Когда исчезает вчера

      «Небо слишком размытое» – вяло думает Дракен, безотрывно смотря на нависшие над ним тяжёлые тучи, сливающиеся перед его глазами в одну тёмную, однородную массу настолько плотную, что его и без того расфокусированное зрение не может сконцентрироваться хотя бы на одной конкретной точке. В голове вакуумно пусто: полость черепной коробки не занимает ничего, кроме однотонного шума дождя. Асфальт неприятно впивается в выбритый затылок своей шершавостью, капли с небес иногда падают прямо в прикрытые глаза, но с каждой секундой способность осязать смывает морозной водой, как и способность двигаться. Дракен сонно моргает: холодные слёзы облаков словно пригвождают его к земле, выбивая из него всякие оставшиеся силы, и растекаются, растекаются по телу ледяными ручьями, а внутри него струится что-то контрастно горячее. Он пытается прорваться сквозь дремотно-ленивый туман и пошевелить рукой: она застыла, как и все его остальные конечности, и холод, замораживающий их, медленно впитывается в кожу, парализуя мышцы, кости, пробираясь змейками до его раскалившихся в странной тревоге органов. Дивный контраст разгорячённого внутри и морозного снаружи. Удивительная отрешённость сознания от тела: словно это и не его усталая, повреждённая плоть лежит сейчас под высеревшим, неживым небом, такая же высеревшая, но живая. А живая ли?       Кажется... он проиграл? В детстве он часто так лежал после проигрышной драки, побитый и обессиленный, и упирался взглядом в небо. Ясно-голубое, или пасмурно-грозовое, или усыпанное звёздами, но всегда далёкое и необъятное, бездонное и бескрайнее, такое великое, что все остальные вещи здесь, на земле, резко становились слишком мелкими и неважными. Сейчас всё словно наоборот: небеса - подавленные и угнетённые, полностью лишённые былой недосягаемой святости, а земля под его телом и окружающий размытый мир вокруг внезапно имеют очень много значения, которое он всё никак не может вспомнить из-за глухой, но густой пустоты в голове. Он что-то упускает. Либо кого-то. Либо самого себя.       В этот раз что-то изменилось.       В этот раз он проиграл окончательно.       Сквозь шмыгающий звук дождя доносится ещё один – чей-то всхлип. И этот всхлип внезапно настолько громкий и выбивающийся из монотонного шума вокруг, что кажется раскатом грома. Дракен моргает уже более осознанно: туман в сознании немного проясняется, и парень поворачивает голову в сторону, потянувшись к неизвестному источнику нарушения царящей могильной дымки.       Такемичи – несуразное, кислотно-жёлтое пятно на выцветшей чёрно-белой фотографии, содрогающееся и съёживающееся от холода в бесформенную кляксу. Он разбрызгивает брызги-всполохи обеспокоенности и горячих слёз во все стороны, пламенеет от искреннего желания помочь, сделать хоть что-то, и на фоне пустого безжизненного мира выглядит настолько ярким, что привыкшие к омертвелой серости глаза Дракена на секунду почти слепнут. Он осоловело мигает, пытаясь сморгнуть пепельный флёр, а Такемичи, заметив, что на него смотрят, мельтешит и размазывается неестественно-пёстрой краской по небелёному холсту ещё больше: что-то лепечет, что-то жестикулирует дрожащими руками, пытается ободряюще улыбнуться. Дракен не понимает ничего из того, что ему говорят и показывают: Такемичи, его тело, его черты лица растекаются, подобно хрупкой акварели. Вот жёлтые разводы небрежных мазков-локонов волос, бежевые – нежной кожи, красные – крови на трясущихся ладонях... И лишь глаза – чёткая и ясная линия века, неаккуратные штрихи ресниц. Глаза – широко раскрытые, слишком много говорящие, слишком много эмоций сдерживающие. А радужка – серая и блеклая, отражающая пасмурный небосвод. Или наоборот, небосвод отражает несчастье в глазах Такемичи?       Дракену сложно думать: дождь пропитывает его тело и вымывает из него сознание, мысли, энергию. Сам парень – камень, но капли воды точат его существо, разъедают его воспалённый живот, растворяют его ощущения во влажности воздуха. Мир то плывёт, то темнеет перед его глазами, тает грязными льдинами, и лишь Такемичи – неизменная цветная константа – светит, словно маяк в шторм на море. Сквозь теневую марь просачивается очевидная мысль: Дракен пытается ухватиться взглядом за другого мальчика, сконцентрировать свой взор на нём. Ему это почти удаётся: лицо Такемичи собирается по кусочкам акварельной мозаики и вновь расплывается каждые несколько секунд, но Дракену хватает и этого, чтобы сгрести все оставшиеся крупицы упрямости и способности бороться. Из последних сил он выдавливает из себя слова: вдох для хотя бы первого слога отдаётся болью в животе, и почему-то Дракен не запоминает, что он говорит, но Такемичи всё равно внимательно слушает и то кивает в согласии, то мотает в отрицании головой. Видно сразу: храбрится, как всегда геройствует и верит в лучшее, но за всей бравадой мнимой уверенности кроется нескончаемый ужас и панический страх.       Ужас проходить через эту боль снова. Страх потерять дорогого сердцу человека вновь.       И Дракен видит это. Дракен борется. Правда, он пытается: титаническим усилием поднимает дрожащую от натуги руку, хочет дотронуться до мокрого от перемешавшихся капель дождя и слёз лица Такемичи. Ханагаки перехватывает своими ладонями чужую прежде, чем к нему успевают прикоснуться, и крепко сжимает её в своих тонких пальцах. Такемичи тоже пытается: оставить Дракена рядом с собой, не дать ему раствориться в густом тумане забвения. Они хватаются друг за друга, смотрят глаза в глаза, игнорируя весь окружающий мир и могильно-холодный дождь, как если бы им это помогло остановить время.       Этого оказывается недостаточно.       Дракен цепляется за Такемичи глазами, телом, разумом, но чувствует, как парень всё больше эфемерно отдаляется от него, хоть и всё ещё сидит рядом. С каждой новой секундой недавно обретённый, но слишком шаткий контроль над собственным существом ослабевает, и ему на место приходит безразличная тьма, равнодушно захватывая его сознание растущими морозными льдинами: в голове становится слишком холодно, в животе и груди – наоборот, слишком горячо. Дракен предпринимает последнюю отчаянную попытку ухватиться за Такемичи: тот выскальзывает из его рук и мыслей, как маленькая льдинка. Ровно как и он сам выскальзывает из дрожащих ладоней Такемичи. Тот видит это: что-то снова говорит, и сквозь подступающий мрак Дракен чувствует аккуратное прикосновение замёрзших пальцев. Где-то рядом раздаётся новый неприятный звук, похожий на сирену, но и он начинает угасать и станови́ться всё тише и тише, а изморозь в сознании и огонь в диафрагме – всё больше и больше. Парень в последний раз поднимает взгляд на небеса: все его ощущения и рецепторы внезапно стали меркнуть и затухать. Слух и зрение, боль и осязание, мысли и эмоции – они замораживались и выцветали вслед за равнодушным миром, ускользая далеко от неравнодушного сердца совсем рядом.       Серая краска неба окончательно чернеет. Последнее, что чувствует Дракен, это чужую ладонь на своей щеке и пару горячих слёз, прежде чем навсегда исчезнуть в бесконечной мгле. Он закрывает глаза.       ...и просыпается.       Он не сразу понимает, что теперь вместо серого простора неба перед его глазами – безупречная белизна потолка. Парень пару раз вяло моргает, и с каждой новой секундой сознание всё больше пробуждается, смахивая с себя остатки сонливости. Стены спальни вокруг, пробивающиеся сквозь занавески лучи утреннего солнца, тёплое одеяло сверху, мягкая подушка под головой – никакого ледяного дождя и шершавого асфальта. Абсолютно здоровое и живое тело – никакого ощущения кровотечения и потери энергии. Дракен даже без всяких усилий поднимает руки, скидывает с себя одеяло и задирает майку, чтобы убедиться в этом: на гладкой коже лишь старые, давно зажившие шрамы, но ни одного нового воспалённого ранения. Зависнув на пару секунд, он трёт лицо, на автомате тянет руку к телефону и морщится от света экрана и маленьких букв: на календаре выходной, на часах – слишком раннее утро. Дракен хмурится, стараясь окончательно понять происходящее: он всё ещё находился где-то на границе между миром грёз и реальностью. В голове была каша, мысли спросонья лениво путались.       Очевидно, это был кошмар. Очередной странный, неприятный, страшный кошмар, где он в который раз погибает при неизвестных обстоятельствах. Дракен проводит ладонью от лица к макушке головы, приглаживая волосы и недовольно выдыхая: тело, хоть и не было простреленно или ранено, или что с ним вообще было в этом видении, всё равно отзывалось усталостью и неудовольствием от подобного беспокойного сна, а веки были тяжёлыми и немного сухими. Хотелось завалиться спать обратно, да только какой-то иррациональный страх поднимался вместе с этой мыслью: словно если он ещё раз закроет глаза, то вовсе не проснётся больше.       ...что за идиотизм. Дракен садится в кровати, упираясь руками на согнутые ноги, и немного трясёт головой. Пара тёмных прядей волос падает прямо перед его глазами, но парень игнорирует их, угрюмо уставившись взглядом в стену напротив.       Дракен никогда не видел вообще никаких снов до недавнего времени: он всегда слишком крепко спал и его не беспокоили подобные проблемы. Теперь же он стабильно несколько раз в месяц лихорадочно пробуждался от кошмаров, в которых он умирает. В основном сюжеты были одни и те же, и всегда были разные обстоятельства с разной степенью бредовости: ножевое ранение в живот в уличной драке, электрический стул в качестве смертной казни – всё ещё интересно, за какие грехи. Три пулевых от безымянных ублюдков снились сегодня ему впервые: Дракен не видел раньше этого события, но оно уже вызывало у него мрачное раздражение.       Справедливости ради, эти сны были немного правдоподобными: парень в молодые годы в самом деле мог нарваться на что-нибудь похуже, чем чужие кулаки. Всё-таки у некоторых людей действительно отсутствовали всякие рамки, и не раз были ситуации, когда кто-то из членов банд опускался до грязных приёмов: Дракену просто повезло, что он никогда не сталкивался с этим лично. А какой сон был совершенно сюрреалистичным, вспоминать не хотелось: от одной только мысли о том кошмаре, приснившемся ему месяц назад, становилось, мягко говоря, некомфортно. Да и не стоит оно того, чтобы потом целый день витать в облаках и косо смотреть на лучшего друга в раздумьях, способен ли тот на убийство или нет.       Очевидно же, что нет.       И всё же каждый раз, просыпаясь от этих кошмаров, Дракен чувствовал себя расстерянным и разбитым: то ли из-за отсутствия опыта со снами, то ли из-за их правдивости, но он всегда первые несколько минут после пробуждения пытался усердно понять, где настоящее, а где фальшь. Самым странным и сложным для осознания всегда был вопрос, было ли происходящее в кошмаре когда-нибудь на самом деле, несмотря на то, что ответ был и так определённо отрицательным. И всё равно что-то в этих снах было неправильным. Или в принципе необъяснимым. Или вообще не стоящим внимания: человеческий мозг штука слишком странная, чтобы пытаться понять, почему она воспринимает собственные сгенерированные картинки за правду. Потому что реальность была такова, что Дракен никогда не был на грани смерти, а Майки никогда никого не убивал, тем более своих друзей. Всё просто.       Дракен устало выдыхает, зажмуривая глаза и сжимая губы в тонкую линию в какой-то злой обесиленности: его раздражали и, чего уж, немного пугали эти сны, но повлиять на их появление или отсутствие он никак не мог. Возможно, ему стоило переступить свою гордость и наконец обратиться с этим вопросом к специалисту, потому что такое явно было ненормальным.       Но в груди что-то сжалось в лихорадочном напряжении: несмотря на попытки Дракена выкинуть все мысли из головы, его всё ещё что-то беспокоило в этом кошмаре. Какой-то элемент был новым для этого пазла, но догадки ускользали от него, как скользкие льдинки: сон начал выцветать из памяти, оставляя лишь неприятные ощущения в теле и мерзкое воспоминание о собственной смерти от пули. Парень откинулся обратно на подушки, напряжённо думая: он не мог просто взять и забыть детали этого сна. Что-то в нём было очень важным, и нельзя было упустить из виду ни одну мелочь.       Огнестрел? Вряд ли. Дождь? Не ново, да и не так уж важно. Человек? Точно, рядом с Дракеном же кто-то был. Кто-то, чьи черты лица даже сейчас расплывались в сознании, прямо как во сне, но чья душа горела так ярко, освещая серую реальность кошмара, ладони были маленькими и рвано-дрожащими, а глаза ясными и отражающими в себе весь мир.       ...Такемичи – приходит резкое осознание. Только у Такемичи был такой отвратительный блонд волос и столь выразительный взгляд. Только Такемичи никогда не стеснялся выплёскивать все свои эмоции наружу, носить сердце на рукаве и предлагать его почти каждому встречному, а потому чуть ли не брызгал обеспокоенностью и страхом за другого парня, несмотря на попытки подавить чувства и держаться настоящим героем. Героем, что борется до конца и никогда не сдаётся; героем, что спасает чужие жизни, не задумываясь о своей собственной; героем, что выставлял себя щитом для близких себе людей и терпеть не мог, когда кто-то делал для него то же самое.       А Дракен, судя по всему, именно это и сделал. Заслонил Такемичи от удара, который предназначался ему. Истёк ради него кровью и умер, защищая так же, как делал это Герой томана для него и всей остальной Токийской свастики.       Дракен поворачивает голову влево. Такемичи спит рядом с ним на боку, почти зарывшись в одеяло с головой: лишь лицо выглядывает и чёрные, растрёпанные ото сна вихры волос. Одна рука согнута в локте и засунута под шею, вторая прямо лежит на матраце внутренней стороной ладони кверху. Спокойный и умиротворённый: не искрит, как сломанная проводка, от беспокойства, не дрожит, как осиновый лист от страха потеряться в водовороте событий и смертей, не плачет от переполняющих его существо эмоций. Тихо и безмятежно сопит, не отягощённый никакими заботами о прошлом, настоящем или будущем, не считая учёбы в университете и тем, что Майки вчера вечером съел все запасы дораяки в их квартире.       Просто Такемичи.       Дракен приподнимается на локтях и придвигается к другому парню, целуя того куда-то в переносицу, после чего невесомо проводит носом по чужой щеке и снова легко касается губами уже её. Отодвигается обратно и внимательно рассматривает лицо Такемичи: бледные веснушки, маленькие шрамы, курносую линию носа, светлые ресницы, что едва заметно дрогнули впросонках. Такемичи – пташка не ранняя, но беспокойная: всегда просыпается от одного только лишнего движения или шороха. Стоило Дракену прикоснуться к нему, как он через несколько секунд ожидаемо приподнимает голову с подушки в полусне: глаза толком даже не открыты, на щеке красуется след от складок постельного белья, а волосы взъерошены и немного помяты. Картина настолько забавная, что Дракен не удерживается от лёгкой улыбки: вся тревожность ото сна окончательно растворяется.       – Ты чего? – мямлит Такемичи сонно, скорее всего, толком не соображая, кто он, где находится и какой сейчас год. Но не ощутить и отреагировать на внезапную нежность другого парня он тоже не мог: Дракен не то чтобы не был тактильным, но излишнюю инициативу тоже проявлял редко. Не дай боже ещё сочтёт это подозрительным и начнёт беспокоиться, что что-то случилось: Такемичи был очень чутким человеком, остро чувствуя весь спектр чужих эмоций даже сквозь полудрёму, не говоря уже о том, как часто он спрашивал Дракена о его состоянии после его резких пробуждений из-за этих глупых видений. Дракен, конечно, ничего о них не рассказывал: отмазывался, что это абсолютно не стоящие внимания и волнений кошмары. Ему не хотелось тревожить Такемичи по таким незначительным мелочам. А Такемичи и не настаивал о большем, но всё равно настороженно косил взгляд каждый раз, когда об этом заходила речь.       Эмпат. Либо просто слишком хорошо знал Дракена. Впрочем, одно другому не мешает: Такемичи всегда с пугающей лёгкостью читал его и остальных членов томана как открытые книги.       – Ничего, – просто отвечает Дракен, чуть приподнимая одеяло, чтобы устроиться самому поудобнее и накрыть оголившиеся руки другого парня. – Спи, рано ещё.       И благо, что Такемичи повторять не надо. Убедившись в том, что всё в порядке, он расслабляется: голова падает на подушку обратно, а глаза мгновенно закрываются. Дракен фыркает и сам наконец-то успокаивается: сковывающее напряжение окончательно освобождает его тело и разум, ровно как и остатки ощущений от дурного сна. Он ещё некоторое время молча смотрит на спокойно спящего Такемичи, прежде чем дрёма вновь накрывает его самого своим тёплым пледом, и Дракен даёт ей это сделать, точно зная, что в этот раз он не будет видеть никаких сновидений и он обязательно проснётся.       Потому что Дракен был уверен: здесь и сейчас всё хорошо.