Тео

В нашей с сестрой жизни было мало отца. Точнее, физически он всегда был рядом, но свою роль выполнял неохотно, как, впрочем, и все остальные роли — до его смерти я так и не успела понять, что так сильно отбило у него вкус к жизни, если он когда-то и был. Основным его занятием помимо работы в зачуханной нотариальной конторе была выпивка по вечерам и редкие вылазки в наш загородный дом, на которых он в основном так же сидел в саду с банкой пива, иногда почитывая газету или детективный роман. Даже будучи ребенком, я порой испытывала раздражение от вязкой скуки, которую навевал весь образ жизни папы. Хотелось растормошить его, привлечь к какой-то игре, расспросить о чем-то, но со мной и сестрой он почти не разговаривал, и, хотя Лили, вроде бы, знала отца чуть лучше (она была старше на 4 года), она никогда ничего мне о нем не рассказывала. С нашей матерью — измученной, все время напряженной и холодной женщиной — он тоже старался контактировать как можно меньше, чтобы не нарваться на очередной упрек. Иногда мне кажется, что я вовсе не знала своих родителей, а с каждым годом, проходящим после их смерти, их образы только сильнее затираются в памяти. Зато я прекрасно помню Лили: она была высокой, худощавой девочкой с прямыми каштановыми волосами. У Лили были большие, глубоко посаженные карие глаза, в которых всегда, даже в самые веселые моменты, оставалась грусть; веснушки на вздернутом носу и тонкие бледные губы. Я запомнила ее 15-летней, но казалось, что она была гораздо взрослее. Возможно, потому что я сама была еще ребенком. Многие говорили, что мы с ней совсем не похожи — из сходств с ней у меня были только веснушки и чуть вздернутый нос, в остальном же я была скорее ее противоположностью — более коренастого телосложения, огненно-рыжая с вечно непослушными кудряшками, с голубыми, почти прозрачными глазами и вечно не сходящей хитрой улыбкой, которая обычно предвещала какую-нибудь новую проказу. Пожалуй, сестра была для меня самым близким человеком. И именно ее потеря является, наверное, глубочайшей потерей в моей жизни. Это случилось в четверг. Я хорошо помню тот день, потому что в честь Хэллоуина родители позволили нам с сестрой прогулять школу, чтобы поехать в наш загородный дом. Погода стояла на удивление приятная для конца октября, и хотелось поймать последние теплые деньки. Мама была в приподнятом настроении — ей то ли выплатили какую-то премию, то ли повысили на работе, но запомнила я это настроение хорошо, потому что такое случалось нечасто. Она даже почти не ворчала на папу, поэтому и он был в веселом расположении духа (насколько это было возможно в его случае). Лили же наоборот была меланхолична и тиха, но со мной по обыкновению веселела и отпускала шутки, которые всегда заставляли меня умирать со смеху. Мама ушла в дом готовить праздничный ужин, спустя пару минут папа пошел за ней. При этом он сказал что-то вроде «погоди, там надо проверить, все ли в порядке с газовым баллоном». Я спросила у Лили, куда подевалась моя зеленая куртка — не смотря на солнце, поздняя осень давала о себе знать. Она ответила — «ах, да, я забыла вытащить ее из рюкзака — схожу за ней», — и с этими словами ушла в дом. Это было последнее, что я слышала от нее, а потом все произошло очень быстро: сначала был тревожный возглас папы — «Стой, Роза, тут, кажется, утечка!», — а уже в следующий момент меня оглушил громкий звук — что-то вроде хлопка вперемешку со звоном бьющегося стекла и треском ломающегося дерева. Я инстинктивно закрыла лицо руками, а потом упала навзничь, сбиваемая жаркой волной. А затем все закончилось так же быстро, как и началось — наступила абсолютная тишина. Несколько мгновений я лежала на спине и смотрела в ослепительно яркое небо, и тишина вдруг напугала меня гораздо сильнее прогремевшего взрыва. С трудом поднявшись (как же кружилась голова!), я увидела, что одной стены нашего дома практически нет, а в крыше над тем местом, где была кухня, зияет дыра. Почувствовав боль в руках, я посмотрела на них — кисти с тыльной стороны были сплошь утыканы осколками стекла. Не решаясь подойти близко к дому и слабо соображая, что происходит, я позвала Лили, затем маму и папу. Никто не ответил. Тут я заметила на земле возле дома какой-то странный, немного почерневший предмет. Я не сразу поняла, что это, но тут же узнала мамины позолоченные часы — они ярко поблескивали на солнце, но циферблат был разбит, а стрелки неподвижны. Это было последним, что я увидела, прежде чем погрузиться в темноту. Я услышала мягкий звук собственного тела, свалившегося на траву, и отключилась.

***

— …старый газовый баллон… — …да, утечка была сильной, хватило одной искры… — …ей сильно повезло, что… — …родственники еще есть?.. — …нет, нельзя так сразу ей говорить… — …куртка, какая куртка, милая? О чем она говорит?.. — …думаю, она вас пока не слышит… Будто сквозь толщу воды, до меня доносились обрывки разговоров. Я не могла сконцентрироваться ни на чем и не могла открыть глаза. Как только я пыталась напрячь слух или о чем-то подумать, сознание уплывало, и я снова проваливалась во тьму. Мне сказали, что очнулась я только через 2 недели. Открыв глаза, я увидела изможденное, бледное лицо бабушки. Она смотрела куда-то в одну точку, не моргая. — Г-где Лили? — вместо слов вырвался какой-то хриплый шепот, в горле пересохло, я будто не говорила вечность. Бабушка сразу встрепенулась и приблизилась ко мне: — Дора, Дора! Ты очнулась! Что ты говоришь, малышка? Я с трудом сглотнула и повторила: — Лили…бабушка, где Лили? Она обещала принести мне куртку…мою зеленую…она забыла ее в рюкзаке. Губы бабушки дрогнули, и она сжала их в тонкую белую линию. Наверняка сделав над собой великое усилие, она ответила ровным голосом: — Все хорошо, Теодора, лучше поспи еще немного. — и я снова провалилась в сон. Так я осталась без Лили и без родителей.