*** *** ***
Стоило Какузу зайти в трейлер, как он уже знал все про Хиданов выходной. Запахи травы и дешевого масла для фритюра говорили сами за себя. Поморщившись, Какузу снял рюкзак. – Хочешь крыльев? – моментально отреагировал Хидан. Он восседал на кухонном диване, задрав одну ногу на сидение, и безмятежно попивал кофе. Из одежды на нем были только джинсы – спасибо и на том. – Мы же договаривались не тратиться на фаст-фуд до зарплаты, – проворчал Какузу, чувствуя себя старым брюзгой. – Его купил не я. Демон сомнения заворочался в груди Какузу. Он почти не хотел знать, кто именно купил ебучие крылья. Наверняка очередной обмудок, явившийся сюда, чтобы позаниматься с Хиданом трехминутным ни к чему не обязывающим сексом. Какузу стал свидетелем настоящего фестиваля отбросов, участники которого соревновались разве что в том, кто из них больший говнюк. В мире Хидана принесенная в дар жареная курица значила примерно то же, что для других бутылка «Дом Периньон» или авиабилеты в Рим. – А кто? Хидан отхлебнул кофе и хитро посмотрел на Какузу. – Твоя девчонка. – Кто? – В первую секунду Какузу не понял, о ком он говорит. Не было у него никаких девчонок. Вторая секунда и подоспевшая с ней догадка заставили его захлебнуться воздухом. Рут! – Ну, та художница. – объяснил Хидан как ни в чем не бывало и только потом заметил посеревшее лицо Какузу. – Эй, ты в порядке? – Все в норме, – отмахнулся Какузу. – Чего она хотела? Хидан уткнулся в чашку. – Очевидно, тебя, – промурлыкал он. – Ты воспользовался моим советом? – Каким? – Какузу с трудом улавливал, что имел в виду Хидан. По-настоящему его интересовало только то, с чем недалекая зацикленная на нем Рут могла здесь столкнуться. Каким был Хидан в момент их встречи? Что он говорил? Любой его неосмотрительный поступок и неосторожно брошенное слово могли навсегда похоронить будущее Какузу, а Хидан весь состоял из неосмотрительности и неосторожности. И – самое тупое – Какузу не мог даже злиться на него за это. Он ведь знал, что Хидан такой. Принимал это. Но Рут… – Тем, в котором я рекомендовал ее трахнуть. – Я ее не трахал, – отрезал Какузу. – Но почему? – Хидан распахнул глаза так широко, будто никак не мог взять в толк, по какой причине люди добровольно отказываются от секса. – Потому что она мне не нравится. А теперь расскажи, как все было. Хидан закатил глаза. – Да нечего рассказывать. Я дунул днем. Потом закемарил от духоты… Сквозь сон слышу: кто-то стучит. Ну, я встал и открыл. Думал, это ты. – Зачем мне стучать? – воскликнул Какузу, не замечая, что повысил голос. – Я тут живу! – Да кто тебя разберет? Может, ты нес что-то большое, и у тебя были заняты руки! – И чем бы я, по-твоему, стучал? – Не знаю! Ты будешь слушать или нет? Какузу моментально успокоился. – Я слушаю. – Короче, я спал. Затем пришла она, а я был на расслабоне… – «Обкуренный вусмерть», – перевел Какузу. – И, слово за слово, попросил ее сгонять за пивком. – Ей семнадцать. Так же, как и мне. – Ну да. Поэтому пивка не обломилось. Зато она принесла крылья и даже деньги с меня не взяла! –поделился Хидан. – То есть, ничего катастрофического не произошло? – уточнил Какузу на всякий случай, хоть и слабо верил Хидановым показаниям. Плюс, катастрофическое все же случилось. Рут каким-то образом прознала, что Какузу бывает в трейлерном парке. Она что, следила за ним? Или кто-то другой выяснил это и всем распиздел? От одной мысли об этом голова Какузу начинала идти кругом, а уровень паранойи зашкаливал. Он-то, дурак, радовался, что одноклассникам на него плевать. Стоило предусмотреть: то, что с Какузу практически никто не разговаривал вне групповых заданий на лабораторных, совсем не значило, что не найдется желающих засунуть в его жизнь длинные носы. Как по-глупому он проебался! Подставил себя. И Хидана тоже подставил. Со стороны их отношения могли выглядеть двусмысленно. Невольно Какузу вспомнил момент первой встречи с Хиданом. Да, он часто к нему возвращался. Нередко – с больной ностальгией, какую вызывали откровенно хуевые времена, оставшиеся в далеком прошлом. Сейчас, когда Какузу знал, куда развилась эта история, ее начало будило в нем необъяснимый комфорт, но тогда, когда все происходило, эмоции были совсем другими. Теперь-то Какузу осознавал: первое столкновение с Хиданом – это всегда шок. Как первый в жизни глоток алкоголя, первый поцелуй и все остальные первые разы. Что-то, к чему нельзя в полной мере подготовиться. В контексте этого эпизод с Рут напрягал Какузу еще сильнее. Та явно не была готова ко встрече с Хиданом. И если уж Какузу в самый первый раз принял его за потасканную версию Джеффри Дамера, то что могла вообразить девочка, в голове которой поп-культура смешивалась с идеализмом, как карамель с тающим мороженым? Все случилось, когда опекуном Какузу назначили его бабку. Он переселился к ней, в ее видавший виды дом, которому требовалась забота и целая куча средств для уборки. Так потянулись месяцы мучительного сосуществования бок о бок. Любые действия Какузу вызывали у его родственницы всплески ярости. Он старался лишний раз – или вообще никогда – не попадаться ей на глаза, но это не помогало. Бабка сама провоцировала стычки, а ее придирки становились настолько бредовыми, что Какузу невольно заподозрил у нее первые признаки деменции. Не то чтобы ее личность как-то изменялась, а воспоминания исчезали. Скорее, Кимберли Моэн начала конструировать собственную реальность, в которой Какузу (а также его отцу и прочим людям, которые ей не нравились) не было места. Ситуация обострялась понемногу, без резких рывков. Тревожность росла. Какузу знал, что-то происходит, поэтому вел себя настолько тихо и беспроблемно, насколько мог. Занимался в библиотеке допоздна, чтобы вернуться домой, когда бабка уснет. Никогда не оставлял свои вещи на видном месте. Вкрутил замок, чтобы запирать свою комнату на ключ. Украдкой брал продукты из холодильника и ел всегда наверху, у себя. Как-то раз, неосторожно спустившись вечером в кухню, Какузу застал бабку копошащейся над ворохом фотографий. Поначалу он не сообразил, чем именно та занималась – она склонилась над столом очень низко, почти уткнувшись носом в верх горы из снимков. После он разглядел маникюрные ножницы в ее крючковатых пальцах и понял. Она резала фотографии – убирала с них все нежелательное. Отца Какузу. Самого Какузу. На глянцевых обрезках оставался только один светловолосый бледный силуэт. Мать. – Что ты делаешь? – спросил Какузу. В голосе не было истерики. Он не звучал ни громко, ни тихо. Это был самый обычный голос – как будто он спокоен, как будто этими блестящими маникюрными ножницами из него не вырезают его семью, его память, его историю. Бабка резко вскинула голову, фокусируя на нем взгляд. Она смотрела как птица или рыба – ничего человеческого в ее глазах не осталось. Зрачок среднего размера на выцветшей бледно-зеленой радужке. Желтоватые белки почти в тон. – А ты тут зачем? Иди-иди. Проваливай. Какузу запоздало вспомнил, что собирался перепрятать эти фотографии. У отца накопилась целая куча полупрофессиональных снимков после того, как на рождественской вечеринке в своей компании он выиграл проявляющую мини-лабораторию. Они с Какузу – ему тогда было чуть больше восьми – оборудовали красную комнату в кладовке. Смешивали реактивы, клали в них фотобумагу и ждали, когда произойдет чудо. Оно, разумеется, происходило. Семья Асуэта отличалась несомненным талантом к химии. – Ты портишь фотографии, – заметил Какузу. И снова его голос не дрогнул, хотя внутри груди все выстыло. Это плохо кончится. – Они хотят свести меня с ума, – ответила Кимберли Моэн тоже вполне спокойно. – Поместили на фото с моей девочкой этих разноцветных… Хотят, чтобы я поверила, будто они моя семья. – Это фотографии папы и мамы, – объяснил Какузу. «И меня», – разъедала кончик языка маленькая ремарка, но ее он упустил. – Все, что от них осталось. Отдай их мне. Если постараться, он восстановит то, что она испортила. Надо только наклеить обрезки на плотный картон и хорошенько подогнать. Использовать клей, который будет одновременно сильным и безопасным для фотобумаги; никто ведь не хочет, чтобы та пошла волнами… Какузу протянул руку, медленно и аккуратно, будто имел дело с диким животным. Он почти сумел прикоснуться к горе из фотографий, когда в тыльную сторону его ладони воткнулись лезвия ножниц, крохотные и тупые. Он не испытал боли, но вид маникюрного инструмента, торчащего из руки, повергнул его в шок. Какузу медленно моргнул. Кольца ножниц поплыли в идеальном примере хроматической аберации. – Прочь! – воскликнула его безумная бабка, выдергивая ножницы. Оставшаяся в коже лунка стремительно наливалась кровью. Бабка замахнулась снова, на этот раз метя в грудь. Футболка бы запросто остановила ее нехитрое оружие, но Какузу успел догадаться: теперь она не успокоится. Не зря он так старательно ее избегал. – Какой-то красножопый на моей кухне! Пытается напасть на бедную старушку! «Это ты на меня нападаешь», – с невероятным, прямо-таки неподобающим ситуации равнодушием зафиксировал голос в голове Какузу. Он увернулся от очередного замаха и рванул наверх. Разумеется, он был намного проворнее. Оказавшись на втором этаже, Какузу притормозил, прислушиваясь. Бабка не гналась за ним. Засела на кухне. Вероятно, снова занялась любимым делом – уничтожением семейного наследия Асуэта. Какузу вернулся в свою комнату, бесшумно закрыл дверь. Уселся на кровать. Какое-то время он сидел совершенно неподвижно, склонив голову и позволив волосам свеситься на грудь. Он не знал, сколько провел так. Мысли разбегались в разные стороны. Ему требовался план. Нужно было собраться и действовать, но в голове царила такая пустота, будто Какузу и вовсе не умел думать. Он начал собирать себя по кусочкам, как паззл. От простого к сложному. Что он в принципе мог сделать? Остаться, терпеть и однажды быть убитым собственной бабкой. Она бы даже не потрудилась обставить все как самозащиту. И, вероятно, сама бы позвонила в полицию, чтобы не валандаться с телом. Зачем ей пачкать руки? На суде она бы выступила с прочувствованной речью о том, что Обама был одним из всадников Апокалипсиса, его жена на самом деле мужчина, а либералы так продвигают вакцинацию, чтобы всех чипировать и отправить в космос. После этого присяжные бы начисто забыли о Какузу и его безвременной кончине, потому что в их жизни появились другие заботы – например, как бы поскорее вымыть уши с мылом. Впрочем, ждать смерти было необязательно. Какузу мог уйти прямо сейчас. В никуда. Думать об этом было очень страшно, но представлять, что этот враждебный дом, монструозная родственница и бесконечный террор никуда не исчезают, оказалось еще страшнее. Какузу полез в шкаф за спортивной сумкой, в которой когда-то принес сюда свои вещи. Пока он складывал туда футболки, худи и джинсы, его попеременно бросало то в жар, то в холод. Он всерьез собирается это сделать? Уйти? А какая у него есть альтернатива? Сдохнуть? Какузу всегда казалось, что побег из дома – это очень по-максималистски. Примерно как прокричать родителям: «Вы должны любить меня лучше, никчемные куски говна!». Нехилое такое заявление. Но Какузу некому было кричать, да и родители любили его всем сердцем. Не их вина, что они умерли. Просто… надо было умереть вместе с ними, и все. А бабка… Мама думала, что ее мать изменится. Что она «не понимает», но когда-нибудь обязательно поймет. Но дело, конечно, было не в понимании, а в ненависти. Для нее зачастую нужны не причины, а оправдания. Их у бабки Какузу было навалом. Что касается побегов из дома, Какузу не знал ни одной истории успеха, связанной с ними. И никого, кто в реальности бы отважился на такое. В фильмах и книгах из дома сбегали все кому не лень, и это из раза в раз заканчивалось одинаково – исчезновением или паскудной низкооплачиваемой работой в забегаловке, на заправке или в борделе. На что Какузу вообще рассчитывал? Ответа у него не было. Он просто знал, что так больше нельзя. Когда сумка была собрана, Какузу впервые задумался, что именно он собирается предпринять. Больше всего на свете ему хотелось улететь на другую сторону земли и начать все заново, как в «Шантараме», но на пути претворения этого плана в жизнь стояло одно маленькое препятствие. Какузу было шестнадцать, и он сильно сомневался, что ему позволят сесть на самолет без специального разрешения опекуна. Значит, оставались только небезопасные варианты вроде ловли попуток или выискивания дальнобойщика, который согласится подбросить до ближайшего крупного города за небольшую плату. Если бы Какузу не чувствовал себя так, будто у него на голове полыхает костер, он бы отложил побег до более подходящего момента – хотя бы до утра. Но он не мог больше оставаться в этом доме, испытывать мысленную тошноту от того, насколько отвратительно его существование, и бояться собственной бабки. Это было унизительно. После инцидента на кухне Какузу вздрагивал от каждого шороха и ненавидел себя за это. Разве таким он должен был стать? Но адреналин курсировал в его венах, не давая расслабиться, провоцируя слепую жажду действия. В ожидании момента, когда его чокнутая бабка отправится спать, Какузу стал искать в Интернете, где находится ближайшая стоянка фур. Он смутно помнил, что видел ее на выезде из города, но не знал, как туда добраться. В темноте за окном начал барабанить дождь. Какузу досадливо скривился: только этого не хватало. В последнее время погоду раскачивало туда-сюда, от резких потеплений с сияющим солнцем до снежных бурь, после которых любые поездки превращались в аттракцион безумия. И вот теперь дождь. Наконец бабка отправилась спать – свет на первом этаже потух. Тогда Какузу подхватил сумку, рюкзак, надел самую теплую куртку, какая у него была, и спустился вниз. К сожалению, его печальная авантюра требовала денег. Своих Какузу накопил совсем немного. Остро ощущая вину, Какузу достал пять сотен из бабкиной заначки, спрятанной в неработающей лампе. Он бы ни за что не стал брать чужое, тем более у полоумной старухи, но отчаянные времена требовали отчаянных мер. Какузу пообещал себе, что постарается вернуть деньги, так или иначе. Кроме того, он сделал сэндвичи и взял несколько банок с консервами – на случай, если дела пойдут совсем худо. Закончив с приготовлениями, он бросил последний взгляд на ветхое, потрепанное убранство дома Моэн и понял, что никогда по нему не заскучает. Дождь на улице набирал обороты. Сильный ветер и хлещущая с небес жижа – то ли крайне мокрый снег, то ли замерзающая на подлете к земле вода – моментально заставили Какузу продрогнуть. Нет, к самой теплой куртке нареканий не было, однако все, что в нее не поместилось, тут же начало мерзнуть. Какузу надвинул капюшон на лицо и направился к станции. Десятиминутный путь показался ему вечностью. Ледяной дождь панцирем застывал на асфальте, из-за чего Какузу поскальзывался всякий раз, когда забывался и начинал слишком спешить. Неудачное падение на собственный ноутбук или, к примеру, сломанная нога могли стать венцом этого проклятого вечера, поэтому Какузу снова и снова заставлял себя сбавить скорость и проявить максимальную аккуратность. Наконец он добрался до станции. Со свойственным ему невезением Какузу открыл, что предыдущий поезд только уехал, а следующий предстояло подождать. Речь шла о каких-то десяти минутах, но Какузу показалось, будто весь мир хочет, чтобы он сдался и вернулся назад, к привычному, знакомому со всех сторон пиздецу. Это заставило его сильнее стиснуть зубы, и воображаемый голос стоматолога, мистера Лапачо, незамедлительно напомнил: так он испортит эмаль, а проблемы никуда не денутся. Какузу вздохнул. Похуй на эмаль. Сегодня он будет скрипеть зубами, сколько влезет. Поезд приехал четко по расписанию – вереница пустых вагонов, залитых холодным светом. Кое-где сидели, ссутулившись, поздние пассажиры. Какузу занял место в конце вагона, поставил сумку сбоку, у бедра, а рюкзак на колени, уставился в темноту за окном и окончательно осознал, что теперь он сам по себе, и ему придется поднапрячься, чтобы не сдохнуть. Если бы это был фильм, Какузу сказал бы себе: «Надеюсь, ты знаешь, что делаешь». Но его жизнь, к сожалению, не имела никакого отношения к кинематографу, и он определенно не знал, что делает. В конце концов, ему было шестнадцать. Гугл-карты утверждали: нужно доехать до станции со странным названием «Улица 69» (Какузу сомневался, что в их маленьком городке удалось бы насчитать остальные шестьдесят восемь улиц), а после идти вдоль дороги до пересечения со скоростной трассой. Где-то там, среди ничем не занятой земли, и находилась стоянка для фур. Действительно, почти на выезде из города. Всю дорогу на поезде Какузу просидел в оцепенении, глядя в окно. Слегка электронный женский голос объявлял остановки, а он слушал их названия, как во сне. Подоспела очередь «Улицы 69», и он вышел в холод. Отвратительный ледяной дождь не знал роздыху. Асфальт под фонарями поблескивал слоем коварной глазури. Худшую ночь, чтобы свалить из дома, трудно было вообразить, но Какузу решил довести начатое до конца. Он шел по навигатору, пока не увидел впереди хвосты фур. Паника напополам с облегчением поднялась в нем, подступила к горлу, сердце забилось сильнее, и Какузу принялся крутить в голове, как именно будет уговаривать припозднившегося водилу взять его с собой. Не стоит делиться деталями. Чем меньше слов, тем лучше. Надо просто предложить деньги и… – Привет, красавчик. Из самого сердца черно-желтой, расцвеченной огнями ночи на Какузу выскользнул мокрый и озябший парень, одетый совсем не по погоде. Его потертая кожаная куртка и чуть более новые кожаные штаны должны были придать ему лихой и разнузданный вид, но вместо этого делали его необъяснимо жалким. У него не было ни капюшона, ни зонта, и капли воды стекали с его мокрых белых волос на лицо и шею. Незнакомец будто не замечал этого. Вдобавок, он был нездорово бледен, а его взгляд казался горячечным. – Не хочешь поразвлечься? – выговорил он с придыханием и нарочито облизнул губы. Господи, да он шлюха! Какузу стало не по себе. Он видел проституток только в кино. И в порно. Нет, вероятно, когда-то он сталкивался с кем-то из них и в реальности, но понятия не имел о роде их деятельности. Блин, как неловко. И некстати. – Нет, – прорычал Какузу и, обогнув странного парня по дуге, пошел дальше. Он надеялся, что тот отстанет, не заприметив в нем интереса, но, видимо, в такую ночь, как эта, клиентов было не найти. Белобрысый парень в коже потащился за Какузу. – Да ладно тебе. Я немного беру. Пятьдесят за один раз, сто пятьдесят за всю ночь. Какузу почувствовал, что начинает краснеть, и совсем не от мороза. Этот тип на полном серьезе предлагал ему себя. Чтобы трахнуть. За плату. И лет ему было всяко больше, чем Какузу. Логика и чувство самосохранения в один голос вопили – нужно избавиться от этого хуя. Пусть пристает к кому-нибудь другому. Как Какузу будет искать дальнобойщика, готового увезли его отсюда, с таким балластом? Вот именно, что никак. Блядь. Какузу остановился, резко развернулся и бросил почти угрожающе: – Не интересно. – После этого он с новыми силами устремился вперед. Может, хоть теперь его оставят в покое?.. Выстроившиеся рядами фуры с их огромными колесами напоминали гротескных монстров из сай-фая про далекое и безрадостное будущее. Дождь бесновался; лило так, что и в двух метрах было ничего не видно. Под ногами звучно чавкало месиво с вкраплениями щебня. – Эй-эй, не убегай, – парень в коже припустил следом. Какузу буквально слышал, как ему холодно: он запинался на согласных, будто у него зуб на зуб не попадал. – Ты мне нравишься, мрачное личико. Сотню за ночь, и мы в расчете. Его даже было немного жаль. Какузу мельком подумал, не дать ли ему десятку просто так, чтобы он купил себе кофе в «Circle K» и немного согрелся, но тут же вспомнил, как неразумно в его ситуации разбрасываться деньгами. Может, через пару недель и Какузу будет продавать себя на какой-нибудь богом забытой парковке. Что тогда? Подбросит ли кто-нибудь ему десятку просто так? Внезапно прорвавшаяся волна ужаса заставила Какузу вновь остановиться и буквально проорать: – Просто, блядь, отвали от меня! Он не знал, что незнакомец идет за ним след в след. Когда Какузу остановился, тот чуть не врезался в него и замер напротив, чрезвычайно удивленный. Пелена дождя больше не разделяла их, даря мнимую безопасность. Какузу мог видеть лицо того, кто преследовал его, – неожиданно привлекательное, как у какой-нибудь модели, рекламирующей дезодорант или энергетик. В его представлении, такие красивые люди не бродили в ночи по стоянке для фур, выискивая, кто бы согласился выебать их за деньги. Разве не для них создавались ортопедические подушки, сыворотки для лица и коллаген в капсулах? Этот парень мог бы красоваться на гигантском билборде, демонстрируя любую бесполезную хрень, и люди покупали бы ее только оттого, какие у него правильные черты лица и порочные губы. На беду, непредвиденный поток мыслей отвлек Какузу от того, что действительно имело значение. Например, от факта, что и мокрый как мышь блондин в коже мог видеть его лицо. – Хм. Красавчик… – Проститут сделал паузу, только чтобы задать самый неуместный из всех вопросов. – А сколько тебе лет? – Двадцать, – ответил Какузу, не моргнув и глазом, хотя удушливая паника заставила его покрыться испариной с головы до ног. – Пиздишь, – прошипел блондин, неприятно ухмыляясь. – Сбежал от мамочки с папочкой? Чаша того, что Какузу мог вынести за один вечер, переполнилась, и его здравомыслие, заискрив, отказало. Он столько времени не сопротивлялся судьбе. Он не сопротивлялся даже своей ебнутой бабке, когда та кромсала его семейные фотографии, а теперь обязан терпеть, как какая-то смазливая шалава с хуем говорит о его покойных родителях в таком тоне? – Мои родители мертвы, – отчеканил Какузу. Когда слова вылетели у него изо рта, как пули, отчаянные и опасные, он понял, что именно сказал – но было поздно. Белобрысый парень стоял напротив, чуть склонив голову набок. Капли ледяного дождя, змеясь, стекали по его лицу на кожанку и устремлялись вниз. Как и раньше, он не пытался закрыться от них. Эта покорность стихии бесила Какузу, как и воцарившаяся немая сцена, и случайное разоблачение. Безумно хотелось сказать что-нибудь еще, чтобы сломать молчание. Выяснить, что происходит, насколько сильно Какузу прокололся. А может, ничего и не потеряно? Какая этому типу разница, сколько Какузу лет? Вот уж кто точно не будет звонить в полицию и докладывать, что видел подростка, намеренного смыться из города. – Пойдем со мной, – заявил блондин ни с того ни с сего. Какузу предупреждающе свел брови. – Никуда я не пойду. Он приготовился к тому, что его попытаются схватить, поволочь куда-то силой – но незнакомец только расхохотался, тряхнув мокрой головой. На губы Какузу приземлилась пара брызг. Его лицо и без того покрывала влага – ветер время от времени задувал дождь внутрь капюшона, – но эти крохотные капли он ощутил особенно явственно, будто те причиняли боль. – Пойдем-пойдем, – затараторил блондин повеселевшим голосом. – Сегодня никто не поедет. Для всего региона выпустили предупреждение об экстремальной погоде. Видимость нулевая, на дорогах пизда. Уверен, что хочешь мокнуть тут до утра? Его слова звучали до странности рационально. Как минимум, они объясняли, почему на стоянке, кроме них, нет ни одной живой души. Но Какузу был слишком напуган, чтобы вот так просто уступить какому-то непонятному хрену. – Я не буду платить за секс, – повторил он максимально враждебно, чтобы до его собеседника наконец дошло. – Да и не надо. Пошли. Тут мокро и хуево… – увещевал блондин, но выражение лица Какузу не менялось. Он все так же мрачно и слегка брезгливо смотрел из-под сведенных бровей, пока на его щеках играли желваки. И парень сдался: – Ладно, хер с тобой. Если нужно место, где переночевать, то идем со мной. Если нет – счастливо оставаться, придурок. Он стал быстро удаляться, обхватив себя руками, чтобы хоть как-то согреться. Какузу уставился ему вслед. Поначалу он испытал укол острого облегчения – его все-таки оставили в покое! Впрочем, то почти сразу сменилось тревогой. Как бы Какузу не хотелось этого признавать, в словах незнакомца был смысл. Сегодня никто не поедет, следовательно, Какузу придется ждать на стоянке до утра. Еще он мог бы вернуться на станцию и заночевать там, если, конечно, окрестные бомжи не попытаются выдворить его на мороз. Или – обзвонить шелтеры для бездомных, чтобы выяснить, где остались свободные места. Учитывая погоду, они вряд ли найдутся. И, опять же, Какузу всего шестнадцать. Наверняка персонал шелтеров передает информацию о беспризорниках социальным службам, а если и нет – лучше не рисковать. Весь мир, каждая тонюсенькая вероятностно-статистическая линия будто призывала Какузу вернуться назад, в дом чокнутой бабки. Принять то, что не всем удается выбраться из дерьма. Что никто в полной мере не владеет своей судьбой. Осознавать это было настолько невыносимо, что Какузу, замешкавшись, на пробу шагнул вперед, а затем припустил, как если бы за ним гнались бесы. Он нагнал вымокшего блондина довольно скоро. Тот двигался вдоль трассы, ежась и стуча зубами. Заметив, что Какузу пристроился сбоку, он послал ему быструю улыбку: – Тут недалеко. Все будет в порядке, не ссы. «Разумеется, будет. Ты меня расчленишь и выебешь – в произвольном порядке», – мысленно съязвил Какузу, но ни издал ни звука. По крайней мере, он не ехал в проклятую всеми богами развалюху Кимберли Моэн. Победа, разве нет? Практически. Осталось только пережить ночь. Они шли туда, где, казалось, нет ничего, кроме стылых полей с зияющими провалами луж. Какузу в очередной раз усомнился, что встретит рассвет целым, но менять коней на переправе было поздно. Оставалось только ждать, чем все закончится. Когда выяснилось, что странный незнакомец идет в трейлерный парк, Какузу заключил, что гранд-финал не за горами, хотя его рациональность шептала: трейлер – это тебе не бетонная коробка подвала под домом, уединенно стоящем на каком-нибудь холме; там и вопли не скроешь, и тело не разделаешь. Зря он распсиховался. Или все-таки не зря? Трейлер, куда вели Какузу, был одним из самых уродливых и ветхих из всех, что ему доводилось видеть. Впрочем, в такую погоду он должен быть благодарен за любой кров. Мокрый блондин открыл дверь и зашел в трейлер первым. Какузу сунулся следом за ним, чтобы увидеть примерно то, что и рассчитывал: полное безобразие. Хотя в салоне дома на колесах оказалось довольно тепло. Отапливался он, видно, чуть ли не круглосуточно. Что ж, теперь Какузу понимал, почему хозяин этой древности торговал собой – газ стоил денег. – Ну, чего встал? – подбодрил Какузу блондин, стаскивая куртку. – Располагайся. Расположиться можно было на облезлых диванчиках, установленных по обе стороны от обеденного стола. После некоторых раздумий Какузу устроился на том, что ближе к выходу – на случай, если придется убегать. Сумку с барахлом он поставил на пол, а рюкзак – сбоку от себя, в попытке незаметно отгородиться от хозяина трейлера. Раздеваться при нем Какузу не хотелось, однако он чудовищно прел в пуховике, который, ко всему прочему, начал вонять мокрой псиной. Стоило бы развесить его и основательно просушить, но это было за пределами здравого смысла. Поэтому Какузу отважился только на одну уступку: снял с себя куртку и, скомкав ее, устроил на коленях. – Меня зовут Хидан, – представился хозяин трейлера, вытирая волосы маленьким полотенцем. – Хуан? – не понял Какузу. Чувак-то был белее всех белых. – Хидан! – оскорбленно гаркнул обладатель невнятного имени. – А тебя? Какузу промолчал. Во-первых, он был прекрасно осведомлен, что его имя не в числе популярных. Во-вторых, если вбить его в поисковик, первая же ссылка привела бы на сайт школы Какузу, а именно – на страницу о его, Какузу, победе на математической олимпиаде (давшейся ему так легко, что он ей не особенно гордился). – Понял, не тупой, – Хидан хрипло рассмеялся и прочистил горло, принялся громыхать в миниатюрной кухоньке трейлера: набрал воды в старенький электрочайник, поставил его греться, достал разномастные кружки. Какузу зачарованно наблюдал за его телодвижениями. Когда чайник закипел, Хидан кинул в чашки чайные пакетики – говенные, двухдолларовые, наполненные черной пылью, – щедро залил их водой и подал к столу. Какузу уткнулся взглядом в чашку. В своем трансе он и забыл, что должен следить, как бы ему не подсыпали рогипнола. Горячего хотелось просто безумно, но мысли о том, что поутру Какузу имеет все шансы проснуться в канаве с порванной задницей, заставили его отодвинуть чай подальше. Черт, хотелось бы верить, это не последний чай в его жизни. Тут Хидан заметил, как Какузу притискивает к себе пуховик, и, выхватив его, бросил на спинку дивана. – Боже, да оставь ты его! Пусть посохнет… Он уселся напротив, подпер щеки руками и, разглядывая Какузу с неприкрытым любопытством, спросил: – Так сколько тебе лет по правде? – Двадцать, – бросил Какузу с вызовом. Вроде в прошлый раз он столько и назвал. – А тебе сколько? – Двадцать, – усмехнулся в ответ его собеседник. Гримаса получилась немного вымученная, словно он плохо себя чувствовал. После прогулки под ледяным дождем в кожаной куртке – немудрено. Какое-то время Хидан дул на чай, отхлебывал его, обжигался и снова дул. Его щеки раскраснелись, придавая ему необъяснимо-болезненный вид. А может, так казалось из-за сочетания румянца с синяками под его глазами. Да и в целом Хидан выглядел изможденным. Странно было осознавать это, ведь вблизи и при свете Какузу еще явственней видел, насколько тот привлекателен. Какузу сидел неподвижно. Без пуховика он чувствовал себя как черепаха без панциря. Ему хотелось слиться с местностью, стать незаметным, но он был слишком инороден. Легкая добыча. Хидан мало-помалу допил свой чай, вздохнул и известил: – Я – спать. Можешь брать все что хочешь и делать все что хочешь, только не буди. Какузу, цепенея от ужаса, собрался спросить, какую плату с него потребуют за ночлег, но Хидан уже скрылся за пластиковой перегородкой в задней части трейлера. Зашелестел кожзам, скрипнула кровать. Какузу напряженно вглядывался в перегородку, готовый к тому, что она в любой момент распахнется, а сомнительный благодетель предстанет перед ним в чем мать родила. «Какая глупость, – проснулся в Какузу его внутренний душнила. – Зачем такому смазливому личику тащить сюда мелкого и запуганного тебя, чтобы убить и изнасиловать? Потому что ты сиротка? Понятно же, что за каждым сироткой стоят опекуны, усыновители, целая толпа нудных дядь и теть, которые будут его всюду искать. И зачем ему, блондину с рабочим ротиком, этот гемор? Он мог бы окрутить, накачать наркотой, поиметь, обворовать и расчленить любого дальнобоя, у которого из родни только нелюбимая женушка в далеком Арканзасе. Она не хватится его еще пару месяцев… Так зачем, скажи, зачем, ебаный маленький параноик, кому-то тебя убивать?». В его словах поблескивало зерно истины, но Какузу слишком боялся расслабиться. Ну уж нет. Не сегодня. Какузу не могло повезти настолько, чтобы из всех людей на засранной стоянке для фур ему повстречался добрый самаритянин, готовый приютить за просто так. Даже в качестве версии это звучало бредово – особенно с фирменной удачей Асуэта. Именно поэтому Какузу продолжил сидеть, прямой как палка, и когда все шумы за перегородкой стихли. Усталость давила ему на плечи, добавляла веса векам. Какузу мужественно противостоял ей, пока его не осенило: совсем не обязательно сидеть с открытыми глазами, чтобы понять, что что-то не так! Он догадается по звукам. Он ведь не будет спать, просто прикроет глаза. Ненадолго. Потому что держать их открытыми все сложнее. Но он не будет спать, ни за что… Вздрогнув, Какузу очнулся. Он не знал, как давно его рубануло, но по ощущениям утро уже наступило. Раннее утро – за крохотным и мутным окошком трейлера не посветлело ни на йоту. Чай, к которому Какузу так и не притронулся, успел подернуться пленкой. Теперь он вызывал еще меньше желания его пить, и Какузу тихонько переставил чашку к изрядно засаленной мойке, заваленной посудой. Что делать дальше, он не знал. Хозяин трейлера, по всей видимости, спал. Из его закутка не доносилось ни звука. Какузу бесшумно собрался и улизнул, прикрыв за собой дверь. Ноги сами принесли его на станцию поездов, откуда он поехал прямиком в школу. В такую рань та еще была закрыта, и Какузу пришлось ждать, когда охранник откроет дверь. Вайфай на пришкольной территории ловил исправно, а вот заряд айфона подходил к концу. Летом Какузу присел бы прямо на ступени и занялся уроками, но в феврале, учитывая непогоду накануне, он мог только переминаться с ноги на ногу и греть руки в карманах. Ровно в семь дверь школы отворилась. – Рано ты, – буркнул смурной от недосыпа ночной охранник. – Мне надо в библиотеку, – отрезал Какузу. В библиотеке были компьютеры для самостоятельной работы, каталог электронных книг и Интернет. Там Какузу и сделал домашнее задание. Оно отняло у него намного меньше времени, чем он планировал; пришлось изобретать новые способы занять себя. Чтобы не задремать в тепле и комфорте знакомой обстановки, Какузу принялся искать доступные ему социальные сервисы, и каждый новый сайт, который он открывал, подводил его все ближе к леденящей сердце правде: если ты подросток, которому угрожает твой собственный опекун, тебя ничего не спасет. Какузу не питал иллюзий в отношении приютов и интернатов всех мастей, а также приемных семей, куда его могли определить на время. Никто во всем мире не был заинтересован в его успехе или хотя бы безопасности, а бороться со знакомым злом как минимум легче. Его не надо изучать – только избегать. Как бы ни отвратительно было признавать это, Какузу лучше было вернуться к бабке. «Домой», – как сказал бы кто-нибудь другой. Он перенервничал вчера. Позволил конфликту разрастись, хотя знал, что имеет дело с психически неуравновешенным человеком. Впредь он будет умнее. Какузу почти принял мысль о том, что возвращение неизбежно. Он видел, как узок туннель возможностей, сходил с ума оттого, что не находил способа все изменить – прямо здесь, прямо сейчас, – но понимал, что некоторые вещи созданы неудовлетворительными и печальными – как, например, система социальной защиты. Никто не даст бедному сиротке все, чего бы он хотел, потому что такова реальность. Сын добрых, заботливых родителей, лежащих глубоко в земле, ничем не лучше сына поехавшего торчка. Для госслужащих – никакой разницы. Какузу сунул руку в карман куртки, пристроенной сзади на спинку стула, в поисках ключа от бабкиного дома. Кажется, вчера, сбегая, он сунул его туда... Но ключа в кармане не оказалось. Беда могла быть невелика. Бабка почти никогда не закрывала дом. Почти. Ещё она могла окончательно свихнуться и сменить замок – тогда бы и старый ключ не пригодился. Правда, это было из разряда невероятного. Какузу нахмурился. Он проверил сумку, проверил все отделения рюкзака. Ключа как не бывало. Теперь проблема заключалась не в вероятно-закрытой двери, а в том, что ключ таинственным образом исчез. Оставался ещё один вариант, где его стоило поискать. В страхолюдном трейлере на окраине города, где Какузу каким-то чудом пережил ночь. Ключ мог выпасть, когда тот стремный тип, Хидан, швырнул курку Какузу на диван с намерением просушить. Если ключ угодил в зазор между диванной подушкой и спинкой, неудивительно, что Какузу не заметил его, когда уходил утром. Какузу возвел глаза к потолку. Блядь. Блядь! Снова тащиться туда, откуда он буквально чудом спасся. Почему, как ни посмотри, сегодняшний день обязан идти именно по этому сценарию? Какузу хотел бы проводить жизнь не так. В отличие от сверстников, он бы с радостью ходил на курсы по подготовке к университету. Он бы помогал родителям по дому – хах, да, если бы у него были родители. Он был бы счастлив заниматься многими другими вещами взамен тех, с которыми ему приходилось иметь дело. Уроки проходили слишком быстро и слишком медленно, время проявляло несвойственную ему хаотичность. Какузу изнывал. Он чувствовал себя как человек с больным зубом, которому предстояло пройти через удаление без анестезии: хотелось то ли малодушно сбежать, то ли приступить к экзекуции немедленно, чтобы перестать выедать себе мозг. Если к бабке Какузу боялся возвращаться по вполне понятным причинам (вроде нанесения телесных повреждений маникюрными ножницами – лунка на руке затянулась и теперь напоминала обычную царапину), то Хидан вызывал у него необъяснимый, почти трансцендентный дискомфорт. Из-за того, что Какузу не мог в полной мере объяснить причины его возникновения, он не знал, как с ним бороться. В целом, Хидан не сделал Какузу ничего плохого – скорее, наоборот, – но ведь мог бы! Он и все, что к нему относилось, буквально олицетворяло запреты-напоминалки, произносимые на дорожку маленьким детям: не разговаривай с незнакомыми, не ходи с ними, не бери у них угощение. Какузу провалился по двум пунктам из трёх – и все равно остался цел. Так был ли незнакомец опасен на самом деле? Какузу бы ответил «нет», если бы тот выглядел хоть чуточку иначе. Глупо, конечно. Маньяки редко похожи на маньяков. Это интеллигентные мужчины и ухоженные женщины, садовники, секретари, иллюстраторы и детективы – неброские, средние, привычные, легко входящие в доверие. Не кто-то чудовищно заметный, в вызывающей одежде, с почти андрогинными чертами... «Привет, красавчик». Какузу захотелось отвесить себе оплеуху, чтобы выбить из головы непрошенные воспоминания. Его никто никогда не называл красавчиком. Он вообще, если на то пошло, не был красивым. Не с порезанным лицом, точно. «Ладно, – сказал себе Какузу. – Я просто вернусь туда. Зайду и выйду». Если трейлер окажется открыт. Хидан ведь не спятившая бабка, застрявшая в уютных, безопасных пятидесятых, когда никто не запирал дверей. После школы Какузу отважно отправился на «Улицу 69». Ветка поезда, по которой он ехал, перечеркивала город, словно жирная карандашная линия. По мере продвижения на север людей в вагоне становилось все меньше, и выглядели они все беднее. Какузу со своим багажом и торчащим из капюшона хвостом засаленных волос неплохо с ними сливался. Дорога от станции до трейлерного парка вспоминалась отвратительно легко – разумеется, он шел здесь утром, впотьмах. Даже нужный трейлер в глубине парка нашелся без труда. Какузу набрал побольше воздуха в лёгкие. Занёс руку, чтобы постучать в дверь. Передумал. Заглянул в окно – внутри, несмотря на середину дня, горел свет, как если бы его не выключили с самого ухода Какузу. Выглядело это стремновато, будто хозяин трейлера не вставал с утра или, чего доброго, сдох. Какузу скривился. Еще разбираться с трупом … Но если уж труп образовался, то лучше зайти в трейлер сейчас и забрать ключи, пока не нагрянула полиция. Какузу взялся за ручку, медленно потянул дверь на себя, и та поддалась, словно внутри только его и ждали. Однако в основном помещении трейлера, включавшем кухню, никого не оказалось. Какузу затаил дыхание, пытаясь различить хоть какие-то звуки, которые бы производил не он. Ничего. Для верности стоило проверить закуток, куда удалился Хидан, но Какузу не смог себя заставить. Вместо этого он бросился к кухонному диванчику и принялся шарить по нему, как ненормальный. Какузу оказался прав: ключ действительно застрял между подушек. Пальцы коснулись его, твердого и странно-теплого – в трейлере было натоплено, – и выдох облегчения сам собой сорвался с губ. Из-за загородки в хвосте трейлера раздались звуки возни. Сиплый голос проскрипел: – Это ты?.. Какузу застыл, скрючившись над диваном со всеми своими пожитками. Его нет. Здесь нет ни души. Кого надеялся застать хозяин трейлера? Вероятно, кого-то другого. – Пацан, это ты? – повторил голос. Какузу замешкался. Звали все-таки его, и не сказать, что враждебно. «Валим скорей» – приказал Какузу его внутренний засранец. «Как-то нездорово он там кряхтит… – уперся его внутренний слюнтяй. – Может, проверим, в порядке ли он?» – Пацан?.. Какузу едва не зарычал. Ну и что делать? Прикинуться ветошью, свалить или пойти проверить, как поживает сомнительный хуй? Отец и мать воспитали его слишком хорошо. Какузу убрал ключ, скинул свое барахло на диван и, состроив недовольную гримасу, сунулся в импровизированную спальню. Он предполагал, что прогулка под ледяным дождем не пойдет Хидану на пользу, но не был готов, что его напрочь раскатает всего за полдня. Хидан лежал под одеялом в кофте, натянутой на худи с капюшоном. Он выглядел намного хуже, чем накануне: лицо осунулось еще сильнее, на лбу и над верхней губой выступил пот. – Я здесь, – сказал Какузу. Хидан слабо улыбнулся: – Думал, ты сюда больше не вернешься. «Да, я тоже». – Можешь принести мне водички? И таблетку. – Какую? – Не знаю. Какую-нибудь. Поищи тайленол. Какузу вернулся в загаженную кухню, после недолгих поисков наткнулся на более-менее чистый стакан и набрал в него воды из-под крана. Для того, чтобы найти тайленол или хоть что-то с ибупрофеном, потребовалось куда больше усилий. В трейлере отсутствовал классический шкафчик для лекарств. Какузу перерыл все места, где могли бы храниться таблетки, прежде чем обнаружить банку адвила, доживающую последние деньки перед истечением срока годности. Затем Какузу вернулся к Хидану и, передавая ему стакан, озвучил вопрос, который его мучил: – Так ты проститутка? – Нет, с чего ты взял? – обиделся Хидан. – Я бармен! Просто у меня тяжелые времена… – И это у тебя не простуда? Простуде требовалось время, чтобы разойтись. Пара дней, не меньше. Хидан окинул его нечитаемым взглядом. – Нет, не простуда. – Тебе надо в отделение неотложной помощи. – Зачем? Провести в очереди шесть часов, чтобы быть отосланным к семейному доктору за заместительной терапией? Со мной уже такое случалось, пацан. Мне просто надо отдохнуть, и все. О, восхитительно. Еще один адепт культа «все пройдет само». Будто хоть раз что-то проходило. Какузу прищурился. – Ты ел сегодня? Горло Хидана, который только выпил таблетку, дрогнуло, будто он сглатывал вхолостую. Какузу показалось, что его тошнит. – Не-а. Не беспокойся, мне не хочется. Какузу покинул Хиданов закуток отнюдь не убежденным. Он бы сделал все иначе. Как минимум, отвёл бы этого придурка в неотложку. Судя по симптомам, у него ломка. Не самая сильная – пока что? – но все могло стать хуже. И придурок ничего не делал, чтобы поскорее пройти через свое состояние, просто лежал, обливался потом и жалел себя. Какузу достал смартфон и набрал в поисковой строке: «Что делать при ломке?». Гугл не давал дельных советов, зато поучал: «Отказ от наркотиков без помощи специалиста может привести к рецидиву». Лучше б подсказал что-то полезное. Какузу прикинул, что бы мог бы предпринять сам. Он не должен был ничего предпринимать, никто не просил его об этом, но теперь в нем проснулась необъяснимая ответственность за Хидана. Страх перед ним отступил, трансформировавшись в страх за него. Он был не таким уж плохим. Да, подозрительным, но в целом… обычным? Подозрительный вид еще не значил, что надо позволить человеку безыдейно сдохнуть. Для начала стоило бы покормить Хидана. Он выглядел так, будто его месяц держали в подвале на хлебе и воде. Ему требовались витамины. И что-нибудь горячее, чтобы хоть немного согреться. Чем вообще кормят больных? Куриный суп был признанной классикой, но Какузу не мог вообразить, как готовит бульон на грязной трейлерной плитке. Да что там, он готов был побиться об заклад, что не найдет здесь подходящей по размеру кастрюли. В мини-холодильнике Хидана хранились початые банки джема, арахисового масла и сардин (предположительно столетние), деревянные на ощупь техасские тосты и непонятная серая масса в бутылке из-под комбучи. В шкафах нашлось ещё кое-что по мелочи, но ничего пригодного для еды больного. Стоически приняв свою судьбу, Какузу сходил через метель в ближайший магазин за бананами (источником кальция), овсянкой (кладезью сложных углеводов) и готовым к употреблению куриным супом в банке. Последний выбивался из общего ряда, ведь ничего полезного в нем не было, но кто будет варить настоящий куриный бульон на портативной плитке? Только сумасшедший. Разогревать магазинный суп, впрочем, пришлось там же, хотя это оказалось легко. После Какузу отнес еду Хидану, и тот вяло поел, откинувшись на подушки. – Где ты нашел этот суп? – спросил он с оттенком недоумения, выцеживая бульон ложкой. – У меня оставался только потенциальный компост. «Так и есть», – мысленно согласился Какузу. Наверное, Хидан задремал, когда Какузу выходил за продуктами, но он не стал ему ничего объяснять. – С тобой точно все будет нормально? – Если не блевану в ближайшие полчаса, то да, – Хидан снабдил свои слова еще одной чахлой улыбкой. – Тогда я пойду. – Куда? Вопрос застал Какузу врасплох, хоть он и знал, куда собирался. В ад, то есть к бабке, понятное дело. – Туда, где я был до этого, – ответил он с почти неприкрытой враждебностью. Это его дело. Какого-то незатейливого хуя с синдромом отмены оно ебать не должно. – И где это? – беззлобно усмехнулся Хидан. – Я думал, ты тут, потому что тебе некуда податься. Он был прав, и его правота била наотмашь старым добрым боевым цепом. Била больно. Какузу захотелось ответить чем-то гадким, чтобы Хидану тоже стало некомфортно, но его темная половина внезапно осадила: «Ссориться с тем, кто даже встать с кровати не способен? Да ты силен». Оставалось только признать поражение. – М-м. – Уходить не обязательно, – добавил Хидан мягко, но устало. Адвил сделал его сонным. Какузу не знал, хорошо это или плохо. – Можешь остаться. – Почему? – удивился Какузу. Он правда не понимал. Хидан не тянул на роль бескорыстного спасителя точно так же, как Какузу не укладывался в представления о печальном, всеми кинутом беспризорнике. – В смысле «почему»? – Какая тебе-то польза? – Мне – никакой. Просто хочу сделать доброе дело. – Зачем? – Потому что люди иногда делают добрые дела. Не всегда, но изредка. Не надо так на меня смотреть. Мне не нужны твои девственность или первенец, а ничего больше ты дать не можешь. Но это нормально. Мне пофигу. Оставайся просто так. Если хочешь быть полезным, помой посуду. – Я... – Какузу замялся. – Постараюсь убраться отсюда как можно скорее. – Да-да, как пожелаешь. Я себе тоже так говорю. Неожиданно Какузу нашел эту фразу остроумной. Почти непроизвольно угол его рта оттянулся, и из горла вырвался хриплый каркающий звук. Реакция вышла преувеличенно-сильной для такой посредственной шутки. Кровь прилила к лицу, но Хидан не заметил смущения Какузу. Он кое-как улегся, прикрыв глаза, очевидно намеренный вернуться ко сну, и Какузу не стал его беспокоить. Он остался тогда, уверенный, что пожалеет о своем решении – и пожалел, разумеется, но не сразу. На первых порах все шло непредвиденно гладко. Хидану становилось лучше, и Какузу было поверил, что наркотическую ломку под силу преодолеть в одиночку, без медикаментов и надзора врачей. Прогресс Хидана победил его скепсис... И Какузу позволил напряжению внутри спасть. Он поверил в чудеса как последний дурак, – ему так мучительно хотелось чудес, хотя бы одного завалящего фокуса! Неудивительно, что отпущенные поводья ситуации в конце концов неслабо въебали по его идиотскому лицу. Был поздний вечер, и Какузу сидел над книгами. Ему нравилось учиться, особенно в одиночку – без шумных, тупых, не интересующихся ничем сверстников. И без Хидана, хотя, к удивлению Какузу, тот почти не мешал заниматься. Он часто работал по ночам, так что Какузу оставался предоставлен себе. Он читал дополнительную литературу к углубленным курсам и бился над олимпиадными задачами прошлых лет, снова и снова обмирая от восторга, когда в его мозгу выстраивалась восхитительно-целостная система, отвечающая всем условиям, и решение появлялось, как на блюдечке. Вот бы в жизни все было таким же прозрачным и логичным – не в конце, а в процессе. Какузу не хотел ждать конца. Дверь трейлера распахнулась, как от пинка, и Хидан вплыл внутрь. Ещё до того, как он нарушил тишину, Какузу понял: с ним что-то не так. Что-то не так было с его походкой, с пластикой движений – непривычно ломанной, будто кто-то вселился в Хиданово тело и никак не мог приноровиться к управлению. Глаза Хидана неузнаваемо белели: зрачки ушли почти в ноль, а светлые радужки в полумраке сливались по цвету с белками. Какузу пробрало ощущением беды. Оно прошло сквозь него, как приведение, холодной студенистой массой, оставив после себя мурашки и внутреннюю смуту. Что, дьявол побери, происходит?.. Напрасно Какузу пытался соврать себе, что не понимает. Он понимал. Хидан рухнул перед ним на колени, уткнулся лицом в бедра Какузу, и пробормотал, горячо выдыхая: – Как же я счастлив... Он не был счастлив, он был под кайфом. Какузу сокрушило другое. Не слабость человеческой натуры. Не то, как стабильность иллюзорна. Не то, что наркомания – ебаное болото, и ему стоило бы озаботиться тем, чтобы иметь под рукой налоксон. Хидан дышал в джинсы Какузу, и пускай его дыхание почти не проникало сквозь плотный хлопок, не обдавало кожу, воображение Какузу воспламенилось, а после и его самого объяло пламя. У него встало. У него впервые в жизни встало на мужчину. Так что Какузу как никто другой знал, насколько Хидан умел производить впечатление (и смешивать карты – этого дара у него тоже было не отнять). Стоило что-то предпринять по поводу Рут, и поскорее.*** *** ***
Новую учебную неделю Рут начала с решения во что бы то ни стало разыскать Какузу. Она плохо спала: крутилась на раскаленных простынях, не находя покоя, пока не соскальзывала в забытье, полное фантасмагорических видений и причудливых отсылок к реальности. Кошмарные человекообразные белки пытались убедить ее, что для лазерной печати по черной бумаге используют сухое молоко, а когда она начала препираться с ними, мимо проплыл давешний голый чувак на огромной рыбе. К понедельнику в голове Рут была такая каша, что она на сто процентов верила: стоит подойти к Какузу – и тот ей все объяснит, поставит каждую хаотичную детальку мира на место, разгонит облака сомнения. И – самое главное – чудесным образом выяснится, что у него нет никаких дел с тем подозрительным травокуром, который, к тому же, вздумал разъезжать на рыбе во снах Рут. Просто возмутительно. Она и в реальности сыта этим по горло! Итак, в понедельник Рут приехала в школу в безумную рань и стала караулить Какузу у входа, чтобы точно его не пропустить. Стратегия дала плоды: в какой-то момент Какузу появился. Рут бросилась к нему со всех ног. Она знала: ей нужно успокоиться, сделать глубокий вдох и начать беседу, будто ничего не случилось, но она варилась в безумных домыслах с субботы и готова была взорваться. Что и произошло: – О, Какузу, слава богу! Я так хотела с тобой поговорить! – Слова сами хлынули изо рта, и ничто не могло их остановить. – У тебя все в порядке? Я хотела навестить тебя, но… Что с твоей бабушкой? И кто тот голый мужчина? Он… Рут столкнулась с Какузу взглядом, и все внутри нее перевернулось. Он смотрел на нее с высоты своего роста, как на что-то отвратительное, и было совсем не похоже, что сейчас он откроет перед ней сердце – или хотя бы удовлетворит ее любопытство. Брезгливость на лице Какузу за секунду трансформировалась во что-то ледяное и рассудочное. Если бы он был крепостью, Рут могла бы наблюдать, как задраивают главные ворота, выставляют лучников по периферии и заряжают баллисты. Когда Рут сконфуженно замолчала, не понимая, чем вызваны изменения в Какузу и что они означают, он заговорил. – Никогда больше не приходи ко мне домой. Голос Какузу был бесстрастным и ровным, почти таким же, как всегда, но отчего-то Рут продернуло холодом. Она понимала все меньше, и оттого ей становилось еще страшнее. – У тебя проблемы? – предприняла она последнюю попытку, давя ширящуюся в груди истерику. – Этот мужчина заставляет тебя что-то делать? Можешь рассказать мне все, я найду способ тебе помочь! Если бы Какузу был крепостью – неприступной крепостью где-то на краю земли, – примерно в этот момент с ее стен начали бы лить раскаленное масло. – Никогда больше не приходи ко мне домой! – повторил он, заставив каждое слово звенеть и пылать. Ледяное и рассудочное было забыто. Глаза Какузу потемнели, выдавая плохо сдерживаемую ярость. Вот этими пламенными глазами он посмотрел на Рут, будто хотел испепелить ее и развеять то, что осталось, по ветру, а после развернулся и ушел, исчезнув в круговерти прибывающих учеников. Рут потрясенно пялилась ему вслед, хватая губами воздух, пока не поняла, что на полном серьезе задыхается. Паническая атака! Глупое сердце Рут будто пыталось поставить мировой рекорд по пульсу. Оно явно делало больше ста ударов в минуту и не собиралось останавливаться на достигнутом. Рут в растерянности накрыла грудь ладонью. Ей надо успокоиться. И начать дышать нормально. Почему… почему у нее не получается? Рут медленно осела у шкафчиков – она бы сползла спиной, если бы стена была гладкой, – и сосредоточилась на дыхании. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Медленно. Не гипервентилируй. Ну же!.. Из глаз покатились слезы, которые не имели почти ничего общего с тем, что Рут задыхалась. Какузу. Он так посмотрел на нее! Будто она для него умерла. Будто он прикончил бы ее своими собственными руками. И почему? Потому что она заговорила про того странного голого наркомана?.. Ученики в коридоре школы видели, что происходит с Рут, но обходили ее. Кто-нибудь наверняка заснял истерику на камеру… Плевать! Какая, к черту, разница, если разбитое сердце Рут отказывает, и ей суждено умереть прямо тут, зареванной, у всех на виду. Перед Рут остановились две пары черных классических лодочек. Она медленно подняла взгляд вверх, посмотреть, кому они принадлежат, и шмыгнула носом от неожиданности. Преподавательница литературы мисс Лейто, курировавшая заодно школьную газету, обеспокоенно смотрела на нее. – Рут, как ты? У тебя же вроде нет астмы… Рут качнула головой. – Панич…ческ…кая… ат-така… – Господи! Сможешь идти? Я отведу тебя к медсестре. Рут позволила поднять себя на ноги. Кое-как обтерла лицо. На автомате скомкала предложенную салфетку. Мисс Лейто была такой доброй. Понимающей. Рут чувствовала, ей можно открыться. Она так мучительно хотела открыться кому-нибудь! Какузу был в огромной опасности и сам не знал, насколько нуждается в помощи. У него стокгольмский синдром. Что-то такое. – Я… в п-порядке. Можн-но с вами… п-поговорить?