Коронованный ворон

      Морозный воздух срывался с губ облачками пара. Тянь вышел во двор, в холодное стылое утро, чувствуя невероятный подъем и волнение – сегодня они отправляются. Во дворе замка царила необычная суета – у коновязи гарцевало несколько мощных коней, способных нести вооруженного рыцаря – он невольно залюбовался их гладкими боками, сейчас покрытыми потертыми попонами, длинными черными хвостами. Они тревожно всхрапывали, поводили ушами, предчувствуя долгую дорогу.       Он и сам сейчас находился примерно в том же состоянии нетерпения и беспокойства. Крестовый поход… Чэн уже ждал его, как всегда, сдвинув брови, как будто недоволен – не так уж он и опоздал – вон, конюх и ещё четверо рыцарей и оруженосец, которые отправятся с ними, ещё не закончили приготовления, да и отца было не видно. Их ждал Эдинбург, где они присоединятся к войску короля Эдуарда, чтобы попытаться вернуть занятые неверными земли, и как высшая цель – сама Палестина, Гроб Господень, священный Грааль… всё это представлялось ему больше сказочным, чем реальным, но ведь высокая цель – это то, к чему стоит стремиться? Разве есть что-то лучше, чем послужить Господу, получив отпущение грехов и очистив бессмертную душу? И самую чуточку было интересно и волнительно повидать новые земли, за пределами родного баронства Аден, что в графстве Абендиншир, Королевство Шотландия. Именно там стоял некогда неприступно-величественный замок Алльт-а-Круин, что значило «коронованный ворон». Сейчас его блеск немного померк, но гордость и несгибаемость баронов Аден ничуть не изменились.       Их герб красовался на круглых щитах, которые лежали в ряд вместе с остальным оружием, за исключением любимого меча – он привычно болтался на боку на перевязи молодого рыцаря, придавая немного уверенности. Тянь снова бросил взгляд на свой фамильный герб: белое поле, как снега, которые укрывали его родину немалую часть года, поверх – золотой крест – символ, который в полной мере отражал набожность нынешнего главы рода Аден, для которого спасение души было гораздо важнее мирских дел, а на переднем плане – гордый черный коронованный ворон, в точности такой, какие кружили сейчас над высокими башнями, в одной из которых, правда, зияла дыра – крыша провалилась ещё пару лет назад, но чинить её никто не собирался – и без того дел было невпроворот, а вот денег у них уже давно не было в достатке даже на необходимое. Но это не помешало отцу, услышав воззвание короля о начале Крестового Похода немедленно начать приготовления, собрав все средства, и уведомив сыновей, что у них есть блестящая возможность, упустить которую – просто преступление. Ведь умереть за Гроб Господень – самое прекрасное, что может с ними произойти.       А вот и он – сэр Генри Аден. Пускай волосы давно отливали сединой, но широкие плечи держали гордую осанку, поблекшие серые глаза смотрели твердо, тонкие губы разрезали лицо, едва ли он помнил, как улыбаться. И едва ли сыновья помнили его улыбку. Может быть, давно, когда ещё была жива их мать… хрупкая, прекрасная китаянка Мейлин Аден… отец взял её в законные жены несмотря на сопротивление своего отца и всего окружения. И даже позволил назвать детей именами, которыми она хотела.       Разумеется, крестили их под другими – Чарльз и Теодор, но в родном замке их звали так, как назвала мать – Тянь и Чэн, и они привыкли обращаться друг к другу так же. И сейчас оба спешили преклонить колено и попросить у отца благословения в дальний поход.       Опустились на покрытую снежком землю синхронно, с лязгом. Тяжелые доспехи сидели привычно, но от этого не становились хоть немного более удобными. Но отбыть из родного замка нужно было красиво.       Сэр Аден оглядел детей без особого тепла во взгляде. Он, безусловно, гордился ими, а вот выражать что-то помимо приличествующего случаю внимания считал неприличной слабостью. Мужчина должен быть в первую очередь, покорным Богу и Церкви, во-вторую сильным и выносливым, в-третью преданным королю, ну а всё остальное – несущественные мелочи.       Поэтому жизнь в замке строилась таким образом, что на праздность и развлечения ни у кого из обитателей времени практически не оставалось. Барон ещё в молодости за несколько лет выстроил роскошную, но строгую и практически пустую изнутри каменную церковь, где прямо с утра собирались на утреннюю мессу семья и приближенные.       В помещении храма было вечно холодно, особенно зимой - там-то и простыла леди Мейлин, как ни куталась в меха – подолгу стоять на ледяных каменных плитах под мерный речитатив капеллана Николаса оказалось слишком тяжелым испытанием для нежной, как цветок магнолии, женщины. Она начала кашлять, сперва изредка, затем всё более часто, и вот уже задыхалась, мечась в лихорадке в своих покоях. Оба сына были с ней – Чэну тогда было десять, он уже осознавал, что с матерью происходит что-то плохое, а пятилетний Тянь жался к нему, не понимая, что такое, и почему опять нельзя поиграть с мамой. Ей становилось всё хуже, пожилая служанка, ухаживающая за госпожой, причитала, что нужно бы позвать лекаря из города, но сэр Генри был непреклонен.       Молитесь, Господь знает лучше, на всё его воля. И он сам, и Чэн, и маленький Тянь долгие часы простаивали на коленях, прося Господа о выздоровлении матери. Если малыш засыпал, пытаясь прилечь на пол, брат его встряхивал, но он не плакал и не жаловался – если маме станет лучше… не стало. Мейлин похоронили на кладбище неподалеку от замка, и по весне, когда сходил снег и появлялись первоцветы, братья обязательно ходили к ней на могилу, принося несколько белых цветов, напоминавших им о днях, когда они были гораздо более счастливы. Когда Тянь спросил у брата, почему Господь их не услышал и забрал маму, тот не знал, что ответить.       - Твоя мама на небесах, малыш, в лучшем мире. Видимо, её время здесь истекло, - молодой ещё капеллан, отец Николас, потрепал растерянного мальчика по голове. – Не сомневайся, у Господа свой план на всех нас. Значит, так было нужно.       Тянь кивнул, шмыгнув носом. С тех пор тепла в его жизни стало ещё меньше. Отец мало обращал внимания, интересуясь разве что успехами в тренировках с мечом и другим оружием, иногда посещая его занятия – чаще всего с ними занимался Тристан – суровый мужчина, чье лицо и тело было усеяно шрамами - с ним они оба и проводили ту часть дня, когда не участвовали в мессах или не занимались чтением по житиям святых, и другим тщательно отобранным отцом сочинениям, содержащим исключительно полезные для молодежи сведения, и не содержащим бесполезных или вредных.       Так прошли годы, и вот он уже взрослый мужчина, рыцарь, как и брат, и, если даст Господь, они принесут славу своему роду на поле брани. Практичный Чэн больше думал о том, чтобы пополнить хоть немного запасы золота – иначе вскоре здесь будет совсем плохо – чтобы обеспечить их всем необходимым на столь долгий срок, отцу пришлось даже продать кое-что из пока не пожертвованных на нужды Церкви фамильных реликвий.       - Я больше всего жалею, что не могу отправиться с вами. – голос отца прозвучал сухо и безэмоционально. – Вы знаете свой долг. Если придется умереть – умрите с честью.       Выслушав напутствие, они поднялись, и, без лишних церемоний, с помощью оруженосца поднялись в седла и бодрой рысью покинули двор – немногочисленные слуги и собравшиеся поглазеть крестьяне махали им вслед… начиналась новая страница их жизни.

***

      Больше года. Больше года длилась бесконечная осада этого ненавистного города посреди пыльной выжженной земли – они прибыли туда весной, и вот теперь уже вновь возвращались эти непереносимо жаркие дни, но главное – дело было сделано, город взят, и их изрядно поредевший отряд отправлялся домой… на смену им прибудут новые крестоносцы, продолжив продвижение к Иерусалиму. Король счел, что их потери слишком велики, они достаточно потрудились на благо общего дела, и, щедро разделив трофеи между оставшимися в живых, дал распоряжение выдвигаться. Бог хранил их – ни за время стычек по дороге, ни за время осады города, ни в ходе последнего, жуткого, кровавого штурма, когда из оставшихся к тому времени в строю выжила едва ли половина, никто из них не погиб. Оруженосец Хуа Би заработал неровный шрам от удара саблей, проходящий от виска через половину лица, крививший уголок рта, отчего казалось, что он улыбается. Чэн же был ранен в ногу – стрела воткнулась очень неудачно, и даже после того, как зажила долго гноившаяся рана, которую два раза в день несмотря на протесты обрабатывал оруженосец, как ни старался он держать походку, но ощутимо прихрамывал.       О менее значительных травмах они просто не вспоминали – условия жизни, а скорее выживания, не давали предаваться размышлениям – пережили день – возблагодарим Господа. И они благодарили, по с детства насмерть въевшейся привычке молиться дважды в день – на заре и на закате.       Тем же четверым, кто отправился вместе с ними из Алльт-а-Круин почти два года назад повезло меньше – все они, один за другим, погибли, кто от рук защитников города, кто от болезни – в этом жарком климате пища портилась мгновенно, и стоило съесть что-то хоть немного вызывающее сомнения – начиналось отравление, иногда приводившее к смерти… Привычные к постоянному воздержанию и самой простой пище, которую удавалось добывать, они в меньшей степени были подвержены этой заразе, но и вода иногда бывала не самой лучшей. В пустынной местности даже развести костёр и прокипятить её было толком не из чего - пить разогретую над огнем воду их в детстве учила мать, которая всегда говорила, что это укрепляет здоровье.       Впрочем, всё это уже почти позади… ещё месяц – и они увидят побережье, а затем и родные горы. С трудом верилось, что придется доставать теплые меховые плащи – здесь они носили поверх длинных кольчужных рубашек когда-то белые, а сейчас грязно-серые, заляпанные кровью и много чем ещё накидки с выцветшими на солнце красными крестами – они хотя бы немного защищали от палящего солнца.       Часть пути пришлось проделать по следам отступивших остатков защитников города – оставшимся в живых турецким воинам удалось бежать из-за возникшей неразберихи – командиры отрядов что-то не поделили и пока они там собачились, а войска ожидали приказов – полусотне турок удалось уйти. Их поимкой никто не озаботился – большинство крестоносцев были заняты дележом добычи и буйно праздновали победу.       В отличие от них, братьям Аден хотелось только смыть с себя хотя бы как-то кровь и грязь и наконец уснуть - эта битва вымотала обоих почти до потери сознания.       И вот теперь они неспешно двигались по скалисто-каменной местности, изъеденной ветрами и песком - вокруг простиралась угнетающая пустыня с редкими группами иссохших деревьев, практически не дававших спасительной тени. Чэн и Тянь шли с передовым отрядом далеко впереди. Раскаленный палящим солнцем порыв ветра донёс до братьев смрад разлагающихся тел. Они уже поняли, что их ждет впереди... трупы. Каждый из них за последние годы видел их десятками и сотнями, но вот так - посреди дороги, они выглядели почему-то особенно неприятно - почерневшие, раздутые, страшные останки тех, кто был... кем? Торговцами? Паломниками? Кто ещё мог отправиться через эти неспокойные земли там, где шла война? Как бы там ни было, их путь окончился здесь. Братья переглянулись - одного из рыцарей отправили с донесением к командиру отряда, пока они замедлили ход - это всё ещё могло оказаться ловушкой. Они должны проверить. Оба спешились, ведя лошадей в поводу, сошли с дороги и как возможно незаметнее вышли из-под деревьев. Открывшееся зрелище заставило даже повидавших всякое крестоносцев задохнуться. На песчаном холме впереди возвышались три креста.       Три креста - какие они видели в иллюстрациях к Евангелию... в синем небе под безжалостным солнцем кружила стая стервятников. И если бы только это - на крестах кто-то был. Распятые. Вокруг на многие мили не было видно ни одного человека. Теперь уже было не важно - ждёт ли их засада коварных неверных - стерпеть такое глумление было невозможно. Не дожидаясь основного отряда и не сговариваясь, они вскочили в седла - позади догонял Би, хотя и ругался на ходу, что нельзя кидаться очертя голову и надо подождать основной отряд.       Перед крестами они спешились, никак не в силах поверить, что люди могут зайти так далеко. Вокруг вились насекомые, даже если несчастные были живы при распятии - жара давно должна была их прикончить.       Тянь остановился перед тем, кто висел посередине - светлые рваные одежды. Это был молодой парень, крайне истощенный, его голова упала на грудь, и лицо было видно плохо – в глаза бросились огненно-рыжие короткие волосы... на мгновение ему показалось, что вокруг упала тишина. В ушах зазвенело - почему-то он не мог оторвать взгляд, словно смотрел сейчас на настоящее Распятье - и сердце обливалось кровью при мысли о перенесенных этим человеком страданиях. Брат подошел, положил руку на плечо, выводя из этого странного состояния, схожего с тем, что он испытывал в детстве, читая о Страстях Христовых – сердце сжималось от сочувствия и какой-то странной болезненной нежности.       - Они погибли за веру, и перед ними открылись райские врата. Мы похороним их, как полагается.       ...вскоре к ним присоединились остальные. Вытащить кресты удалось не сразу - они были вкопаны глубоко, поэтому до сих пор держались вертикально. Когда их осторожно опустили, показалось, что все трое и вправду мертвы - ни один из них не шевелился, даже когда разрезали державшие их веревки. Видимо, гвоздей и молотка у нехристей не нашлось, как и тернового венца, иначе их ужасная постановка была бы полной.       Все подавленно молчали или вполголоса обсуждали, где лучше будет вырыть могилы, кто-то пошел за отцом Дарием, который был при их отряде - по крайней мере, это они могут сделать. Часть отряда отправилась собирать останки тех, кто лежал сейчас вдоль дороги.       Троих уложили на плащи, Тянь и Чэн взяли тот, на котором лежал рыжий парень. Стоило им поднять совсем нетяжелое тело - послышался тихий стон. Жив?! Оказалось, что и ещё один парень слабо дышал. Их отнесли в тень. Лекаря с ними не было, но у Тяня и не было мысли поручить заботы кому-то другому. Брат остановился над ним, оглядывая лежащее на плаще тело: все открытые участки кожи покрывали солнечные ожоги, глаза заплыли, дыхание теперь, когда он лежал на спине, вырывалось с хрипом.       - Он не протянет долго – слишком слаб. И всё же - ты останься рядом - нехорошо человеку умирать одному.       Тянь только молча кивнул. Он и не думал о том, чтобы оставить умирающего. Вместо этого он опустился рядом на землю, достал флягу с водой и попытался влить немного в покрытые коркой растрескавшиеся губы, из-за которых показывался распухший язык. Тот закашлялся, но что-то, кажется, проглотил. Может быть, это и бесполезно, но ничего не делать и ждать было просто невыносимо. Он вытащил более-менее чистую тряпку, намочил и стёр грязь там, куда осмелился прикоснуться, как мог осторожно.       Чуть погодя к нему подошел Хуа Би, протягивая склянку.       - Вот. Это помогает от ожогов. По виду этот парень не жилец, но вдруг... второй уже умер. Граф Олаф сказал, что мы сегодня останемся здесь - слишком много могил нужно выкопать, пока капеллан проведет заупокойную службу... - Тянь только благодарно кивнул и начал осторожно наносить мазь на горячую сухую воспаленную кожу.       Он просидел так, смачивая водой растрескавшиеся губы, до самого вечера, думая о том, что, всё же стоит попытаться облегчить последние минуты того, кто был прекрасен даже в таком виде – грязный, с покрасневшей обожженной кожей, в разодранной рубахе, со слипшимися от гноя ресницами. Принял поругание и смерть за веру, как подвижники в житиях святых, о которых он читал в детстве.       Кажется, Тянь задремал перед самым рассветом, но сразу вскинулся, услышав хриплый кашель. Глаза парня всё ещё были закрыты, но дыхание как будто стало ровнее. Он дал ещё немного воды, и теперь уже точно - тот проглотил её до капли.       - Ты всё ещё здесь? – брат вошел, пригибаясь, под натянутую сверху ткань навеса. – Ну, что?       - Он жив… и, кажется, будет жить. Жар немного спал. – он осторожно коснулся кожи на лбу. Горячая, но уже не такая огненная, как вечером. – Что делать? Скоро ехать?       - На повозку его нельзя – он весь обгорел, за ним некому смотреть.- Чэн задумался.       - Не важно. Я повезу его сам.       - Твой конь и так страдает – здесь слишком мало воды.       - Уже к полудню мы должны быть возле реки, если поеду без доспехов – коню будет легче. Этот парень почти ничего не весит. Странно, как до сих пор Богу душу не отдал.       - Делать нечего, поступим так. Времени нет, нужно проехать как можно больше, пока солнце не ушло в зенит. Собирайся, и… его собирай. Би, помоги ему.       Оруженосец как всегда, сопровождал старшего.       - Своих дел нет, ещё полудохлого таскать, - заворчал Би. – Вы, благородные сэры, конечно, полны добродетели, но не лучше ли оставить его в ближайшей деревне, что попадется на пути?       - И чтобы ему перерезали глотку и скормили свиньям или бросили в лесу, как только мы уберемся из виду? – хмыкнул Чэн. – Ты переоцениваешь милосердие местных. Им тоже больной непонятно чем ни к чему. Это мы знаем, что его с креста сняли. А они – думаешь, поверят?

***

      Последующие дни возвращение домой проходило без происшествий. К вечеру следующего дня спасенный парень пришел в себя, но говорить и ехать самостоятельно пока не мог, и Тянь продолжал везти его с собой, прикрывая от солнечных лучей своей накидкой – сожженная кожа облезала, как шкура ящерицы, но понемногу светлела – а по случайно оголенным участкам в прорехах одежды было заметно, что изначально она была очень светлой… глаза его оказались необычного, рыжеватого оттенка осенней листвы и палой хвои. Говорить у него не получалось тоже, но речь он явно понимал, с благодарностью кивая или отрицательно мотая головой. На шее обнаружилась ещё одна рана – фиолетовые отметины – парня чем-то душили. Однажды он закашлялся, и Тянь увидел, как он торопливо вытирает с ладони кровь о и без того грязную одежду.       Тем вечером они остановились у относительно чистого озера с тёмным илистым дном, наконец-то вдоволь напоили коней и напились сами. Когда он передавал свою уже практически привычную ношу подошедшему к ним вплотную Би, чтобы спешиться, юноша вдруг забрыкался, мягко, но настойчиво отталкивая, и пытаясь стоять самостоятельно.       - Ох ты ж, пострел! Думаешь, уже оклемался? – Би подхватил сделавшего пару шагов и завалившегося неловко вбок. Видимо, голова кружилась. Не мудрено – за всё время он практически ничего не ел, видимо, не хотел травмировать и без того раненное горло. – Не спеши, а то успеешь.       Тянь соскочил следом, принимая у оруженосца вяло сопротивляющегося парня, чтобы уже не отнести, а отвести под деревья.       - Хуа Би прав, не стоит рваться – мне не сложно тебе помогать. Понимаю, что ты не можешь мне пока сказать своего имени, но мне-то ничего не мешает. – он кинул накидку на землю и придержал, опуская парня следом. – Меня зовут Тянь Аден, но ты чаще будешь слышать, как ко мне обращаются сэр Теодор, я сын барона Адена, ты тоже скотт или англичанин? Ты же меня понимаешь?       Тот неопределенно помотал головой и откинулся на ствол дерева, устало прикрывая глаза. Всё же даже болтаться в седле целый день в его состоянии было довольно утомительно. На этот раз, пока безымянный их невольный спутник съел всё, что дали, и порывался куда-то пойти, но его усадили обратно, и он послушно лёг, натянув на себя полу плаща. Прочие крестоносцы иногда интересовались состоянием спасенного, и, посмеиваясь, называли его «почти Иисус», на что Чэн хмурился и корил боевых товарищей за недостаток благочестия.

***

      Тянь проснулся внезапно, встревоженно приподнявшись. Что-то было не так. В свете висящей над лагерем полной луны отчетливо виднелась светлая фигура, осторожно пробирающаяся куда-то мимо спящих. Он хотел было окликнуть, но решил не поднимать шума, поэтому как можно тише поднялся и последовал за ней. Часовой бессовестно дремал – хорошо командир не видит, он разбудит его на обратном пути. Пока надо выяснить, куда собрался его подопечный.       Уже через пару минут стало понятно – парень идёт к озеру. Вот только что он забыл там посреди ночи – хотел бы пить – мог бы взять флягу. В то, что он решил сбежать, не верилось, поэтому Тянь следовал за ним на расстоянии, не упуская из виду, но и не приближаясь. Наконец он достиг пологого удобного спуска, где набирали воду и принялся стаскивать одежду.       Присевший за темнеющим широким кустом Тянь замер… что он творит? Совсем стыд потерял? Совершенно обнаженная тонкая фигура в лунном свете вырисовывалась чересчур откровенно – плавным движением тот потянулся, разминая мышцы, стоя спиной, и этого почему-то оказалось достаточно, чтобы задержать дыхание. Он выглядел нереальным, в этой синеватой дымке, стелющейся над озером, его белая кожа словно сияла, облитая лунным светом… надо было отвернуться, но юный рыцарь смотрел, не отводя глаз, и судорожно вдыхая. Ему, разумеется, было знакомо чувство возбуждения – и не всегда удавалось справиться с ним усилием воли, отвлекаясь на что-то вроде перечисления описаний гербов всех ветвей правящей королевской династии, как советовал брат, но…       В этот раз ощущение было резким, кинжально-острым, он задыхался от желания, которому не хотел давать названия. Похоть – это грязно. Этому не место, он не должен. Не должен… но продолжал смотреть, пока юноша опустился на траву и принялся как мог стирать одежду, после чего ловко отжал её, скручивая в руках – неожиданно, напрягшиеся мышцы рук рельефно обозначились, и это тоже было красиво.       Наконец он развесил тряпки на кустах, чтобы хоть немного просушить под ночным ветерком, развернулся и с тихим плеском вошёл в воду. Он сделал несколько шагов вперед, заходя всё глубже, и вдруг внезапно погрузился с головой…       Тянь дернулся из своего укрытия – окатило паникой: он тонет?! Что он собирался делать – было не ясно, плавать рыцарь не умел, и рисковал скорее утонуть сам, чем помочь, если сейчас полезет, но тут рыжий вынырнул, отфыркиваясь и разбрызгивая воду.       Младший Аден выдохнул. Пора было возвращаться, пока его отсутствие не заметили. В смятении чувств он покинул берег, направляясь к едва тлеющим лагерным кострам. Он слышал, как рыжий вернулся, пошевелил угли, подкинул хворост и сел, видимо, пытаясь обсохнуть, а через некоторое время – лег и поворочавшись, затих. А вот сам Тянь так и не сомкнул глаз до самого утра.