет выполнять расхлябисто, из-под палки, еле отрабатывая оклад. Сай не будет вылезать с заданий, утонет в АНБУ, Сакура редко будет встречать его на улице и расходиться, не понимая, о чём им можно разговаривать друг с другом. Пока он однажды не назовёт её по привычке уродиной. Она пыталась, честно пыталась наладить с ним контакт, видят Ками, ей нельзя сдержаться, чтобы не ударить его по голове. И не реветь потом полночи. И не оборвать все связи под самый корень. Шикамару так и останется в резиденции Хокаге. Останется главой клана, не бросит курить, не наберёт в весе, не перестанет отдавать матери снотворное и не пропустит ни одной встречи в саду Яманака. У Чоджи всё хорошо. Голод двух следующих зим на клане Акимичи почти не сказался – шутка ли – они к этому всю жизнь готовились. Киба будет приставать к Сакуре весь май. Он её в кабинете, дома, из-под плинтуса достанет, но не успокоится, пока всех нинкенов его клана не вылечат. Киба с сомнением представляет, как чувствует себя Шино, которому нужно выводить, возрождать каким-то образом кикайчу, вымерших за эти полгода. Но его Акамару жив, он выжил, и ему нужна помощь, и – Сакура, мне плевать, что ты не можешь использовать ирьёниндзюцу, и что с чакрой у тебя всё плохо, просто помоги – ты же врач! Рок Ли… Рок Ли живёт по маршруту, по расписанию: подъём в пять, тренировка ради силы духа, букет цветов на кладбище, тренировка ради силы тела, новое задание в резиденции – да, Госпожа Цунаде, есть, Госпожа Хокаге! – тренировка ради силы юности. Рок Ли не из тех, кто откажется от веры в силу юности. Тен-Тен хочет ему верить. Скоро кто-то шибко умный даст этому периоду в Цукуёми красивое название – «полярная ночь». Плевать, что Коноха в жизни не видела никаких полярных ночей, а по полгода те длятся только на северном полюсе. Плевать, что период после снятия Цукуёми назвали «белой ночью». Какаши будет вспоминать, какие рассветы настигают в стране Молнии через два часа после полуночи, и будет думать, что их белая ночь – самая тёмная ночь на свете. Ему никогда не было так темно, так тошно и так пусто, как этой белой – тёмной ночью.