Сквозь толщу дней и лет

Сколько Лиммир себя помнил — в Линдон всегда приходили эльдар из восточных земель, чтобы отправиться в последнее путешествие на Запад. В какие-то годы их бывало больше. В какие-то — меньше. Некоторые из них поднимались на корабли сразу. Другие задерживались. Порой на целые годы. Сейчас, когда число эльдар Линдона так сильно уменьшилось, вновь прибывшие стали особенно приметными. Лиммир с охотой помогал им найти места, где они могли отдохнуть и остановиться в ожидании кораблей. Завязывались новые знакомства, которые лучше всего напоминали о том, что там, за Прямым Путем, их ожидает не безвестность забвения, а продолжение жизни на иных землях. И тогда мысль о последнем путешествии уже не представала такой исполненной грусти. С принятием решения следовало не медлить. Отец уже ушел в путь, чтобы проститься с дорогими ему лесами. И к его возвращению Лиммир должен был сказать свое последнее слово. Однако его мысли заполнял собой не Благословенный Край. Лаэгвен, дева с волосами цвета бледного золота, пришедшая из Имладриса со своими братьями. Ее голос, глаза и частая теплая улыбка — такая, словно она знала что-то очень смешное. Прежде Лиммир никогда не задавался вопросом, когда же встретит свою судьбу. Многие из тех, кого он знал обрели пару еще в юные годы — и, по рассказам отца, такое в Амане прежде считалось наилучшим и правильным ходом вещей. Иные встретили суженых позже, уже достигнув зрелых лет — как отец, юность которого осталась далеко позади к тому дню, когда он встретил мать. Чувства некоторых не нашли ответа, оставив их одинокими. Сердца же других были свободными и по сей день. Лиммир не знал, как это будет, пребывая в спокойной уверенности, что всему непременно настанет свой срок, и, когда срок наступит, он непременно догадается обо всем сразу. Но все равно смутился от неожиданности своих чувств. И еще больше смутился, когда Лаэгвен спокойно, с улыбкой взглянула ему в глаза и ответила почти без слов. Работа над кольцами была быстрой. Лиммир даже не размышлял, какими их лучше сделать. Серебро словно само подсказывало ему, какими они должны быть. Оставалось уже совсем немного — только крохотные бриллианты, которые как роса должны были усеять листья. Он надеялся закончить до наступления вечера, но его работу прервало негромкое приветствие отца, незаметно вошедшего в мастерскую. Лиммир заметил про себя, что недолгое странствие, поначалу с Дагниром, потом в одиночестве, пошло ему на пользу. Он выглядел утомленным дорогой — но все-таки в лицо вернулась часть красок, ушла та прозрачная восковая бледность, что так пугала весной. Лес исцелял отца всегда. А Хисэон задумчиво смотрел на почти завершенные кольца, лежащие на рабочем столе Лиммира. Смотрел так долго, что Лиммир смутился. Не поспешил ли он со своим решением? Не стоило ли прежде дождаться возвращения отца и познакомить его с избранницей? Хисэон перевел взгляд на сына и чуть приподнял бровь. — Для кого, Лиммир? — Лаэгвен. Бровь отца приподнялась чуть выше, а удивления в глазах стало больше. Лиммир понял — он не знал прежде никого в Линдоне с таким именем. — Я встретил ее вскоре после того, как ты ушел, — поспешил пояснить он. За свою жизнь Лиммир видел самые разные улыбки отца. Грустные, когда он вспоминал события былых времен. Полные тихой нежности, когда он смотрел на мать. Злые и яркие — в дни войн. Веселые. Гордые. Задумчивые. Но подобные той, что появилась сейчас, он видел до сих пор лишь дважды. — Ты решил остаться? — тепло в глазах Хисэона мешалось с грустью. — Нет. Она пришла сюда, чтобы уйти с братьями за море и… мне кажется, она уговорила их задержаться из-за встречи со мной. Он совершенно не был уверен, что это так и есть — но в разговорах с ними Лиммиру слышался намек, что они не спешат проститься с этими берегами именно по просьбе сестры. Отец подошел ближе. Бережно, как будто его неловкое прикосновение могло навредить, тронул незавершенные кольца кончиками пальцев. Лиммир вспомнил, что некогда именно любовь к матери заставила его отказаться от пути на Запад. — Мы хотели бы отправиться на Прямой Путь вместе. Как муж и жена. Хисэон повернулся к сыну. — Нам подождать? — Нет, — Лиммир слегка нахмурился, пытаясь понять, о чем думает сейчас отец. Не о том ли, что за обручением следует время ожидания? — ты думаешь, что мы спешим? Хисэон снова задумчиво тронул кольца. Поднял глаза на сына. — Не знаю, Лиммир. Быть может. Но опоздать куда страшнее. +++ В ночи бушевал шторм. Грохот волн, накатывающих на берег, был слышен даже в домах. По окнам и крышам стучали капли дождя. Рев бури напоминал о другом страшном шторме. В разы более сильном. Валы взвивались к самому небу, словно пытаясь сбить с него звезды, крутили и швыряли корабли, разбивая их в щепки. Такова была скорбь Уинен по погибшим тэлери. Никто не мог сказать, скольких эльдар они потеряли. Сколько кораблей кануло в пучину. Они не успели пересчитать те, что удалось увести из Альквалондэ — слишким торопились уйти, слишком были оглушены тем, что сотворили. Тем, что навеки запятнало их путь и их самих. Сколько бы ни прошло лет — память о рыдающих чайках, плеске волн и крови на белоснежных плитах не оставляла Ангалина. Он жил надеждой, что эльдар больше не поднимут мечи на собратьев. Даже после Дориата продолжал отчаянно цепляться за надежду, что повторения удастся избежать, что Маэдрос сможет — он же видел его глаза после бойни в Менегроте… И, казалось, надежда даже могла стать явью. Казалось до последнего мига, когда все уже было не остановить. Огонь в камине почти догорел. Багровые угли подергивались серым легким пеплом. Не было ни сил, ни желания пошевелиться, чтобы подбросить дров. Его избегали, сторонились, как сторонились бывших пленников Ангбанда. Только вот пленники не ловили на себе настолько неприязненные взгляды. Упреки, презрение, враждебность — все это можно было снести. Ангалин признавал, что заслужил это и сам не искал общества. Куда страшнее было изредка встречать в чужих глазах сочувственную жалость. Будто недостаточной пыткой было то, что его вылечили и дали приют те, кому он принес столько потерь и без. — Я не помешаю тебе? — Хелег передвигался очень тихо. Так, что даже Ангалин со всем своим опытом лесного разведчика не всегда замечал его приближение. Или, быть может, не замечал потому, что слишком глубоко погружался в тяжелые мысли. Ангалин едва заметно покачал головой. Он не был уверен, что может высказывать удовольствие или неудовольствие. Это был не его дом. Здесь его терпели лишь по просьбе Бельтиэн и Хелега. Но если целительница держалась с ним с мягкой отстраненностью, то мастер из Гондолина был почти единственным, кто часто и охотно разделял общество Ангалина. Хелег поправил угли в камине, положил на них тонкие сухие поленья. Огонь тут же ожил и весело заплясал, охватывая дерево. — В такие ночи не стоит оставаться один на один с грустью, — мягко заметил он, устраиваясь в кресле напротив. Ангалин дернул уголком рта. — Немного здесь тех, кто хотел бы видеть меня рядом. Не знаю, есть ли вообще место, где от меня не отшатнутся. — Есть, — Хелег говорил очень тихо, — ты не пленник здесь. Когда окрепнешь — то сможешь пойти куда пожелаешь. И найти те места, где тебе будут рады. Ангалин закрыл глаза. Зажившая рана как будто вновь закровоточила. Он больше не находил в себе сил идти за сыновьями Феанора. Больше не мог раз за разом переступать через честь и совесть. Удар меча словно перерубил что-то в душе Ангалина. До Дориата он не испытывал сомнений. После — жил надеждой, которая оказалась ложной. Тщетность усилий и преступлений предстала перед ним во всей своей жестокой очевидности. — Нет. Я не могу вернуться к ним. После того, как в сердце отрекся от этого пути… не могу. Где-то в душе тяжело шевельнулся стыд перед государем за то, что не нашел в себе сил хранить верность его сыновьям до конца. За то, что не сумел удержать доверенное ему знамя. Но как можно следовать за теми, кто вершит неправое? Теперь Ангалин видел то, что видели и понимали Келебримбор и Уралиндо, что открылось тем, что остались в Нарготронде. Они оказались мудрее и зорче. Ему же потребовалось еще дважды пролить кровь сородичей. Это было трусостью и слабостью — отречься от тех, кто не менее его измучен избранным путем и Клятвой. Считают ли его Маэдрос и Маглор погибшим или умершим от ран? Ангалин не мог даже понять, волнует ли его это. Собой прежним ему уже не стать. Лучше будет просто сгинуть для тех, кто знал его ранее, не оставив следов. Раствориться в тумане. Туман. С недавних пор Ангалин полюбил его. Бездумно уходить в глухую молочную пелену, искажающую очертания и звуки и словно ненадолго становиться его частью стало для него привычкой. Сырая прохлада на время приглушала боль. Там не было почти ничего. И в тоже время там был кто-то, о ком не получалось помыслить без смятения… — Тогда — оставайся. Ни одна рана не болит вечно. Все мы кого-то потеряли — и у кого ноша не легка. — Я не могу остаться, Хелег. Я день за днем смотрю в лица… слышу голоса. И день за днем спрашиваю себя — как, чем я могу искупить сделанное? — Ангалин в волнении поднялся на ноги и по привычке начал мерить комнату шагами, — я был бы готов пройти Хэлкараксэ дважды, но… Альквалондэ, Лосгар, Дориат, Гавани Сириона… это не искупить и не исправить! Если бы хотя бы можно было обменять свою жизнь на жизнь кого-то из тех, кто погиб по моей вине, но даже этого не дано. Хелег выслушал его сбивчивую речь, не прерывая. Потом задумчиво покачал головой. — Насколько легче было бы, если бы ты просто желал наказания. Увы, не всякое можно искупить. Но порой искуплением становится сама жизнь после того, как был понят проступок. То, что ты живешь. И то, как ты живешь. Ангалин остановился, устало опершись на спинку кресла, и впервые с начала разговора посмотрел на Хелега. Из их бесед он уже знал, что тот родом из Гондолина и появился на свет уже здесь, в Эндорэ. Первое братоубийство и предательство в Лосгаре пережил его отец. Что и как рассказывали Хелегу о делах рода Феанора? — Я не знаю, как жить, — устало признался Ангалин, — не знаю даже, хочу ли жить вообще. Знаю лишь, что не хочу умножать чужую тоску. Я уйду, как только окрепну. Вернусь в Белерианд. — Там война. — Только там мне и место, — Ангалин невесело усмехнулся, — быть может, хотя бы уничтожая слуг Врага я сделаю что-то, что будет ему не на руку. Хелег спокойно и внимательно смотрел на Ангалина. Как будто видел нечто, не заметное простому наблюдателю. — Говори мне это кто-то другой — я бы сказал, что он ожесточился. Но я смотрю на тебя и вижу иное. Ты словно окружен плотным туманом, в котором медленно умираешь. И я не знаю, как разорвать эту завесу. Ангалин вздрогнул. С чем-то таким сравнивала некогда Рингвен его горе после потери Алалмиона. — Почему, Хелег? — Потому, что я не желаю, чтобы рознь продолжала разрастаться. Или потому, что не желаю отдавать отчаянию и тьме кого бы то ни было. Или потому, что мне рассказали, как ты опустил оружие, — Хелег задумчиво улыбнулся, — ты можешь выбрать любой из этих ответов — и каждый будет правдой. Я надеюсь, что ты не потеряешься в лесах Белерианда. И однажды все же найдешь покой. Когда он вообще в последний раз говорил с кем-то о настолько сокровенном? Много лет назад, с Куруфином. Хелег ничем не напоминал сына Феанора. Разве что цветом волос — но это отнюдь не удивительно для нолдор. — Когда-то мне хватило сил справиться. А сейчас… сейчас даже собственное имя кажется мне чужим. Прогоревшее полено в камине с тихим треском распалось, взметнув вихрь острых ало-золотых искр. Так же распалась и его прежняя жизнь. Даже меч, последнее, что у него еще оставалось, сгинул где-то в Гаванях, выпав из руки. — Хисэон, — вдруг совсем тихо окликнул Хелег. Ангалин поднял голову, пытаясь понять, к кому тот обращается. Однако кроме них в комнате не было никого. «Сын тумана»… — Это придумал ты? — Нет. Так назвала тебя та, которую ты встречаешь на берегу, когда прячешься в тумане. Белоснежная дева на берегу. Когда он увидел ее впервые, она показалась Ангалину видением. Первая встреча могла быть случайной. И вторая тоже. Но не третья и не четвертая. Она раз за разом приходила туда, на окутанный туманом берег, в одно время с ним. Во время последней встречи Ангалин слышал, как она запела. Негромко, едва заглушая плеск набегающих на берег волн. И взгляд, который он увидел сквозь клубящиеся полосы тумана, говорил, что поет она для него. Он желал и страшился подойти ближе. Сначала потому, что опасался рассеять видение. Потом — потому, что ощущал себя залитым кровью ее сородичей, запятнанным предательствами. Ангалин не был уверен, что не встречал ее где-то в иных местах, среди иных эльдар — он почти не покидал дом, где они с Хелегом нашли пристанище. Ангалин опустил голову, пытаясь скрыть неведомое до сих пор смущение. Конечно, она не могла не знать, кто он такой. Значит, она говорила с Хелегом о нем… — Как ее имя? — Лоссэль.