Луна над городом

Нянечка сидит под свечами и раскачивается: вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад. Цесаревич Александр сгорает в лихорадке. Ему не помогают ни травы, ни пиявки, ни примочки, ни кровопускание. С каждым новым днем его силы все тают, а молитвы священника, приставленного к постели больного, становятся все слабее, все неувереннее. Вот и сейчас он что-то бубнит себе под нос и перебирает четки, молит всех богов без разбору. А толку, если мальчик мечется под пуховыми одеялами, а кожа его холоднее льда, а глаза как будто слепые мечутся по комнате, когда ему приносят попить, а из груди его рвутся зловещие звериные звуки? И не рычание, и не плачь. Была бы жива его матушка, приголубила бы малыша, прижала бы к груди, побыла бы с ним последние минуточки его жизни, но жена государя семь лет назад умерла родами, и сейчас он как раз готовится к новому браку.  Странно ли, что ребенок заболел? Дети всегда болеют, когда за них некому заступиться, некому защитить.  Голос священнослужителя становится тише, глуше, нянечка смотрит на него с раздражением. Этот коли молился своим богам да святым угодникам усерднее, авось отмолил бы мальца. Безвинная ведь душа, безгрешная. Грелся себе на солнышке, бегал по дворцу, никому не делал зла. А теперь сгорает, сгорает безвинно, сгорает без суда и следствия. Может, прокляли его? Может, отравили? Может… В коридоре раздается шум, стук каблуков, лязганье шпор. Двери в опочивальню распахиваются, и на пороге появляется женщина.  Нянечка вскрикивает, рот прикрывает ладонью, таращит глаза. Вошедшая похожа на погибшую царицу, как две капли воды. С той только разницей, что у покойной матушки Алексашеньки глаза были голубые, яркие, будто безоблачное небо, а у этой желтые, янтарные, как луна на ночном небосклоне.  Женщина бросает на нее короткий, равнодушный взгляд, а затем быстрым шагом направляется к постели мальчика и, не обращая внимания на застывшего у изголовья с приоткрытым ртом священника, торопливо стягивает с мальчика одеяла.  — Совсем тебя заморить решили, Сашенька. Была бы жива твоя матушка, не позволила бы так над тобой измываться.  Оборачивается к нянюшке через плечо, насмешливо кривит верхнюю губу, словно скалясь: — Эй, добрая женщина. Бросай свое вязание. Вели-ка лучше принести нам студеной воды  да чистые одежды для цесаревича. Держите его в грязном теле, разве пристало так обращаться с больными.  Мальчик приоткрывает глаза, мальчик к ней поворачивается, тычется цепляется ослабевшими пальчиками за ее ладонь, заглядывает в глаза, смотрит, но не видит. Выдыхает только вопросительное:  — Мамушка?.. — а потом глаза его снова закатываются, и Сашенька проваливается в беспамятство. Она обнимает его, как дитя малолетнее берет на руки, убирает влажные от пота прядки волос прочь от лица. — Худо тебе, Алексашенька. Худо без мамки… Бросила в этом свете нас с тобой двоих круглыми сиротами.  Нянечка поднимается на ноги, пятится прочь из комнаты. Стало быть, сестра покойной государыни приехала. Последний раз её видели в столице на свадьбе сестры. Александру. Высокую, статную женщину со светлыми волосами и желтыми глазами. Прибыла с сестрой к ней на свадьбу, потом ускакала, в мужском седле, с нагайкой в руке, но коня не стегала, а тот, будто по велению её мыслей, гарцевал по царскому двору и кружил на задних ногах, а потом сорвался галопом и умчал за городские ворота, неся в седле. А царица смеялась серебряным легким смехом и махала ей вслед платком. А больше её не видели. Кроме этого дня.  Нянечка выскакивает из комнаты, кличет слуг, бежит за водой. Женская рука нужна мальчику, чтобы поправиться, женская, ласковая.  Сашка сквозь забытье на нее смотрит, а видит мамку, с желтыми, волчьими глазищами. Она же ему чудится только? Мама родами умерла? Никогда ее не видел, а всё кажется, на эту женщину красивую мамка должна быть похожа. Если не мамка, то кто?  Она только на него смотрит, гладит светлые мальчишеские кудри, целует его в лоб, улыбается нежно. А потом достает из волос заколку и прокалывает палец, каплей крови обмазывает высохшие губы и целует поверх. — Спи, цесаревич, набирайся сил. Всё у тебя хорошо будет. Пригляжу за тобой, ты только спи, спи спокойно.  Гладит его по волосам, не смотрит на священника, что в углу крестится и четками от нее прикрывается. Волосы светлые, глазища желтые, и кожа тонкая-тонкая, кровь с молоком. Взгляд на него бросает исподлобья, улыбается-скалится. — Скажешь кому — во сне буду приходить, со свету сживу. Ясно? — рычит, скалится,  завидев испуг, снова отворачивается к Сашеньке и нежно ему улыбается. — Ты скоро поправишься, мой свет. Я побуду с тобой до утра.  Одну ночь провела незнакомка у постели цесаревича, а на утро исчезла. Но вскоре Сашенька поправился.