show starts with a bang, bang, bang

Шум. Яркий свет. Смех. Запах попкорна и сахарной ваты. Суета. Все эти вещи стали настолько родными, что уже практически не заметны, воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. Хан любит атмосферу праздника, которая предшествует представлению. Любит дарить эмоции, которые непременно удивляют любого, кто впервые оказался в цирке и наблюдает за шоу, раскрыв рот. Многие считают, что самый лучший зритель — ребенок, но Джисон уверен, что взрослые способны искренне поражаться увиденному намного сильнее, ведь их мир, полный повседневных забот и тяжелых рабочих часов, не предполагает наличия веселья. Все скучают по детству, тому самому, когда можно дурачиться с друзьями, лопать тоннами сладости втайне от родителей и задорно смеяться, не переживая, как окружающие это воспримут. Их цирк, несмотря на одну мрачную сторону в лице жестокого директора, способен даровать то самое ощущение легкости и отвлекать от проблем хотя бы на время представления. А о том, что у них творится вне шоу, никому знать не следует. Сегодняшнюю атмосферу, правда, значительно портит отсутствие Минхо. Он знает, как сильно эквилибрист не любит пропускать выступления, особенно когда в шоу добавлены новые элементы, однако простуда никогда не спрашивает разрешения. Ли уверял, что в порядке и рвался выступать, но Хан пригрозил привязать его к кровати, если продолжит в том же духе. — Одно выступление ничего не значит, — отчитывал простывшего парня Хан, оставляя на прикроватной тумбочке горячий чай с лимоном и медом. — Я не собираюсь потом оттирать арену от того пятна, в которое ты превратишься, если шмякнешься вниз. — Когда такое вообще было? — ворчал Минхо сиплым голосом. Он прекрасно понимал, насколько опасно исполнять трюки в таком состоянии, но от возмущений это его не останавливало. — Напомнить про тот случай с лоллипопом? — Откуда ж мне было знать, что ты его начнешь вот так облизывать! Для более яркого пояснения Минхо выставил перед собой руку с воображаемым леденцом на палочке и самозабвенно принялся выводить узоры языком в воздухе. — А какого хрена ты вообще смотрел вниз, а не перед собой! — Хан шлепнул по его по руке, а стыдливый румянец уже вовсю заиграл на его щеках. — Хорошо, что была страховка, иначе точно бы пришлось соскребать тебя с арены. — Я всегда смотрю только на тебя, когда ты рядом, — промурлыкал Минхо и вытянул губы для поцелуя, но вместо этого только получил по ним пальцами. — Обойдешься. Не хватало еще и мне заразиться, — сказал Хан, поднимаясь с постели, и указал на чашку. — Чтоб все выпил. И лекарства не забудь принять. Минхо в ответ на это улыбнулся и кивнул, взяв его за руку и сжав в знак поддержки и благодарности. Сейчас Хан чувствует себя одиноким, не имея возможности увидеть родную улыбку и пожелать друг другу удачных номеров. И он немного нервничает, поскольку сегодня придется использовать трюк, которого прежде не было в программе. Директор Пак Джинён, — он же приемный отец по совместительству, — приказал добавить остроты, противиться его желаниям не имеет смысла, только хуже будет. Возможно, он даже будет сидеть сегодня в зрительном зале и наблюдать, чтобы потом было к чему придраться и наказать. Хана передергивает от одной мысли об этом, и он слышит короткий рык рядом. Переводит взгляд на клетку, сталкиваясь с понимающим взглядом Боми. Тигрица всегда очень хорошо чувствует его настроение. Нельзя показывать слабость или волнение, это чревато последствиями. Хищник позволяет доминировать ровно до тех пор, пока ему не надоест, и задача дрессировщика — не давать повода усомниться в нем. — Знаю, Боми, знаю, — многозначительно произносит Хан, приложив ладонь к прутьям. Тигрица лениво тыкается мордой, проводит чуть обнажившимися клыками по прутьям, задевая его пальцы мокрым носом, и трясет головой, будто смахивая с себя сонливость. Они готовы к выступлению. Джисон ожидает своего выхода, оценивающе глядя на свое отражение: черные прилегающие брюки, белоснежная рубашка и корсет с красными лентами — ничего лишнего. Сбоку висит шамберьер — хлыст, который больше для виду, с ним зрителям привычнее принимать дрессировщика, даже если он и не собирается его использовать. На другом бедре — увесистый мешочек, заполненный мясными лакомствами для выполнения трюков. В руке он крутит стек, похожий на школьную уплотненную указку. Наконец завлекающий голос Феликса красочно расписывает самого Хана и Боми, умудряясь выдерживать интригу. Этот парнишка появился в их рядах совсем недавно, но своей красотой и лучезарной улыбкой несомненно привносит новые нотки, а с ролью шпрехшталмейстера справляется так ловко и профессионально, будто всю жизнь только и делал, что готовился вести цирковые шоу. И вот по щелчку пальцев Феликса зрительный зал наполняется мраком, а манеж, наоборот, ярко освещается лучами прожекторов. Помощники поднимают заслонку клетки, и Джисон вместе с тигрицей появляется на манеже. Музыка звучит громко и торжественно, а зрители замирают, остерегаясь того, чтобы разразиться овациями и напугать животное, хотя Боми давно привыкла к шуму. Они неспешно делают круг, встречаясь глазами со смельчаками, сидящими в первых рядах. Это называется знакомством со зрителем. Несмотря на наличие защитной железной сетки, люди все равно кажутся напряженными, хотя это не они находятся в ловушке с диким зверем. Дойдя до тумбы, Хан несильно взмахивает стеком в сторону Боми и она послушно запрыгивает наверх, поудобнее усаживаясь. Несколько простых трюков, таких как сидение на задних лапах, подкидывание мяча, повороты вокруг себя по команде — это вызывает восторг, который доносится до Хана восхищенными вздохами. Но, прежде чем продолжить активную программу, подходит время для нововведения в их шоу. Он кивает Феликсу, поскольку у самого микрофона нет, и тот кивает в ответ, поняв сигнал. — Леди и джентльмены! — задорно произносит парень, привлекая к себе внимание. — Для следующего номера нам понадобится доброволец. Есть ли среди вас, уважаемые, храбрец, который не побоится выйти на манеж и пожать лапу нашей красавице Боми? Джисон с нарочито важным видом вышагивает по манежу, постукивая стеком по ладони. Подбородок высокомерно приподнят, взгляд лениво блуждает по едва освещенным сиденьям — все это часть его образа дерзкого и самоуверенного дрессировщика. Затем он вдруг резко разворачивается и выбрасывает руку перед собой, твердо указывая стеком на молодого парня из третьего ряда: темные волосы, красивое лицо с таким пронзительным взглядом лисьих глаз, что невозможно оторваться. Такого парня смело можно называть произведением искусства, и Хан вдруг ощущает волнение, взгляд пару раз мечется по залу. Он не видит директора и надеется, что его действительно здесь нет, иначе такой улов он точно не упустит и пожелает заполучить молодого мальчишку к себе в коллекцию. — Прошу вас, выходите же на арену! — подбадривает выбранного парня Феликс, и Хан улыбается с легким поклоном в приглашающем жесте. Он знает, как важен зрительный контакт, вне зависимости от того, чем именно ты занимаешься. А правильный взгляд еще и помогает обозначить свою уверенность, создает ощущение надежности и внушает доверие. Именно таким взглядом — властным, жестким, но с игривым налетом — он смотрит на пробирающегося к арене парня. Чем ближе он подходит, тем яснее Хан понимает, насколько выбранный им гость молод. Он едва заметно цокает, недовольный своим промахом, но искусно прячет это за приподнятыми в легкой улыбке уголками губ. Несовершеннолетний? Очень похоже. Толпа молодежи, подбадривающая его и робко махающая ему рукой, дает понять, что это либо студенческий поход, либо школьный. Сложно работать с такой публикой, почти так же, как если бы ему пришлось дрессировать детей вместо животных. Он сам недалеко ушел от этого возраста, но жизнь в приюте, а затем и в цирке заставила очень быстро повзрослеть. Такого опыта он бы никому не пожелал. Не забывая боковым зрением следить за Боми, он встречает у входа явно взволнованного парня, но отмечает, что это волнение скорее от предвкушения, чем от ужаса. Хороший знак. Его тигрица, конечно, научена не реагировать на чужие эмоции и ориентируется только на своего хозяина, однако любой сильный страх усложняет работу. Что ж, по крайней мере сейчас наивность и жажда приключений, присущие юности, играют на руку. Хан вновь улыбается, ведет добровольца поневоле ближе к тигрице, как бы невзначай заграждая его собой — на всякий случай. Его рука, сжимающая стек, вытянута перед собой, очерчивая их недолгий путь от входа до тумбы, где возвышается Боми, а вторая ладонь заведена за спину парня — очень близко, настолько, что он чувствует чужое тепло, но при этом не касается, выдерживая почтительное расстояние в несколько сантиметров от вздымающейся при каждом вдохе одежды. Неприлично лапать незнакомцев, особенно если догадка подтвердится и он окажется несовершеннолетним. Лучше обезопасить себя от любителей распускать сплетни. Хотя как тут обезопасить, когда мальчишка так откровенно рассматривает дрессировщика, кажется, на несколько мгновений забыв, что рядом дикий зверь, который по определению должен быть куда интереснее. Хан, привыкший к вниманию в силу профессии, сейчас чувствует небольшую неловкость и даже смущение, которое дает трещину в его неприступном образе и заставляет щеки вспыхнуть. Остается надеяться, что толстый слой грима скроет эту слабину. — Отсюда все выглядит иначе, — негромко подмечает парень, пока на фоне глубокий голос Феликса рассказывает о невероятной смелости столь юного зрителя, а заодно и увлекательные истории из цирковой жизни тигрицы, чтобы заполнить паузы и дать время подготовиться. — Хан Джисон, — представляется дрессировщик и кивает, с искренней улыбкой оценив замечание о разнице восприятия арены. Когда находишься здесь, под светом прожекторов и взглядами десятков восхищенных людей, кажется, будто весь мир у твоих ног. — Могу я тоже узнать имя? — Ян Чонин, — отвечает парень, легонько улыбаясь и искоса поглядывая на полосатого зверя. Познакомившись, Хан выдыхает. Легкое напряжение уходит, и он снова возвращается в привычную колею. Теперь все его внимание направлено только на Чонина, остальные зрители исчезли, временно потеряли всякий смысл. — Мы выполним пару простых трюков. Самое главное — никаких резких движений. Если поймешь, что хочешь уйти, не стесняйся сказать. Сложно заставить того, кто не работает с хищниками, расслабиться, но Хан надеется, что его мягкий и убаюкивающий тон справится с этой задачей. Он с уважением отмечает, что Чонин — не из робкого десятка, держится достойно и, кажется, действительно наслаждается тем, что стал центром внимания. Таким людям суждено сиять ярче звезд, стоит только найти свою нишу. Хан выдерживает небольшую паузу, давая время все переварить, а затем плавно проводит ладонью по предплечью Чонина, ведет вниз, теперь уже вынужденный касаться, но это хотя бы можно объяснить необходимостью для трюка. Он осторожно берет чужую ладонь с внешней стороны, чуть сжимает пальцами и неспешно приподнимает ее, протягивая по направлению к тигрице. Он стоит совсем рядом, поэтому почти на ухо просит парня держать ладонь раскрытой. Затем переводит взгляд на Боми, отдает команду твердым голосом и легонько крутит свободным запястьем в воздухе, будто дергает за невидимые ниточки, заставляя мощную полосатую лапу подняться и грузно опуститься на ладонь Чонина, отчего глаза парня вспыхивают восторгом. Хан поддерживает его руку снизу, крепче сжимая, чтобы она не опустилась под тяжестью. Отдаленно слышит испуганные вздохи зрителей, но не обращает на них внимание. — Отлично держишься, — подбадривает он Чонина, отпуская руку и позволяя ему самостоятельно держать вес тигриной лапы. — Протяни вторую руку, пожалуйста. Он обходит Чонина сзади, встает сбоку и командует Боми дать вторую лапу. Тигрица послушно оказывается сидящей на задних лапах, чтобы обе передние теперь могли лежать на дрожащих — то ли от страха, то ли от восхищения — руках, протянутых к ней. — А сейчас замри, — произносит Хан и, не дожидаясь реакции на его приказной тон, резким движением очерчивает в воздухе дугу стеком, свободной ладонью звонко хлопая себя по бедру. Тигрица на мгновение всеми четырьмя лапами снова оказывается на своей цирковой тумбе, а затем с легким рыком делает высокий прыжок, грациозно пролетая над головой Чонина и плавно приземляясь позади него. Зал взрывается запоздалыми овациями, а Хан надеется, что ему только кажется, как сильно побледнело лицо парня. Обморок будет совсем не кстати. — Кажется, мне понадобятся успокоительное и мороженое, — выдыхает Чонин, и в голосе его чувствуется заметная дрожь, как и в теле. Кровь и впрямь отхлынула от лица, делая его похожим на призрака. Хан улыбается ему, с облегчением понимая, что парнишка в порядке, раз все еще готов шутить, несмотря на явный стресс. Ну, в относительном порядке, конечно, не каждый же день через тебя прыгают тигры под изумленные взгляды десятков зрителей. Он вспоминает о своем собственном опыте, когда только попал в цирк не совсем по своей воле. Тогда его никто не спрашивал, чем он хочет заниматься, просто поставили перед фактом: показывай свои умения, учись у старших, а когда придет время — либо станешь выступать, либо отправишься на улицу, не имея возможности ни вернуться в родной Инчхон, ни оставаться рядом с Минхо, блестяще справляющимся со своим гибким телом под куполом цирка. Хан всегда был несколько неуклюжим, поэтому иллюзионистом или жонглером стать не светило. Двигался он тоже не настолько хорошо, чтобы не закончить в итоге свои дни размазанным по арене кровавым пятном. А вот с животными общаться удавалось на ура. Боми попала в цирк примерно в одно с ним время, возможно, именно поэтому он сразу проникся к ней нежными чувствами заботы и понимания. Ей было всего три месяца, когда старшие позволили ему взять опеку, выкармливать молоком из бутылочек и выявлять ее таланты. Эра жестоких и выматывающих дрессировок давно прошла, поэтому здесь все строилось на обоюдном доверии и игре. Вот только хищник остается хищником, и когда тигрица впервые рыкнула на него, сделав опасный выпад и звонко клацнув зубами перед его носом, он едва не потерял сознание от ужаса. — Успокоительное и мороженое, — согласно кивает Хан. И даже не лукавит. Ему действительно нравится еще немного времени проводить с кем-то из зрителей после выступления, выслушивая истории их жизней — таких увлекательных и свободных! Сам он не слишком часто бывает за переделами цирка, сидит на коротком поводке покровителя, вынужденный докладывать о каждом своем шаге во избежание проблем в дальнейшем. Поэтому ему нравится питаться чужими историями, фантазируя о том, как он сам мог бы проживать нечто подобное в какой-то другой жизни. — Но мне нужна твоя помощь со следующим трюком. Хан смотрит мимо Чонина, твердо кивая одному из помощников за пределами арены. Тот, уловив сигнал, опускает рычаг, торчащий из стены недалеко от входа в зрительный зал. Дрессировщик картинно разводит руки в стороны, чуть приподнимая их, чтобы зрители обратили свое внимание наверх, откуда плавно начинает спускаться крупное кольцо. Феликс вновь соловьем разливается, объясняя, что на этот раз должно поразить воображение гостей. Хан же указывает тигрице на ее место на тумбе, следит за тем, чтобы она без лишнего волнения прошла мимо Чонина, что она и делает — лениво, по-хозяйски мягко ступает, выплывая из-за спины гостя, будто нарочно задевает его хвостом, и запрыгивает на тумбу. — Добавим немного огонька? Джисон подмигивает, ловко выуживая с ранее незаметной полочки внутри тумбы небольшой факел и зажигалку — все тематически расписано в цирковом стиле. Не забывает продемонстрировать реквизит зрителям, поворачивается вокруг своей оси, чтобы каждый мог все хорошенько рассмотреть, и вдруг замечает его. Внутри все холодеет, улыбка спадает, а сердце пропускает удар. Пак Джинён — директор, опекун, покровитель. Приемный отец. Он сидит среди зрителей, будто тоже просто пришел на представление. Но его плотоядная улыбка говорит сама за себя: зверь вышел на охоту. Даже на таком расстоянии Хан видит, как отец неспешно ведет запястьем и увешанными кольцами пальцами как бы невзначай указывает на Чонина. Он давно не выбирал себе жертв, но почему именно сейчас?! Можно мириться с тем, когда отец позволяет им самим выбирать тех, кто будет преподнесен ему в качестве подарка, обычно это отбросы общества, без которых всем вокруг станет легче. Но в этот раз... Этот парень еще так молод, у него вся жизнь впереди, а Хан собственными руками может сломать его судьбу. Он чуть качает головой, одними губами беззвучно произносит «нет», а в ответ получает только суровый взгляд и чуть склоненную набок голову — влево, обозначая, что возражения не принимаются. Пауза затягивается, а Хан чувствует, как его руки начинают дрожать. Если прежде он жаждал встретиться с Чонином после выступления с искренним желанием хорошо провести время в приятной компании, то теперь ему предстоит подружиться с ним, чтобы в итоге передать в лапы чудовища. В их цирке на самом деле не принято смеяться. Это место, которое уничтожает все самое светлое, оставляя горький привкус угасающей надежды. Сглотнув, Хан натягивает неестественную улыбку, поворачивается к Чонину и вручает ему факел. Жестом показывает держать факел горизонтально, подальше от себя, чтобы ненароком не обжечься, а сам щелкает зажигалкой (выходит лишь с третьей попытки, пальцы не слушаются) и подносит язычок пламени к пропитанной горючим ткани. Факел вспыхивает ярким огнем, обдавая жаром. Остается только поднести его к кольцу и поджечь для опасного прыжка тигрицы черед огненное препятствие, но Боми вдруг начинает показывать свой характер: переминается с лапы на лапу, недовольно ведет мордой и чуть обнажает клыки будто в презрительной ухмылке. Хвост начинает ходить ходуном, выдавая раздражение. Плохо. И не потому что ее пугает огонь. Просто она наконец чувствует слабость своего дрессировщика, его выбитое из колеи состояние из-за решения отца, и готова воспользоваться шансом показать, кто здесь на самом деле главный.