show starts with a bang, bang, bang

— Все в порядке? — с заметной тревогой в голосе спрашивает Чонин, прекрасно уловив, как сильно поменялась атмосфера. — Нет, — неожиданно честно признается Хан. — Не в порядке. — Но ты прекрасно справляешься, хён, — непонимающе хлопает глазами Чонин, не заметив даже, как сразу же перешел на такое неформальное общение. Сердце его начинает колотиться быстрее, а мозг отказывается переваривать то, что происходит, и вся его вежливость и воспитание дают сбой, хотя будь у Джисона время, он бы обязательно умилился этому. В цирке всегда все просто, никакой иерархии. Есть только артисты, все разом приравниваемые к простым смертным, и их директор, подобный злому языческому божеству. Хан на мгновение задерживает дыхание, собираясь с мыслями, но все разбивается об одно-единственное «вытащить отсюда мальчишку», истерично бьющееся в голове. Собственная жизнь не сказать, чтобы была действительно ему дорога, а вот за чужую он переживает гораздо сильнее. Никто не заслуживает быть разорванным на части, просто потому что оказался не в то время и не в том месте. Вся ответственность лежит исключительно на циркаче, не способном контролировать свои эмоции тогда, когда это — без преувеличений — жизненно необходимо. Повезло с тем, что Чонин действительно смелый малый с таким отзывчивым сердцем, что даже находясь в безумно опасной ситуации, умудряется поддерживать дрессировщика, который сам должен бы воплощать спокойствие и уверенность. Кажется, Хан все еще слишком наивен и неопытен, если считал, что подобное с ним никогда не произойдет. Десятки случаев нападения животных на дрессировщиков ничему его не научили. Как говорится, пока сам на грабли не наступишь... — Держись прямо за мной. И факел не бросай. Если понадобится — используй огонь. — Хан надеется, что его побледневшее лицо и напряженный тон красноречиво покажут, что это вовсе не часть шоу и он максимально серьезен. Он смотрит Чонину в глаза с мольбой и искренним сожалением, понимая, что другого раза извиниться уже может не быть. — Прости. Так не должно было случиться. Он хватает хлыст, который сегодня вообще не собирался использовать, резко разворачивается лицом к тигрице и спиной к Чонину, заслоняя его собой, и звонко щелкает черным кожаным хвостцом по арене, выкрикнув команду: «Назад!». Боми издает недовольный рык, испугавшись громкого щелчка, но быстро приходит в себя и угрожающе спрыгивает со своей тумбы, припав к полу. Крадется за своей добычей, с вызовом глядя на того, кто ее вырастил, тренировал и обещал заботиться. По зрительному залу проносятся вздохи, но люди до сих пор уверены, что это лишь хорошая игра, призванная пощекотать нервишки, которая, в конечном счете, обязательно должна закончиться сногсшибательным зрелищем. Возможно, зрители действительно увидят невероятное представление, которое запомнят до конца своих дней, вот только двум людям, находящимся на арене, едва ли доведется когда-нибудь узнать, о чем напишут газеты и передадут по всем новостным каналам, если прямо сейчас не исправить ситуацию. Хан медленно отступает назад. В одной руке сжимает хлыст, выставив перед собой в направлении тигрицы, вторую руку заводит за спину, сразу же нащупывая чужое бедро. Сейчас его меньше всего волнует, что все могут подумать о том, почему его ладонь так нагло лежит на ноге Чонина. Ему просто нужно знать, что парень все еще рядом, послушно держится за его спиной и не собирается делать глупостей. Сколько времени пройдет, прежде чем ассистенты за пределами арены поймут, что все пошло не по плану? Будет ли вообще хоть кто-нибудь из них рваться помочь? Хан — любимчик отца, но совсем не в том смысле, в каком принято считать в нормальных семьях. Он — собственность Пак Джинёна, и пока тот не скажет, никто и пальцем не шевельнет. Рассчитывать можно только на себя, но сейчас вопрос не о его жизни, себя он уже мысленно похоронил и попрощался с Минхо, искренне радуясь тому, что того сегодня нет на шоу. По крайней мере, все произойдет не у него на глазах и нет опасности, что он, поддавшись эмоциям, сам бросится на арену. — Помнишь, я говорил, чтобы ты не делал резких движений? — спрашивает Хан, продолжая постепенно отступать по направлению к выходу с манежа. Недостаточно близко, но если сделать хороший рывок... Чонин ведь в силу возраста должен неплохо бегать, верно? - Забудь и на счет три беги к выходу. Я не имею права просить о таком, но ты должен мне довериться. — Ч-что?.. — бормочет парень, вцепившись пальцами в запястье Джисона, как за спасательный круг. — Я не смогу, это же… а если она?.. Волнение в зале нарастает, зрители начинают понимать, что что-то пошло не так. Он слышит девчачьи возгласы, кажется, с ужасом и волнением зовущие Чонина, а краем глаза замечает, как многие повскакивали со своих мест в ожидании хлеба и зрелищ. Эта группа поддержки сейчас, конечно, совсем не кстати, только добавляет шума и нагоняет панику. — Раз. — Хан выдыхает в попытке привести бешено колотящееся о ребра сердце в норму. — Пожалуйста, не надо!.. — отчаянно просит Чонин, крепче сжимая чужую руку похолодевшими пальцами. Страх сковывает все движения, ему с трудом даются даже те крошечные шажки, ради которых приходится сдвигать налитые свинцом ноги. — Два. — Еще несколько медленных шагов в сторону выхода, они все ближе к спасению. Тигрица вся подбирается, угрожающе прижав уши и издавая утробное рычание. Готова к прыжку. — Три! Он на всякий случай толкает ладонью Чонина по направлению к выходу, насколько возможно в столь неудобном положении руки, а сам отпрыгивает в противоположную сторону, замахивается хлыстом над головой, быстрым движением очерчивая круг в воздухе, и кончиком бьет Боми по лапе, привлекая все ее внимание к себе. Осознание произошедшего приходит спустя мгновение, когда он уже лежит на спине, оглушенный резким ударом о пол. В глазах пляшут искры, и он сам не понимает, когда умудрился выставить перед собой предплечье, закрывая шею — годами отработанный прием. Горячее дыхание обдает лицо жаром, когти впиваются в плечо, а зубы рвут плоть на руке. Ему не выбраться самостоятельно из-под давящей тяжести тигрицы, не справиться с острыми клыками без выстрела быстродействующим снотворным или без помощи пожарных стволов с мощными струями воды — единственным средством, действительно способным напугать разъяренное животное. А лучше все и сразу да побыстрее. Странным образом успокаивает только мысль о том, что Чонин должен уже быть в безопасности, а значит с главной задачей они справились. — Джисон! – Голос Феликса ни с чем не спутать, но Хан только надеется, что парень не станет самостоятельно бросаться на арену, чтобы как-то помочь. А ведь он может: слишком добрый и отзывчивый, ему вообще не место в их цирке с грязными секретами. К счастью, о настоящем ужасе закулисья знает только основной состав труппы, позволяя новичкам оставаться в святом неведении. Перед глазами Джисона начинает все расплываться. Сквозь шум крови в ушах он слышит отдаляющиеся крики и множество голосов, наперебой что-то тараторящие на фоне паники. Кажется, людей пытаются поскорее вывести из зала, руководству ни к чему такой скандал — только представьте, тигр порвал дрессировщика прямо на глазах у детей! Проблем потом не оберешься, хотя и сейчас уже едва ли можно что-то исправить. Вся эта ситуация кажется каким-то нелепым сюрреализмом. Джисон понимает, что ему даже кричать от боли не хочется, он лишь смиренно ждет, когда собственное тело перестанет бороться и наконец забудет об инстинктах самосохранения, пустив все на самотек. В какой-то момент он даже готов уже опустить руку, которой так отчаянно отодвигает истекающие слюной челюсти от своего горла, но Боми вдруг издает жалобный писк. Ее хватка на секунду становится еще более агрессивной и жесткой, он буквально слышит, как хрустят кости под ее зубами, а затем она отпускает его. Массивная лапа перестает давить на грудь и плечо, грозясь переломать ребра. Тигрица отходит от него чуть в сторону, пошатывается, издавая недовольное рычание, а затем заваливается набок рядом с ним. Все его тело пробивает крупная дрожь, будто весь адреналин резко ударил в голову и тут же исчез, оставляя неприятное послевкусие. До него не сразу доходит, что больше его жизни ничто не угрожает, поэтому он еще какое-то время продолжает лежать, уставившись в яркий потолок и выставив перед собой руку, чтобы закрыть шею. С разодранного предплечья льется кровь, обжигающими каплями падая на лицо. Медленно ему приходит паническое осознание: а что, если они убили Боми? Он дергается, предпринимая отчаянную попытку подняться, но тело не слушается, отзываясь болью. — Что... что вы сделали?.. — бормочет Джисон, пытаясь подползти к своей любимице. Она совершенно не виновата в том, что произошло и ее смерть он просто не готов принимать. Кто-то осторожно останавливает его, пытается зафиксировать на одном месте и просит не двигаться, но он все равно едва не бьется в истерике. — Что с ней?! Феликс держит его за здоровую руку и твердит, что это лишь сильный транквилизатор, который даже не сразу подействовал, и с тигрицей все в порядке. Все выжидали момента, когда она окончательно вырубится, чтобы выйти на манеж и оказать первую помощь. «Скорая» в пути, убеждают его, но это его волнует меньше всего. Он с трудом поднимается, несмотря на попытки его остановить. Персоналу ничего не остается, кроме как смириться с этим глупым поведением и помочь ему, поддерживая там, где еще осталось хоть какое-то живое место по их предположениям, но в залитой кровью когда-то белой рубашке уже и не разглядеть, где что уцелело. Хан медленно бредет с арены, не слишком хорошо различая путь перед собой и оставляя за собой жуткий кровавый след, тянущийся от самого центра. Разорванные плечо и предплечье он ощущает как сгусток оголенных нервов, которые то и дело пробивают электрическими разрядами. Феликс держит его под локоть, подстраховывая и продолжая жужжать над ухом, что не следует шевелиться до приезда врачей. А Хан продолжает идти, упрямо мотая головой, не слишком хорошо осознавая, в каком шоке пребывает. С Боми все в порядке, а как там Чонин? Он не может верить ни чьим словам, должен убедиться самостоятельно. За пределами арены как-то удивительно светло, аж глаза режет. Хан не соглашается сесть, затуманенным взглядом осматриваясь до тех пор, пока взгляд его не цепляет взволнованного парня с пластиковым стаканчиком воды в руках. Несмотря на ужасную боль, от которой глаза предательски слезятся, он улыбается Чонину и спешит подойти к нему. Конечно, «спешит» — сказано слишком громко, он едва передвигает ноги, но все равно доходит до своей цели, вяло отмахиваясь от всех, кто пытается его успокоить. Вид у него, наверное, совсем плох, потому что ему кажется, что при виде залитой кровью одежды и свисающих кусков мяса, беспощадно вырванных, но не до конца оторвавшихся от тела, лицо Чонина бледнеет еще сильнее, чем прежде. — Боже, — с ужасом выдыхает Ян. Его так сильно трясет, что стаканчик падает из рук, расплескивая едва отпитую воду. — Ты в порядке, — скорее утвердительно, чем вопросительно говорит Хан. Он чувствует, как слезы начинают течь по щекам, но уже не от боли, а от облегчения. Чонин ему действительно понравился сразу, хватило даже нескольких минут рядом, чтобы проникнуться его энергетикой и понять, как сильно он не хочется подвергать его опасности. Быть может, после сегодняшнего громкого инцидента отец перестанет облизываться на молодого парня и позволит оставить его в покое. — Прости меня. Мороженое. Я обещал тебе, пойдем? Какое твое любимое?.. Чонин с Феликсом переглядываются: обоим ясно, что у Джисона начался бред на фоне шока. Случается, что на одном только адреналине человек способен выдерживать то, что в обычных условиях кажется невозможным. Хан пытается протянуть поврежденную руку, но перед глазами внезапно темнеет. Мир за долю секунды исчезает, и он теряет сознание, не успевая понять, что произошло.