Easy in Theory

— Когда мы вырастем, я женюсь на Саму. Шесть пар глаз уставились на него. Сейчас, Накахара Чуя — в возрасте шести лет и без намека на стеснение — вполне уверен в своих словах. Как только он садится за обеденный стол, он практически выкрикивает их, чтобы услышали все гости. Он женится на Саму, и это точка. — Чуя, дорогой... — начинает его отец, но Чуя мотает головой. Растрепанные, огненно-рыжие пряди касаются его щек, когда он двигается. — Нет. Я серьезно. Я женюсь на Саму, повторяет он. Он говорит об этом с широкой улыбкой, которой не достает одного зуба. Я женюсь на Саму. Ему нравится, как звучат его слова. Ему нравится, как его заявление обездвиживает всех сидящих за столом так, что его отцы смотрят на него в оцепенении, а его сестра Мицуру позабыла о планшете и серии «Pretty Cure», чтобы бросить на него недоумевающий взгляд. Его сестра смотрит на него, будто он болван, но в этом нет ничего нового. Ухмылка Мори-сенсея вынуждает Чую покраснеть, но игривый свет в глазах доктора успокаивает его. Но больше всего, ему нравится — — Иу, кто хочет жениться на чиби? Подождите. Щеки Чуи горят, он поворачивается лицом к мальчику напротив. Саму сидит рядом с Мицуру, уставившись на него в дурацкой синей футболке, с дурацкими сияющими глазами и длинной каштановой челкой, спадающей на лоб. А, это правда. Даже если он хочет жениться на нем, большую часть времени Чуя не любит Саму. Саму лучший в их классе, и все учителя обожают его, но Чуя знает, что он глупый. Он глупый и упрямый, и он думает, что ему не нужны друзья. Он тянется к столу, как остальные взрослые, ему уже не нужна подушка, чтобы сесть рядом с Мицуру и притвориться, что они ой-такие-взрослые и Чуя ненавидит его за это. Потому что Саму выше его, хотя Чуе шесть, а Саму пять, и это вообще несправедливо. — Ты сказал, что это нормально рассказать папам, и Миччан, и твоему папе! — выкрикивает Чуя, опасно размахивая ножом в направлении мальчика. Его папа наклоняется и аккуратно забирает нож из маленьких пальцев Чуи, хотя Чуя слишком сосредоточен на другом мальчике, чтобы обратить внимание. Ему стоит послушать и ответить на «— осторожнее, милый. Поль, пожалуйста, накрывая стол, не оставляй ножи в пределах досягаемости детей» но Чуя даже не слышит. Он слишком взволнован, чтобы думать о чем-то другом, потому что Саму идиот. — Я никогда этого не говорил! — Не правда! Ты сказал рассказать всем! — Враки. — Саму морщит нос, отодвигаясь от стола, словно желая увеличить расстояние между собой и Чуей. — Я бы никогда не сказал такого. Брак — для девчонок. Чуя хмурится. «Иу!» это не то, что сказал мальчик десять минут назад, когда он пытался выхватить поцелуй (иу!) Чуи. Конечно, Чуя оттолкнул его и убежал, потому целоваться неприятно, так? Это для девчонок! Целоваться — не круто, и у мальчика есть веские доказательства этому. Супергерои в фильмах не целуются, во-первых, также как и главные герои в его любимых сериях манги; поэтому, очевидно, Чуя тоже не целуется. — Врун, — говорит Чуя. — Ты сказал это нормально. — Нет. — Да, ты сказал! Я женюсь на тебе, потому что никто больше не захочет. Другой охает. — Чт... Это неправда! — Да это так! Федя говорит, ты ужасно бесишь! — Чуя, так нельзя, — отвечает его отец, его темные брови почти соприкасаются с его переносицей. Рандо — Чуя пока не может правильно произнести имя отца. Однако он старается, и папа говорит, что пока что он называет его Рандо. Пол и Рандо. Нахмуренный взгляд заставляет ребенка прерваться на полуслове. Чуя тоже хмурится, его взгляд мечется от папы к Мори-сенсею и Саму, ожидая достойного объяснения правильности его слов. Его друг ужасно бесит — это простой факт. Каждый в школе знает об этом, и Саму щеголяет этим сравнением как звезда. Он клянется, что ужасно бесить — его суперспособность, особенно когда она заставляет Федю плакать. — Но… — медлит Чуя, в попытке найти правильные слова. — Я говорю, что женюсь на нем, чтобы он не переживал, — бормочет он. — Я ничего не имею против, если все говорят, что он бесячий. Если я буду с ним, то он никогда не будет один. Никогда. Иначе будет слишком грустно, правда? Они должны быть друзьями вечно. Чуя не может понять, почему никто не отвечает. Он поднимает взгляд на пап, и они улыбаются, но его сбивает с толку то, как поджимаются их губы, как тускнеют их глаза. То, какая в них грусть. — Это очень мило с твоей стороны, Чуя-кун, — говорит Мори-сенсей. Его слова звучат спокойно, но Чуя все равно заливается краской. Мицуру закатывает глаза, прежде чем скрыться за планшетом — ей почти девять, она думает, что она уже взрослая. — Дети, — бормочет она, перед тем как включить на повтор сериал. С первыми нотами веселой мелодии, заполняющими возникшую тишину, Чуя показывает ей язык. Ему все равно, называет ли его Мицуру мелким, потому что он уверен, что она тоже мелкая, несмотря на разницу в возрасте между ним и Саму; ему все равно, похвалят ли его родители или нет. Ему не все равно, что Саму молчит. Кажется, что он сейчас заплачет: его глаза заполнены слезами, и верхняя губа дрожит, и Чуя не знает причины. — Я что-то сказал неправильно? — спрашивает мальчик тонким голосом, смотря на родителей. — Нет, малыш, — мгновенно отвечает Рандо, — Так ведь, Поль? Голубые глаза отца смягчаются. — Конечно нет. — Это очень мило с твоей стороны. Это вызывает хор заверений, который не доходит до Чуи. Потому что, несмотря на то что Федя говорит, что Саму бесячий, а Цуджимура называет его мелким всезнайкой, Чуя любит спорить с ним. Он никогда не хотел, чтобы его друг плакал или замыкался в себе, просто Чуя всегда прикроет его. Неважно, кем они вырастут, Чуя всегда будет рядом. Мальчик становится еще более озадаченным, когда позже Саму щелкает его по лбу и говорит, что благодарен присутствию Чуи. Он все еще выглядит на грани слез. И Чуя, вероятно, не понимает значение слова «благодарен», но оно звучит хорошо. В следующий раз Саму заговорит о своем обещании в конце пятого класса. Им по десять (ну, Чуе десять, но ему не нравится разница в два месяца, поэтому он просто это игнорирует), и все кажется большим. Иным. Теперь, когда они взрослее, мир кажется сложнее и ярче. Они чувствуют себя достаточно зрелыми, чтобы принимать самостоятельные решения — например, Саму решил, теперь он будет носить бинты на руках. Мори-сан разрешил. Чуя пытался выяснить причины, но каждый раз, когда спрашивал, Саму отвечал, что он еще чиби, чтобы понять. Обычно Чуя злится, когда Саму называет его чиби и не раскрывает секретов. (Хотя и не так зол, когда столкнул высокого мальчика с горки, а Саму схватил Чую за запястье, завлекая рыжего за собой, и они оба оказались в отделении неотложной помощи.) В любом случае, сейчас Чуя не зол, держа Саму за руку по дороге домой. Тепло окутывает Чую при мысли о дружбе с Дазаем несмотря на их «зрелый» возраст, и они все еще вместе возвращаются домой каждый день. Они держатся за руки с целью убедиться, что они никогда не потеряют друг друга. Даже если они спорят или ругаются, даже если Саму шутит над ним, и Чуя грозится разобраться с ним… но они все еще друзья. Кажется, что так будет всегда. — В следующем году мы будем в разных классах, — говорит Саму. — Может быть. — Мне все равно. Когда я вырасту, мы всегда будем вместе, потому что именно я женюсь на Чуе, — говорит он. Поднимая голову, Чуя чувствует, что его застали врасплох. — Я это гарантирую. — Дазай кивает. Замедлившись, Чуя поджимает губы. — «Гарантирую?» Это как? — Гаран…, он задерживается на этом слове. — Мы еще не изучали это слово. Нахальная ухмылка рождается на губах Дазая. — Я знаю. Даже если его нахальность вызывает раздражение, Чуя не может не заметить, каким открытым становится Дазай. Его глаза сияют словно летнее солнце, а лето любимое время года Чуи, поэтому улыбка Саму — его любимая улыбка. Конечно, Чуя отказывается произнести это вслух, или он подумает, что Чуя любит лето из-за его дня рождения. И Чуя признает, что забавно наблюдать, как всегда сдержанный Саму, старается скрыть румянец при исполнении песни «с днем рождения», но правда в том, все летнее напоминает ему о Саму. Каникулы, безмятежные дни игры на улице, капризный стук дождя, тепло солнца. Все. — Ты просто хвастаешься! — Ну, и что? Класс Чиби всегда отстает! — Эй! Это вообще неправда! — Тогда что значит слово «гарантировать»? — спрашивает он, играя ямочками на щеках в ухмылке. Чуя кусает внутреннюю часть щеки, опуская взгляд в раздумии над исчерпывающим ответом. — Хм… — выдает он. Нечестно говорить так, зная, что его класс отстает, а Саму даже умнее большинства учащихся во всей школе. Родители Чуи говорят, что Саму, возможно, умнее большей части старшеклассников и даже учителей. — Сенсей еще не объяснил нам. Я не знаю. — Оно означает «я обещаю». — Оу. Саму качает их переплетенные руки, и Чуя точно знает, что его рука занемеет чуть погодя, но, все равно приятно прижаться к руке лучшего друга. — Однажды я женюсь на Чуе, — говорит темноволосый мальчик. Обещание звучит по-рыцарски, и он повторяет его храбро и громко. − Я обещаю. Я клянусь. И действительно они оба верили в это. Они верили в свою силу, независимость от обстоятельств, благодаря которой они бы не отдалились друг от друга с течением времени. Чуе нравилась мысль, что они старались быть верными их обещанию, хотя он подозревает, что они не боролись с тем, что их разъединило. Однажды я женюсь на тебе. Какая наивность. С времен того самого обещания жизнь сделала свою грязную работу. Во-первых, она разъединила их на тринадцать лет. Затем вновь собрала их под одной крышей в квартире Йокогамы, одаривая их несовместимыми характерами. И Чуя будет навечно проклят, если когда-нибудь жениться на дерзкой, бестолковой ходячей беде, имя которого чертов Дазай Осаму.

Сегодняшние дни

— Так… Тебе лучше сесть, Чуя. День Накахары Чуи начался неудачно. Во-первых, он проснулся на десять минут позже положенного. Опоздание уже на десять минут в его расписанном режиме дня. Что достаточно плохо, так? Неправда. Всегда может быть хуже. После, Сигма в последнюю минуту позвонил ему с предложением работы — рекламное агентство в Гинзе — и даже не с особенно интересным. Чуя принял предложение только потому, что сопротивляться сладко упрашивающему голосу Сигмы считается преступлением, а другой казался по-настоящему подавленным из-за опоздания визажиста на встречу с клиентом. Ему придется пропустить занятие, но зато оплата достойная и обед с Сигмой может рассматриваться как приятный бонус. На часах восемь утра, Чуя еще не завтракал, но он уже везде опаздывает. Что хуже, он может опоздать еще больше и еще больше взбеситься, потому что подобие мумии-домоседки заставило его сесть, будто ему нужно признаться в преступлении. Честно говоря, Чуя всегда ожидал, что Дазай сознается в совершении особого тяжкого преступления. Исходя из слов Мицуру и объективных доказательств, собранных за шесть месяцев совместной жизни, он может подтвердить: Дазай еще тот мудак. Следовательно, Чуя ожидал от него признания в ограблении фабрики по производству консервированных крабов, зачатии ребенка или случайном свержении мафиозного картеля. Или, может, все сразу, необязательно в заданной им последовательности. Но как он был неправ. Потому что Дазай хочет сказать ему — — Что ты имеешь в виду, заявляя, что встречаешься с Мицуру? — выкрикивает Чуя, смысл слов с трудом доходят до него. Дазай. Его сестра. Сестра Чуи. Мальчик, которому он врезал на подготовительных занятиях к школе, и его сестра. И они встречаются. Чуя сказал, что это был бы плохой день? Зачеркните. Это ужасный день. Дазай дерзко улыбается, эту ухмылку Чуя с удовольствием стер бы с его лица. Спустя тринадцать лет у него все еще есть ямочки на щеках. Его улыбка, может быть, холоднее и меланхолична настолько, что Чуя думает, была ли улыбка Дазая когда-либо настоящей, но ямочки, все же, остались. — Поэтому я попросил тебя сесть. — Он ведет себя так, словно с его стороны, попросить Чую сесть, чтобы сообщить об отношениях с сестрой его друга, — верх великодушия. Мицуру и Дазай. Миччан и Саму. Правда, что это, черт возьми? — Ты шутишь? Ты встречаешься с моей сестрой! Ухмылка Дазая сменяется серьезным выражением лица — плотно сжатыми губами, темными глазами и остротой скул, которая казалась вырезана на стекле. — Да, прости, что не рассказал раньше. — Ты, — глотает Чуя через сухое горло. — Тебе не обязательно объявлять об этом, Деби-зай. Много чести. Дазай моргает. Удивление делает его моложе своих лет, позволяя Чуе вообразить, как Дазай выглядел, будучи подростком. Как странно. — Я думал, ты будешь шокирован. — Какого черта? Ты придаешь всему слишком много значения. — Я думал, это имело бы значение, — изумленно отвечает Дазай. — Может да, для тебя, — Пауза. Чуя скрещивает руки на груди. — Я правда не знаю, что именно от меня ожидал. Не то чтобы он имеет право переживать по этому поводу. Его право каким-либо образом оценивать действия Дазая давно потеряно, а именно в тот момент, когда расстояние разрушило их существовавшую связь, и обмотанной скумбрии не нужно придавать этому какое-либо значение. У Чуи нет причин чувствовать себя преданным. Они больше не друзья. Дазай переехал в другой район, сменил школу перед шестым классом, и они потеряли их связь. Конец истории. Да, сейчас они живут вместе, но, по правде говоря, они незнакомцы друг для друга, которых объединяет взаимная неприязнь. Просто люди, связанные некоторыми воспоминаниями, без какого-либо общения, прежде чем съехаться в одной квартире из выгодных соображений. В то время как Мицуру и Дазай ходили в один тот же университет. Чуя метался между Нью-Йорком и Парижем, разрываясь между курсами маркетинга, подиумами и мастер-классами по макияжу, Мицуру и Дазай переехали в Йокогаму. Они работали в одной и той же сфере, с тех пор как Дазай боролся за его докторскую степень в возрасте двадцати лет, как скумбрия любит всем напоминать — потому что он бесячий дурак. Дело в том, что Дазай уже жил в Йокогаме, когда Чуя вернулся из Парижа и подал заявление на изучение маркетинга в области моды в Бунке. У него уже была жизнь. Полгода назад, столкнувшись с заоблачными ценами на аренду жилья и абсолютно новым городом, съехаться с Дазаем казалось идеальным вариантом. Они знали, что ни один из них не являлся серийным убийцей, хотя Чуя может прикончить его прямо сейчас по причине, которая ему не до конца ясна, и их графики жизни были вполне схожи. Мицуру могла бы остановиться… Ох. Она уже останавливается у них допоздна, чтобы поболтать с Дазаем. Чуя замечает. Но слишком поздно. — В любом случае, как это случилось? — спрашивает Чуя низким голосом. Он старается вести себя вежливее, и все же немного мазохистично, совать нос в эти отношения. Дазай почти беззаботно пожимает плечами. — Это случилось. — Ничто не случается просто так, болван. — Нет, ты прав, — тихо отвечает Дазай, медленно пробегаясь по волосам, практически ощущая, что его речь отрепетирована. — Но пока что все не так серьезно, мы просто пробуем, но я, — Дазай задерживается на секунду, что Чуя чувствует, будто все, что рассказал он, оказалось шуткой. — Я хотел быть тем, кто сообщит тебе об этом. Чтобы смягчить удар. Что-то отвратительное клубится внутри Чуи, гадко сжимая внутренности. Он чувствует себя обделенным. Нормально, что его лучший друг детства и сестра встречаются, так? Правда? — С Мицуру, — говорит он. — Господь, с Мицуру! — Я знаю, — шепчет Дазай. — Я даже не знаю, что сказать. По правде говоря, ожидалось, что Чуя выдаст более эмоциональную реакцию. Может, набросится. Но сейчас у него на это нет сил; на часах восемь, и он готов доползти обратно до кровати и проспать целую вечность. Почему он ощущает отрешенность, словно он смотрит фильм, который уже видел? Почему ощущается, будто он вмешивается в чужую жизнь? Возможность быть с Дазаем была маловероятной, ведь Дазай красив и умен, а еще ему нравятся девушки. У Чуи нет ни свободного времени, ни внутреннего ресурса, чтобы желать парня, который никогда не ответит ему взаимностью. Даже если бы их взрослая жизнь сложилась иначе, Дазай никогда бы не влюбился в него в ответ. — Чуя, мы взрослые, — проговаривает Дазай. Болезненность его слов заставляет Чую замолчать, это правда. — Отвечая на твой вопрос, это случилось в День святого Валентина. Мицуру предложила мне встречаться, я согласился, вот как все началось. — Но ты Скумбрия! Зачем Миччан быть в рыбной лавке в День святого Валентина? — Чуя! — вопит Дазай, прижимая к себе руки, изображая разбитое сердце и разражаясь смехом. Он звучит так честно, так красиво, что Чуя сам ловит себя на улыбке - но затем, вместо смешка воздух начинает колоть его легкие. То, что издает он, всего лишь жалкое подобие вздоха.

(Почему? Он не знает, ему должно быть все равно.)

— Не могу поверить. — рычит Чуя. — Что за черт. Я… — Чуя колеблется в своих словах. — Ты злишься на меня? Вопрос застает его врасплох, и рыжий ловит себя на том, что пытается найти ответ. Это похоже на детскую версию Дазая, который когда-то был его лучшим другом, словно тринадцать лет полной тишины не превратили их в незнакомых друг другу людей. Хмурясь, Чуя обдумывает это. Разозлен ли он? Да. Часть его, вероятно, беспокойна за его сестру. Но что действительно гложет его это то, что пока они теряли связь друг с другом, Мицуру продолжала видеться с Дазаем. У них были общие воспоминания, частью которых Чуя не был: он не застал, как они начали дружить, встречаться? И все на их сожженной расстоянием дружбе, которую Чуя раньше считал высеченной на камне. — Нет, — говорит он, в конце концов. — Я не злюсь. Он игнорирует нотки фальши в его словах, и то, как Дазай прищуривается в попытках найти крупицы честности в голубых глазах Чуи (честно говоря, слабом) проявлении принятия. — Не похоже, что ты не злишься, — подчеркивает Дазай. Его голос звенит в тишине кухни. Чуя морщится. Неужели Дазаю нужно его благословение? Не жестоко ли это? Что он должен сказать, когда больше нечего обсуждать? На мгновение Чуе захотелось прокричать во все легкие, но в этих отношениях у него нет права голоса. Он не позволит себе потерять самообладание от того, что он не в силах изменить. Но он старается вести себя тактичнее, подавляя досаду, до которой Дазай не смог приблизиться. — Послушай, мне все равно. Все нормально, правда. Я опаздываю, мне пора идти. — Чуя, я— — Все нормально, — повторяет он немного отрешенным и подавленным голосом. — Да, это меня задело. Не спорю. Но, как ты мне уже напомнил, Миччан и ты — взрослые люди. Просто знай, что если обидишь мою сестру, я прикончу тебя. Дазай соглашается с ним. Аккуратно, но все же. — Я не обижу ее. — Даже не сомневайся. Я отрежу тебе член и засуну тебе прямо в горло. Губы брюнета дернулись в сдержанной улыбке. Даже если его улыбка всегда украшена теми самыми ямочками, в ней больше нет того солнечного света, ее искосила жизнь: она не отражается в глазах Дазая. Он ненавидит это осознание. — Чиби всегда был буйным, — говорит он. И что-то в Чуе ломается. Всегда. Почему всегда звучит так изжито? Чуя никогда не рассматривал Дазая как того, кого он уже потерял, но эта ситуация доказывает ему обратное. Но тогда… Почему его так цепляет? Почему его гордость задета отношениями его сестры и прошлой детской влюбленностью? Он даже не знал о существовании чувства, когда душевные раны, зашитые десять лет назад, могут вновь открыться. И ощущая, как сильно кровоточат старые порезы, он понимает: быть вычеркнутым, покинутым, оставленным не приносит меньше боли в зрелом возрасте. Он даже не может сказать, что Дазай и Мицуру встречались за его спиной, потому что его даже не было в Японии. Нет, он не злится. А почему ему стоит злиться? Дазай Осаму — его упущенная возможность, старый друг и сосед по квартире. Он ужасен. Он хорош собой. Он бесячий, но Чуя ничего не имеет против — ничего бы от этого не изменилось. Одна его улыбка, и все защитные механизмы Чуи ломаются. Он всегда окружен женским вниманием, хотя никогда не воспринимает его всерьез. И теперь, когда переваривает все сказанное Дазаем, каждый вздох отдается болью.

—

Двадцать два года. Дазай даже не мог подумать, что когда-нибудь встретит свое двадцатилетие, не говоря уже о двадцати трех лет через месяц, но его жизнь всегда умеет доказать обратное. И теперь он проживает двадцать два года собранных ошибок и слабых радостей жизни, утерянных друзей и вновь приобретенных. Двадцать два года в состоянии полужизни, год за годом продвигаясь вперед. Двадцать два года непрожитой обиды из-за Накахары Чуи. Если бы кто-то сказал ему, что он будет изображать отношения с сестрой его (безответной) самой первой (вечной) любви, он бы назвал этого человека сумасшедшим. Но, увы, это именно то, чем он занимается сейчас. И все началось потому, что Мицуру попросила Дазая о помощи, чтобы заставить ее бывшего ревновать. Красавчик Фудживара Тейка, благослови его сердце, так погряз в чувствах к Накахара Мицуру, что пытается избежать их при любом удобном случае, и Дазай не одобряет его, но он любит Мицуру и всегда поможет ей. За многие годы вне дома она стала ближайшим другом Дазая. Она подлатывала его раны, всякий раз, когда жизнь разрушала его, и ее преданность к нему всегда с ней. Мицуру всегда была непреклонна в том, чтобы не впутывать брата в свои отношения, поскольку Чуя склонен разбалтывать секреты в нетрезвом состоянии, и Дазай даже не может сказать, что она неправа. Спустя годы Чуя не имеет способности скрывать свои эмоции, особенно когда он пьян. Он все еще болтает без умолку и не фильтрует сказанные им слова. Кроме того, он не видит причин для того, почему его старый друг должен хоть как-то переживать из-за его личной жизни или личной жизни Мицуру. До тех пор, пока —

— Ты злишься на меня?

— Послушай, Дазай, все нормально. Я опаздываю.

Находясь в забитом людьми вагоне и опаздывая на занятия, Дазай вновь обдумывает этот разговор. Вновь и вновь. Он не вполне уверен, почему так зациклен ка каждой мелочи, хотя объясняет это беззащитностью, надеждой и анализом скрытых смыслов. Двадцать два года жизни. Тринадцать лет молчания между ним и человеком, которого он считал своим навсегда. Двадцать два года, шесть месяцев под одной крышей, и Дазай все еще тихо, безответно, отчаянно влюблен в Чую.