Easy in Theory

Дазай сожалеет о том, что отпустил Чую. Их дружба никогда не имела губительных последствий для них самих: взрослая жизнь просто ворвалась и разрушила все. Жаль осознавать, что их ссора является обычной, но отношения далеки от заурядности. Есть дружба, которая не завершается скандалом, эмоциональным взрывом и с треском захлопнутыми дверьми. Она просто подходит к концу. Она чахнет в тишине, затаскивается до дыр, погребается заживо под сотнями непрочитанных сообщений, день за днем задыхаясь от пропущенных звонков и отмененных встреч. Дазай сменял школы, Чуя подался в другой институт. Дазай никогда не знал, боролся ли (его) Чиби с ненавистью к точным наукам, был ли он принят там, где он хотел учиться, давал ли частные занятия младшим курсам и принимал ли участие в клубах по интересам. Он никогда не спрашивал. От Мицуру он узнал о переезде Чуи и поступлении в академию искусств, а затем о жизни в Нью-Йорке. Время от времени он жил в Париже, проживая в квартире родителей Артура. С началом романтической жизни Чуя переезжал к разным парнями: крутым, спортивным и раскрепощенным. Но ни один из них не был Дазаем. Он презирал каждый комментарий, невзначай прочитанный в социальных сетях, презирал все подписи к парным фотографиям Чуи. Боже. Чуя не мог найти себе парня хотя с одной функционирующей извилиной. Сначала было больно. Каждая картинка задевала как наждачная бумага по коже, потому что часть Дазая знала, что он мог бы быть намного лучше для Чуи. Но в то же время, разрываясь между учебой и работой, у него не было времени, чтобы связаться с ним. Позже Чуя написал ему в Инстаграм о своем переезде в Йокогаму. Он знал, что Дазай был в поисках соседа, и Дазай согласился. Но жизнь умеет разрушать все, что может сиять — окислить то, что прекрасно. Превращая мечты в пыль, а друзей в незнакомых друг другу людей. — Так, Чуя нормально отреагировал? Это то, о чем спрашивает Мицуру в первую очередь, хотя в ее словах не прослеживается обеспокоенности. — «Нормально отреагировал» звучит как преувеличение, — хмыкает Дазай, прислоняя губы к краю кофейной чашки. — Но жить будет. Вокруг них, в университетском кафе толпятся полусонные студенты с блеклыми лицами, заполняя пространство знакомыми и щебечущими голосами. Несмотря на свой внешний вид, который резко контрастирует с общим фоном и атмосферой кафетерия, Накахара Мицуру идеально вписывается в это окружение. Она — краеугольный камень, необходимый элемент в жизни Дазая. Она — часть его вселенной. Она поддерживала его с тех пор, как Дазай стал самым молодым кандидатом на степень по философии в университете, она помогала ему, когда у него был нервный срыв из-за проекта. Вопреки самому себе, Дазай видел, как Мицуру расцветает, превращаясь из девушки в женщину, из сестры Чуи в его близкую подругу. — Ладно, — говорит она. Прядь рыжеватых волос падает на глаза, и она небрежно поправляет их. — Спасибо, что не сказал ему. Он начнет верещать, а потом напьется и разболтает всем. — Ты уверена? — Поверь, я знаю своего брата. Дазай собирается настоять на своем от имени Чуи, когда внимание Мицуру переключается на знакомый мужской голос, громкий и счастливый, приветствующий идущих навстречу приятелей. — Он здесь. — шепчет Мицуру, наклоняясь вперед и ища руку Дазая. — Что здесь делает Тей-кун? Он смеется? Он смотрит в нашу сторону? Дазай хихикает себе под нос. За все это время Накахара Мицуру не поменялась. Она все также была влюблена в Фудживару Тейку, золотого мальчика их университета. Ее Фудживару. Он был олицетворением лабрадудлей, таким же добродушным, красивым и уморительно глупым. Дазай гримасничает, притворяясь, что вот-вот упадет в обморок. — Ах, как же душераздирающе! Мицуру встречалась бы со мной только ради того, чтобы вызвать ревность у бывшего!~ — Идиот, — говорит она, пиная его в голень. В этот момент она поразительно похожа на своего брата, что Дазай задается вопросом, не дружит ли он с ней только потому, что она напоминает ему Чую. Однако он глупец, потому что сам знает это. Но истинные слова Мицуру были совсем иные. — Дазай, спаситель мой, притворись моим парнем, чтобы я смогла заставить тупицу Фудживару-куна ревновать! — Дазай вновь проговаривает с удовольствием. — Бесстыдная женщина! Мицуру ухмыляется. Ее голубые глаза сияют, так похоже на блеск в глазах Чуи, честный и открытый. — Сказал король бесстыдного поведения. — По крайней мере, у меня нет тайных планов!~ — Ух, ну конечно, — говорит она, морща нос. — Разве не ты хотел сбежать от своих интрижек? Хмыкнув, Дазай пропускает этот комментарий. Она не ошибается, но ей необязательно знать, что все эти отношения имели единственную цель — найти кого-то с достаточно голубыми глазами и кожей, покрытой веснушками. Все это было отвлечением, и посмотрите, к чему привело все это и влюбленность в Накахару Чую. — Эй! — зовет она, снова пиная. — Сфокусируйся. Что делает Тей-кун? — Ай! Ты так же свирепа как и твой брат. — То, что она издает в ответ, похоже на скулеж и ворчание, не что иное, как отчаяние, и Дазай закатывает глаза, прежде чем оглядеть толпу в поисках Фудживары. — Не знаю, что делает твой жеребец. Он заказывает какой-то зеленый напиток со вкусом матчи и токсичной маскулинности? — Не будь таким подлым. — А я и не злой! Тебе следовало дважды подумать, прежде чем заводить отношения с этим факбоем из кампуса. — Так ты и есть факбой из кампуса. Поэтому я и попросила тебя помочь. — Я то думал, это из-за моей сногсшибательной внешности и нашей многолетней дружбы. — парирует Дазай, игриво изогнув брови в той манере, которая так не нравится Чуе. — Ты заблуждаешься. — Ты все равно любишь меня, — отвечает он. Аккуратно потягивая кофе, Мицуру морщится и позволяет их разговору погрузится в уютную тишину. Сердце Дазая поет. Он знает, что она любит его, но все же приятно знать, что не в том самом смысле. И все же, что-то осталось от того утреннего инцидента: чувство вины, зудящее при воспоминании его глаз и его безмолвного принятия произошедшего. То, как он задавал уточняющие вопросы, как будто это было не его дело. — Эй, Мицуру, — тихо подзывает он, — Могу я тебя кое о чем спросить? Ее голубые глаза расширяются в зарождающимся любопытстве. Он никогда не спрашивает разрешения, но сейчас он просто это делает. — Конечно? — Я разговаривал с Чуей сегодня утром. И лучше бы я этого не делал, потому что там было что-то не то. — Да, ты мне сказал, — кивает она. — Ты мне рассказал. — И он… нет, мне просто интересно… когда Чуя перестал меня называть по имени? Брови Мицуру приподнимаются. — Почему? — Просто любопытствую. Он говорит это, словно сомнения внезапно не докучают его. — Оу, вау. Думаю, с начала средней школы? — Она замолкает на полуслове, покусывая нижнюю губу, как будто мысленно прокручивает воспоминания, потягивая капучино. — Сразу после того, как отнес Саму на чердак. — Сразу после чего? — вскрикивает Дазай достаточно громко, чтобы несколько людей обернулись. Неужели Чиби приворожил его? Это история ужасов? Он запер куклу вуду на чердаке? Он умрет? Мицуру пожимает плечами. — Ой, извини. Я не рассказывала? — Нет. — Не подумай, что ты какой-то особенный. У Чуи была привычка давать игрушкам имена. — Она хихикает, ее плечи аккуратно подрагивают при воспоминании. — Он назвал игрушечного поросенка Полом, представляешь чем это закончилось: папа раздул из этого трагедию. — Чиби никогда не рассказывал, — бормочет он мрачным тоном. Должен ли он чувствовать себя преданным из-за того, что Чуя называл свои игрушки в честь людей, и особенно из-за того, что он обидел своего отца? Нет. Он все равно чувствует себя преданным? Это очередное подтверждение того, что он больше не знает Чую. — Как ты считаешь, мой брат признался бы тебе, что у него были плюшевые игрушки? Саму был его плюшевым мишкой. — Плюшевым мишкой?! Чуя назвал его Саму. Чуя назвал то, что приносило ему утешение, в его честь, будто Дазай это заслуживал, а после убрал на чердак. Но Мицуру ухмыляется, будто и раньше дразнила Чую по этой причине, и волна дрожи пробегает по спине Дазая. — Он будет отрицать, но это была его любимая игрушка. У него был галстук и баночка с медом и… — Я всегда любил сладости, — сдавленно говорит он. Боже, это все усугубляет. — Ты никогда мне не рассказывала. — Ты никогда не спрашивал. — отвечает девушка, в смущении наклоняя голову. — Жаль, что ты был маленьким умником, так что игрушки моего брата были что-то вроде секрета. Но, в любом случае, по моим расчетам это закончилось примерно в средней школе. Когда его губы растягиваются в улыбке, он не уверен, похоже ли это на искреннюю улыбку или у него нервный тик на почве услышанного. Возможно, и то, и другое. — Значит, бедняжка Саму на чердаке, — говорит он. — Ну, да. Все думали, что это было сделано с целью смириться с тем, что вы, ребятки, больше не были друзьями, понимаешь? Мицуру делает глоток кофе и закидывает ногу на ногу. Должно быть, это все потому, что она услышала шаги Фудживары, приближающегося к ним, думает Дазай. Мускусный одеколон и тестостерон, исходящий от Фудживары, витает в воздухе, и несмотря ни на что взгляд Мицуру всегда прикован к нему: эти двое всегда натыкаются друг на друга. Но как его может волновать это и его небольшое рандеву с Мицуру, когда его легкие горят? — Понятно. Значит, Чиби перестал в средней школе. Он все еще называет его Чиби, его Чиби, когда как Чуя никогда не принадлежал ему. Чуе никогда не был необходим Дазай, чтобы прогнать свои кошмары. Плюшевый мишка справился с этим лучше него. Мицуру пожимает плечами. — Ты не подумай, но я считаю, что неуместно называть так едва знакомого тебе человека. — Я… — Дазай замолкает, делая тяжелый вздох. Дыхание не должно отдаваться болью, но что есть, то есть. — Думаю, Поль и Артур счастливы, что у них есть чердак, полный кукол и плюшевых игрушек. Он ожидал, что Мицуру посмеется над этим и расскажет, как Пол ненавидит это. В таком случае он бы мог сказать, что Мори выкинул все принадлежавшие ему вещи сразу после переезда. Однако, она реагирует иначе. Голубые глаза девушки распахиваются, будто в очередной раз он все не так понял. — Ох, да вовсе нет. — Нет? Губы Мицуру растягиваются в улыбке. — Родители пожертвовали большую часть игрушек в благотворительные организации. Остался только Саму.

—

Все начинается с возвращения Чуи домой после долгого съемочного дня. Его помада размазалась на губах, головная боль пульсирует в затылке, но сердце замирает, когда он застает кое-что (или кое-кого) дома. Легкий запах пива и сигарет ударяет по сознанию. За последние шесть месяцев Чуя узнал, что Дазай курит только под сильным стрессом. Сегодня, похоже, неугомонную и перевозбужденную скумбрию смыло волной: ту, что растянулась на диване, зажав голову между подушками. При любых других обстоятельствах, развернувшаяся сцена могла показаться смехотворной, если бы не осязаемая напряженность плеч и нервное подергивание его рук. Чуя может ощутить, что спина Дазая сейчас не что иное, как переплетение дискомфорта, нервного напряжения и стресса. — Дазай… Ты. — в его голосе слышится паника. — Ты в порядке? — Чибиии! — Что не так? Дазай отвечает причитательным тоном, перекатываясь по дивану. — А что так? Брови Чуи поднимаются. Осаму, ты чертовски меня беспокоишь и раздражаешь. Фраза вырывается из его легких, но все же застывает на губах. Рыжеволосый глубоко дышит, как только входит в комнату. — Эй! — вопит он. — Перестань! Ты что, тупой? — Позволь мне умереть в одиночестве. — Э? Вздохнув, Чуя присаживается на диван. Ну, в самом углу, ведь не дай бог этот мудак подвинется, чтобы освободить ему место. Он хватает подушку, которая накрывает лицо Дазая, и швыряет ее на пол, получая в ответ драматичный стон, который остается незамеченным. — Давай же. Совершенно по-детски Дазай вздыхает в подушку. — Давай же что? — Выкладывай. Что случилось? — Ужасный день. По едва уловимой дрожи в голосе Чуя понимает, что он не драматизирует: этот день действительно выдался трудным. — Знаешь ли, ты можешь рассказать. — Ты сочтешь это глупостью. — А ты попробуй. — Оставь меня в покое, Чиби, — говорит Дазай, поворачиваясь лицом к нему. У него пухлые щеки (пухлые и милые, выдает предательский голос в голове Чуи), но в свете ламп его глаза блестят. Чуя не может понять, то ли он пьян и устал, то ли он плакал. — Нет. — Я же сказал, что оно того не стоит. — бормочет Дазай. — Бред собачий. — Чиби такой шумный сл… — брюнет замолкает на полуслове, вдруг что-то цепляет его внимание. — У тебя помада на… лице. Голос Дазая вновь затихает, вместо слов он поднимает руку и большим пальцем тянется к подбородку Чуи. Слишком, слишком близко к нижней губе, и Чуя делает глубокий вдох, не смея пошевелиться. Движение легкое, рассеянное и слегка пьянящее, как и взгляд Дазая. Манящее, но неправильное прикосновение, заставляющее Чую вздрогнуть. Весь воздух в легких внезапно исчезает, и он так искушен, сломлен и потерян под его взглядом. Как такое нежное прикосновение может настолько сломать его? Неужели настолько сильно он скучает по своему старому другу? (Или потому что Мицуру украла у него Дазая?) — Да, — выдыхает он. — Мне пришлось нанести ее для съемок, но она размазалась. Большой палец Дазая невесомо скользит по его подбородку, одновременно легко и обжигающе. Глаза блуждают по его лицу, и Чуя надеется, что Дазай чувствует то же самое. — Она идет тебе, — бормочет Дазай. — Макияж испорчен. Текстура этой помады просто дерьмо. — Но она все еще отлично смотрится на тебе. — Не глупи. Это всего лишь красный пигмент. Дерьмовый красный для дерьмовой помады по завышенной цене. Почему сейчас она обжигает? — Я серьезно, Чуя. Когда брюнет хриповато произносит эти слова и смотрит куда-то вдаль, перед глазами Чуи проносятся сотни образов. Предательские, неправильные образы Дазая, размазывающего помаду на губах. Образы, где он большим пальцем касается его губ, тепло и осторожно, прямо перед тем, как подушечка пальца подстраивается под форму его губ. На секунду Чуя задумывается, могло ли это прикосновение быть греховным, похотливым и принадлежать только ему? Мог ли рот Дазая поцелуем унять его сердечную боль? Но вопреки инстинктам и ощущениям Чуя отворачивает голову, избегая прикосновения. Дазай — парень Мицуру; он просто устал и всегда любит заигрывать. Эта нужда и неназванное притяжение; ощущения, пробегающие по телу, как свет мягко проникающий в темную комнату, при любом прикосновении Дазая — просто ничто. — Дазай, что случилось? — вновь спрашивает Чуя. Нежно, так нежно. — Я получил корректировки в работе, — наконец признает брюнет. Его взгляд отрывается от губ Чуи, и он не знает, счастье это или проклятье. — В реферате. Он был важным, и я никогда не получаю корректировок. Я – гений. Я не проваливаюсь. На мгновение Чуя планирует придушить его, но затем Дазай вновь шепчет: — Чиби, я тупой? Черт, думает про себя Чуя. Он же не серьезно? Но это также разбивает сердце Чуи, ведь неуверенность Дазая разоблачила его. Маски исчезли, обнажив сомневающегося в себе человека под амплуа самоуверенного гения. — В этом нет личного смысла. — В этом есть личный смысл, — говорит он, пробираясь ближе к Чуе. — Такое ощущение, что Одасаку совершил большую ошибку, предлагая мне эту должность, и, — он трясется, — я самозванец. Чуя хмурится, подыскивая подходящие слова, которые никогда не будут достаточно осмысленными и значащими. Дазай неуверен в себе. Под очевидным бахвальством он неуверен в себе до глубины души, и Чуя может распознать в нем синдром самозванца, когда это бьет по его лицу. И, признаем, он понимает эту закономерность. Нелегко получать обратную связь в той области, в которой ты хорош. Особенно, если ты Дазай-гений-Осаму, и все думают, что выиграешь Нобелевскую премию до тридцати лет. Особенно, если ты Дазай, и нет, ты никогда не получаешь корректировки. Когда ты Дазай-кун, и взрослый мир возлагает на тебя большие надежды всю твою жизнь. Чуя был рядом с Дазаем всего несколько лет, в самом начале их жизненного пути, но он прекрасно помнит отношение учителей к нему — будто его неугомонное, граничищее с безумием нутро можно было терпеть только ценой постоянных, нечеловеческих академических успехов. Он не мог болеть, он не мог стремится к пятерке с натяжкой. Он не мог не справится с пробным заданием без всеобщего разочарования от того, что этот умник вновь справился. Но Чуя всегда знал, что Дазай больше, чем простой вундеркинд. Чуя видит, как сильно это давление вредит Дазаю: простому мальчишке с сильной неуверенностью в свои силы, скрытой под сияющей оболочкой. Вот почему его рука ищет и находит брюнета, успокаивающе запуская пальцы в волосы. Мягкие локоны встречают осторожное прикосновение. Ощущая массирующие движения по голове, Дазай оттаивает. Он чувствует биение сердца Дазая так же, как и ежедневные сокрушительные ожидания к нему. Чуя просто хочет снять рукой это напряжение. Возможно, это эгоистично, так касаться его. Он хочет, чтобы брюнет расслабился и поверил в свои силы, пока его пальцы снимают долой всю боль. Он хочет поддержать друга. — Ну как? — Хорошо. — полушепотом мурлычет Дазай. — Ты не самозванец. Дазай, ты не станешь менее умным только от того, что какой-то говнюк добавил бессмысленную писанину в твою работу,— Дазай резко вздыхает, но не отвечает. Острое чувство реальности происходящего настигает его. — Ты хитроделанный, но далеко не тупой. — Ты не значишь меньше остальных. — Что, если я забрался так высоко благодаря удаче? Пальцы Чуи дергаются на мгновение, прежде чем вновь мягко пошевелиться. — Дазай, — продолжает он таким же мягким, как и его движения, тоном, — В тебе заключено многое, и большая ее часть чертовски меня бесит, но ты точно там, где ты находишься только потому, что тебе повезло. — Его пальцы нежно зарываются в волосы, поглаживая кожу. — Ты большая заноза в заднице. Ты отвратительный сосед, неряшливый, заигрывающий и порой слишком дерзкий, но ты – хороший друг. Ты самый умный человек, которого я знаю. Он также человек, к которому он желает быть ближе, но это было бы подло и эгоистично. Долгое мгновение Дазай молчит. Терпеливо Чуя позволяет ему осмыслить его слова, потому что знает, что брюнет будет противиться сказанному ему, прежде чем поверить. Дазай никогда не был хорош в принятии помощи от окружающих и попытках вразумить его, но Чуя все равно старается. После секундного колебания Дазай испускает слабый вздох. — Чуя правда так думает? — Ага. — Я… — он извивается под прикосновениями рыжего, наклоняя голову для более удобного угла. — Хотя я абсолютно уверен, что ты неправ. И этого достаточно. Чуе требуется много внутренних усилий, чтобы удержаться от «хватит!», ему хочется закричать. Теперь он может терпеть флитрующего Дазая, который тратит тридцать минут в день в попытках поухаживать за девушкой в супермаркете, пока Чуя занят выбором желтых перцев. Он может справиться с надоедливым Дазаем, который так много думает о себе. Чего он не может терпеть, так это его синдрома самозванца. Потому что Дазай самоуверенный и самодовольный дурень, изумительный и красивый (и привлекательный), да и работает он усерднее кого-либо. Чуя может и не застал всего этого, но он знает. — Хорошо, — парирует он, убирая руку и игнорируя, как хнычет Дазай. — Достаточно. — Достаточно? — эхом отзывается Дазай, ошеломленным и тихим голосом. — Какое у тебя любимое лакомство? (Почему он спрашивает? Раньше его любимым лакомством было до жути сладкое какигори. Оно все еще должно быть —) Дазай моргает. — Сакэ? (Ну да, забудьте об этом.) — О боже, ты засранец, — рычит Чуя, уши его краснеют, когда смех Дазая словно шелк доносится до ушей. — Ну, а у меня попкорн. Итак, возьмем миску попкора, сакэ, пиво и посмотрим твой любимый фильм. Ну как? Дазай колеблется. — Вообще-то… — колеблется парень, приподнимаясь и заправляя прядь за ухо. На секунду Чуя уверен, что Дазай найдет способ извиниться за то, что он не участвует в операции «Спасти Скумбрию». К его удивлению, он этого не делает, лишь улыбается. — Вообще-то, может нам еще и фруктовых сэндвичей? И фруктовые сэндвичи, которые они купили. Это, и еще одеяло и много подушек. Чуя точно знает, что это лучшее лекарство от плохой оценки это крепость из подушек, куча вкусностей и покой надоедливых, приводящих в бешенство, любимый друзей. И, возможно, он не специалист в складывании подушек, он не может так же изящно давать речь как Пианист или приготовить крышесносный коктейль как Тросс, но может соорудить приличную мягкую крепость и удерживать в ней Дазая до тех пор, пока ему не станет лучше. Однако в итоге они не выбрали любимый фильм Дазая. Вместо этого брюнет предложил последний фильм, который они смотрели вместе в детстве. Он был обескуражен тем фактом, что Дазай помнит, но все же не смог отказаться. — В честь старых добрых времен, — сказал брюнет, и в кои-то веки это прозвучало сладко, чем горько. Как Чуя мог отказаться? Сейчас он доволен тем, как уютно под одним для двоих одеялом, между ними сложены подушки, а вкусного намного больше, чем они могут съесть, на фоне играет «Спящая красавица». Чуя переоделся в толстовку и небрежно собрал волосы в пучок бархатной резинкой, когда как Дазай глубоко зарылся в одеяло. Рыжий поворачивается, чтобы взять горстку попкорна, как слышит, что Дазай затевает разговор. — Чиби? — Да? — Что это? Это кошка? — говорит Дазай, указывая на место за ухом Чуи. — Я имею в виду татуировку. Прежде чем он успевает остановиться, Чуя улыбается и тянется к уху; губы растягиваются, щеки излучают уютный румянец. Это такое интимное место, не удивительно, что Дазай никогда прежде не замечал ее до этого момента, ведь Чуя обычно не собирает волосы, и они никогда не находились так физически близко друг к другу. Так что, нет, Чуя не удивлен, что Дазай никогда прежде не замечал крошечный, едва заметный рисунок: кошку, свернувшуюся калачиком, маленькую планету. Она элегантна, как бы он сам описал ее, но больше всего она вызывает чувство комфорта, пронизывающего до костей. Он скучает по дому — и он чувствует себя ближе к нему, когда его пальцы прикасаются к татуировке. — Арахабаки. — говорит он. Дазай вздыхает в знак понимания. — Кот? — Мой кот, — уточняет Чуя, нежно поглаживая рисунок за ушком. Он отстаивал свои права в усыновлении питомца, и теперь его родителям приходится строго соблюдать инструкции в отправке не менее десяти фотографий в день. Дазай смягчается, что необычно для него самого. — Да, Мицуру постоянно скидывает по меньшей мере сто фотографий в общий учебный чат. Чуя игнорирует острый толчок в живот. Мицуру. Конечно, им нужно говорить о Мицуру, конечно, она делится с ним фотографиями его кота. — Как ей и следует, — говорит он. — Это мило. — Спасибо. — отвечает Чуя. Жар растекается по его щекам, когда чувствует на себе изучающий взгляд Дазая. — Знаешь, я сам придумал эскиз. Я очень этим горжусь. Я был в Нью-Йорке и скучал по дому, и … — Он из тех людей, кто делает тату в честь своих любимых людей. Включая Дазая — естественно, как лучшего друга. (Нет, тупой ты ублюдок, — подкидывает ему голос в голове. Тебе потребовалась минута, чтобы стать другом Саму, и шесть месяцев, чтобы влюбиться в Дазая.) Но теперь уже слишком поздно. Вот неудачник, а? Ему потребовалось слишком много времени, чтобы понять такую глупость. Может, поездка к родителям и Арахабаки, подальше от Мицуру и ее парня, поможет ему. Он может заглянуть на чердак и проверить, в порядке ли Саму, как он делает это всегда; поздороваться, обнять Саму и вновь почувствовать себя дома. Да, думает Чуя, ему следует съездить домой. Или, по крайней мере, он должен убедить родителей позволить забрать (крайне боготворимого) питомца в Йокогаму. — А ты…? — тихонько намекает Дазай ему, наклоняясь, чтобы ткнуть Чую в щеку. И со звуком «чпоньк» Чуя отталкивает Дазая. — Вот я сделал тату, и люди как ты напоминают мне каждый день, что кошки лучше людей. — Но Чуя – креветочка. — Тогда ты – стухшая рыба — с издевкой говорит Чуя, отодвигаясь от Дазая. — А теперь завались и дай мне посмотреть фильм, окей? Дазай стонет, зарываясь в подушки, сложенные между ними, и прижимает ткань к боку Чуи. Их разделяет лишь ткань подушки, и Дазай находится слишком близко к физическим границам Чуи, но, к счастью, кажется, что он слишком занят критикой старого анимационного фильма, а не тем, как порозовела шея рыжего. — Но это так тууу-пооо. — Дазай, — раздраженно вздыхает Чуя, — это диснеевский фильм, конечно он детский. — Но это уродливо в любой анимации. — Да, не могу не согласиться. — И, смотри. — Брюнет бесцельно указывает на экран, где главный герой вот-вот попадется в ловушку злодея. Чуя помнит это только потому, что пару лет назад двоюродная сестра Дазая (малышка Элис, не-такая-уж-и-малышка с тех пор как она в старшем классе) настояла на ежедневном просмотре без остановки «Спящей красавицы». — Понятно дело, что это ловушка. Чуя запихивает в рот немного попкорна, выигрывая время, чтобы решить, хочет ли он ответить или придушить Дазая. — Думаю, должна быть причина, почему фильм называется Спящая красавица, а не «Красавица, достаточно умная, чтобы избежать очевидной ловушки». — Верно, — Дазай задумчиво покусывает нижнюю губу. — Просто посмотри на фон и цветовую гамму сцены. Это очевидно. Знал ли Чиби, что зеленые и лаймовые оттенки часто указывают на злодея? — Оу? Дазай пожимает плечами и разъясняет ровным голосом. — Этот фильм 59-го года выпуска. Несмотря на то, что фильм основан на сказке конца 60-х годов, он по-прежнему соответствует современной психологии цвета. Как предсказуемо. И он еще имеет смелость называть себя тупым, хмурясь думает Чуя. Дазай – воплощение книжной эрудированности, любопытства и начитанности. Потехи ради он может написать сообщение азбукой Морзе. Он знает об осознанных сновидениях, таксидермии (он фолловит канал на Ютуб странного парня по имени Лавкрафт), ботанике (и все же убил бы суккулент в течение первых двадцати часов) и, по-видимому, о диснеевских фильмах. Он – кладезь найденных-в-интернете-в-3-часа-утра-ради-борьбы-с-тревогой, но малейшая оплошность заставляет его сомневаться в себе. — Это интересно, — врет Чуя. — Цвета вроде черного и зеленого использовались для обозначения злодеев, — говорит он. — Если бы я был персонажем, я бы был одет в черное. — Ты бы был в желтом, чтобы повредить всем синапсы. — Никогда! — Или же ты бы был одет в что-то безвкусное, например, в бежевый плащ или что-то в этом духе. — Почему, потому что я высокий и могу снять плащ, в отличие от Чуи? Чуя закатывает глаза, слегка раздраженно. — Нет, потому что у тебя нулевые представления о моде. Но, да, как персонаж смеет не просматривать рандомные статьи в Википедии. — Ты многому учишься, пока не можешь уснуть, — отвечает он так, будто это норма. — Очередная причина того, почему эта главная героиня тупая. Она слишком много спала. — Ты серьезно слишком много придаешь этому значения. — Я просто говорю, что это тупо. — И ведешь ты себя по-детски, — огрызается Чуя в ответ. Глаза Дазая расширяются, он игриво обижен. — Нет?! — А вот и да. А теперь завались. С годами Чуя стал верить, что его сознательная часть развивалась только ради таких стычек с Дазаем. Эта привычка настолько глубоко осела в нем, что с таким же успехом могла бы стать чертой характера. Несмотря на все произошедшее, она все еще является частью его самого. Все такая же его часть, когда Дазай усмехается, бросает в его сторону печенье и целует в лоб. Чтобы позлить его, рыжий ловит печенье ртом, молясь, чтобы оно не попало ему в глаз или не в то горло, осторожно пережевывая лакомство (он ненавидит клубничный «Привет Панда»), как только оно оказывается на его языке. — А-а-а, — вскрикивает Дазай, хлопая в ладони. — Браво! Чуя такой хорошо выдрессированный тюленчик, я должен отвезти его в аквапарк для выступлений. — Что?! — Как мы тебя назовем? Чибикко, Глупый Исполняющий трюки тюлень? — Я не тюлень, ты, болван! — Ну да. Тюлени такие милые. Тогда, пес? — ЭЭ?! Раскованный, искренний смешок Дазая заставляет губы Чуи растянуться в улыбке. Видите-ли в чем дело: Чуе все равно, оскорбляет ли «Спящая Красавица» интеллект Дазая и подшучивают ли они друг над другом, до тех пор, пока она может отвлечь Скумбрию. Потому что приятно слышать, как хихикает парень, когда буквально пару минут назад он так упорно был занят самобичеванием. — Знаешь, Чиби, ты обвиняешь меня за ребячество, но Одасаку не может отличить «Золушку» от «Спящей красавицы». Одасаку. Вновь это имя. Невзначай брошенный комментарий возвращает интерес Чуи к Дазаю; нет ничего странного в том, что новые имена слетают с губ Дазая, но это нечто иное. Это часто облечено в другие смыслы, за которыми скрывается «Вот это. Это очень важно.» И Чуя хочет узнать все о важных Дазаю людях, если сейчас еще не слишком поздно. — Кстати, кто такой этот Одасаку? — спрашивает он. Дазай сияет — на этот раз это доходит до его глаз. Эта перемена настроения радует их, она дает солнцу вновь сиять, и Чуя понимает, что не видел эту улыбку минуту назад. Странно, как самая искренняя улыбка, такая редкая, может вновь появиться так легко. — Наконец-то! Я то думал, Чуя никогда не спросит. — Хах? Ты специально назвал имя парня вне контекста якобы случайно? — Я хотел, чтобы тебе было любопытно! Что? Просто кто этот человек? — Просто скажи мне? — Конечно же Одасаку мой лучший друг! — с восторгом щебечет Дазай, приближаясь ближе к Чуе. — Он также тот, кто написал мне рекомендательное письмо на докторскую степень и поручился за меня. — Его улыбка становится шире. — Одасаку поверил в меня. Он проговорил это, но его слова звучали как «он признал меня, настоящего меня». Эти слова вызывают горькую улыбку у Чуи — улыбку, которая ранит сердце и вонзается в лицо. Он не обижен, что у Дазая есть лучший друг, конечно, при условии, что брюнет сможет уступить немного места и ему в своей жизни. Что ранит Чую, так это скрытое за этим одиночество, потому что никто никогда не должен говорить, что какой-то человек увидел в нем что-то, чего не заметил никто другой. У Чуи всегда было много друзей, но Дазай? Он говорит это так, будто Одасаку был единственным значимым в его жизни человеком. Он никогда не хотел быть единственным другом для Дазая, и он не склонен ревновать к другим людям; с Флагами он узнал, что люди могут дружить с несколькими людьми одновременно. Конечно, немного горько, что он позволил себе так отдалиться от Дазая, но сейчас он лучше узнает парня. Ему посчастливилось получить еще один шанс; даже если это не тот шанс, которого он желал, но этой возможностью все еще стоит дорожить. — Ох, звучит здорово, — говорит рыжий, но внутри он понимает, что это неправда. — Он самый лучший человек на свете. В голосе Дазая прослеживается очевидное обожание, и на этот раз это греет душу Чуи. — Ах, круто, — отвечает Чуя. Дазай дуется, брови практически соприкасаются на переносице, а щеки слегка нахохлились воздухом. Он выглядит как ребенок, и это напоминает Чуе совсем юную версию Дазая. — Что? — Просто думаю, что он бы очень понравился Чуе. Ага-ага, доходит до Чуи, Скумбрия как всегда хочет выкрутиться. — Я уверен. — ухмыляется брюнет. — Смотри, чтоб организовал нам вечернюю встречу или что-то типо того. Мы можем пойти выпить вместе. — Правда? Ты не против? Чуя не может не нервничать, когда тонет во взгляде Дазая, окутанном неприкрытым счастьем. Он тяжело глотает, язык потяжелел у него во рту. — Конечно нет, — говорит Чуя, — Не тупи. — Правда-правда? — Он делает тебя, болвана, счастливым, в этом состоянии тебя можно потерпеть, так что стоит поблагодарить его за это. Он никогда не хотел отгородить всех от Дазая только для себя, он просто никогда не хотел, чтобы бы он оставался один или был обсуждаем идиотами, как Федя. (Чуя также игнорирует, что между ними и Федей было кое-что большее, когда встретил его в Нью Йорке, потому что это было два года назад в неделю моды, и это ничего не значило. Ну, ладно, было приятно. Очень приятно; Фёдор начал рассказывать, как время от времени проверял его профиль на Linkedin, и что-то в опьяненном от чрезмерного количества Пинот теле Чуи сорвалось с цепи. Ему было нужно, чтобы Федя замолчал. Отчаянно опьяненный, отчаянно одинокий. Не то, чтобы он поддерживал связь с Федей или что-то больше.) Если Одасаку и Мицуру делают его счастливым, то Чуя будет счастлив за него. Достаточно знать, что Дазай доволен. — … Чуя? — Бархатный, томный голос Дазая заставляет его встрепетнуться. — Хм? — Спасибо. Он моргает. — За что? — За то, что здесь. — Дазай одаривает его вкрадчивой, печальной улыбкой. — Я тосковал по тому, какого быть другом Чуи. Чуя нежно улыбается в ответ. Это отдается покалыванием в груди, но он тоже скучал по Дазаю. — Да… Я возьму пива из холодильника, — хмычет он, не зная как следует ответить. Как стоит ответить тому, кто смотрит на тебя так, будто сегодня ты спас ему жизнь? Как стоит ответить человеку, который небезразличен тебе уже неделю — нет, который нравится тебе уже полгода — и этот человек также парень твоей сестры? Но пиво не помогает ему облегчить его затруднительное положение. Это даже ухудшает ситуацию. Ведь это значит, что Чуя выпил больше положенного, и он не совсем уверен, как на часах час ночи, они оба пьяны и смотрят третий диснеевский фильм подряд. Чуя отбросил подушки между ними, проклиная, что Дазай забрал все пиво себе и вместо этого начал подкидывать ему печенье на бис «Тюленьчика Чибикко». Дазай опрокинул миску попкорна. Возможно, они нарушили таким образом общественный порядок в районе. Это хаос. Они залпом смотрели диснеевские фильмы, распевая саундтреки так громко, что сосед постучал в стену, разделяющую их дома в момент исполнения самой лучшей части песни «Насколько далеко я зайду». Кстати, вина за это полностью на Дазае; придурок встал, чтобы запеть, размахивая бутылкой. Он споткнулся только тогда, когда Чуя яростно потянул его за штаны, крича, чтобы он сел. (— Эй, бродяга сраный, ты загораживаешь мне весь вид! — Чуя?! Я и есть твой вид!) В какой-то момент Чуя разогрел в микроволновке курицу под соусом терияки, хотя и не помнит, как делал это и заставил Дазая поесть, пока болван тыкал его в щеку и называл мамой-медведицей. Они даже попробовали сыграть в три быстрые игры Марио Карт, которые Чуя продул в рекордно быстрое время, так что он объявил перерыв и вернулся к фильмам; по крайней мере, он не сможет продуть в просмотре фильма, правда? Вероятно, утром они будут сожалеть о содеянном, но Дазай хотя бы счастлив. Его глаза хотя бы не блестят от скопившихся слез. — Чуя классно пахнет. Домом и соусом терияки. Без особого энтузиазма Чуя отмахивается от пальцев Дазая — нежно блуждающих пальцев, которые дергают его за пряди и убирают застрявшие кусочки попкорна. — Я уверен, что ты можешь придумать что-то получше терияки, дурак. — Мед, — говорит Дазай с сияющими глазами. Его слова практически не слышны, но одновременно звучат звонко. — Чуя пахнет медом. — уточняет Дазай, запуская ладонь в золотисто-каштановые волосы, полностью освобождая его пучок и выщипывая попкорн из его волос. Чуя думает, что люди обычно перебирают лепестки маргариток или бумажные звездочки с волос друг друга, но у них повсюду кусочки попкорна, которые разбросала скумбрия. — Значит, от меня не пахнет терияки. — Разве что совсем немного, — бормочет Дазай, — и мне это нравится. Но мы это опустим, если ты против. Чуя охает. Его щеки порозовели от выпитого алкоголя, и с каждый минутой его мягко окутывает усталость. Он проваливается рядом с Дазаем, клубочком сворачиваясь в объятия друг друга, когда алкоголь и усталость дня настигает их. Хочется спросить Дазая, нравится ли ему мед, но не осмеливается. — Мед я могу пережить, — хмыкает Чуя, — но не терияки. — Нет ничего лучше терияки. — Только не говори Мицуру, — отвечает Чуя, дрожа, когда Дазай, кажется, играется с его локонами больше, чем кто-либо. Он думает, что он немного мазохистично, но Дазай усмехается. Его теплое дыхание овевает шею Чуи, пока руки заняты приведением в порядок его волос. — Зачем мне говорить это Мицуру? Потому что она твоя девушка. — Ты просто не должен говорить ей, что она пахнет терияки. — Однажды я сказал нечто похожее девушке, — говорит Дазай, — она свалила. — Ну, ясно дело. — Она назвала меня ублюдком и сбежала. — Правда не удивлен. — Но она была скучной. Я все равно собирался порвать с ней. Миссия выполнена!~ — Это не то, чем стоит гордиться?! Проговаривая эти слова, Чуя поворачивается лицом к Дазаю, его движения замедлены из-за опьянения, а зрение затуманено, и он останавливается. Оу. Их лица совсем близко друг к другу. Слишком близко, потому что мозг Чуи дает сбой и, на мгновение ему хочется исчезнуть из комнаты: ему хочется сделать первое или полностью сократить дистанцию между ними. Боже, ему так хочется быть еще ближе, но он не может: нельзя поступать так со своей сестрой. — Черт, ты просто воплощение зла. — Не знаю, почему все еще пытаюсь спорить с тобой. Дазай улыбается искренне, все еще по-летнему хорошо. — Потому что я лучший? Сердце Чуи замирает при воспоминании, как всего несколько часов назад он называл себя самозванцем. Интересно, как долго Дазай скрывал свою неуверенность под дешевой нахальностью и самоуверенностью? Чуя прищелкивает языком и не отвечает, возможно понимая, что тут нельзя ответить и при этом не подорвать его уверенность в себе или услышать целую речь на ТЕД о том, насколько Дазай лучший во всем. Может быть, Скумбрия не самый приятный человек, но он настоящий и достоин любви. — Неее, Чуя. Дазай останавливается, его голос замирает. Он ловит на себе взгляд рыжего, но тот что-то хочет высказать, но шумно сглатывает. Его адамово яблоко опускается, и каждый вздох имеет на себе тяжесть песка и иголок, но тем не менее, Чуя с усилием втягивает в себя воздух, заново учась дышать. То, как Дазай смотрит в ответ, крадет еще один удар сердца у рыжего. Драгоценный, крошечный удар сердца, который навсегда будет принадлежать только Дазаю. Частичка его сердца, которую он никогда не потребует обратно, потому что Дазаю разрешено обладать всеми ударами сердца и вздохами. Ему разрешено обладать каждым вздохом Чуи, каждый толчком крови по его телу, даже несмотря на то, что его сердце порой не покладисто и спотыкается о себя при каждой улыбке Дазая. Ему разрешены все пьяные ночи, все похмельные утренние часы, все полуденные минуты, дождливые дни и размеренные выходные. Ему разрешены все утра Чуи, все его беспокойные ночи. Все его поцелуи и сердечные боли. Все его завтра, вся его вечность. Дазай Осаму крепко держит его сердце. И это почти катарсис — осознать, что все это время Чуя нес это бремя одиночества и тайны на себе, и что он уже влюблен в Дазая. Может, уже слишком поздно. Может, он достиг финишной прямой, когда уже никто не ждал его. Может, в другой жизни он прибыл бы вовремя. Конечно, сейчас он ничего не может сказать… но приятно хотя бы понять это. Кажется, что Дазай что-то хочет сказать, его губы складываются в мягкое «О», но затем он передумывает. Он плюхается на подушки и тащит Чую за собой. Голубые глаза широко распахиваются, когда Чуя понимает, что его голова покоится на груди Дазая, ощущая кости и мягкость бинтов под ухом, нежность руки, обвившей его талию. Слышать сердцебиение Дазая. Нечестно легко его собственный ритм сердца подстраивается под его. — Чуя? — вновь зовет брюнет, вновь распробывая его имя на языке. Рыжий задается вопросом, почему он так осмелел; не вызвано ли это физической близостью или отсутствием визуального контакта. Может, и то, и другое. Может быть, дело в успокаивающем ритме их синхронно вздымающейся груди, в том, что идут титры десятого фильма, который они не особо то и смотрели. Чуя тихо хмыкает, устраивая голову под подбородком Дазая. Вдыхая его. — А? — Нам нужно выключить телевизор. — Угумс. — Нам нужно поставить пиво в холодильник. — Угумс. — Как думаешь, мы можем поспать здесь? Чуя издает усталый стон в ответ, и голос в голове подсказывает ему, что им не нужно делать этого. Они проснутся с ужасной болью в спине, и им следует восстановить водный баланс и доползти в свои (отдельные) кровати. Они делят крепость из подушек, спят на одном и том же месте, и, кажется, дышать одним и тем же воздухом становится опасным. Но — Но Дазай к тому же его друг, черт возьми, не похоже, что он будет приставать. Чуя почти уверен что его стошнит, если он попробует. Им позволено ютиться в крепости из подушек, в объятиях друг друга, с разбросанным повсюду попкорном и запахом пива на коже — до тех пор, пока Чуя не завысит ожидания. Пока их отношения платонические, Чуя не является угрозой их с Мицуру отношениям. В любом случае, он никогда не будет соперничать с сестрой, поскольку Дазай не по парням. А сейчас, ему слишком комфортно, чтобы подняться. — Ага, — говорит он, — Нормально. Только тогда Чуя понимает, что Дазай сопит, мирно и спокойно. Он глубоко вздыхает, размышляя, не стоит ли ему взять еще несколько покрывал. По крайней мере, сегодня ночью Дазай будет спать; никакого скроллинга Википедии, потому ему нечем заняться или ему не спиться, никаких укоров себя самого, потому что благодаря объятиям Чуи, ему запрещено называть себя самозванцем. Когда он протягивает руку, чтобы выключить телевизор, прежде чем автоматическое переключение фильма сработает, стараясь не делать лишних телодвижений, Чуя не может перебороть расцветшую улыбку на губах. — Ночки, Саму. — невесомо шепчет он, убирая темную прядь с лба Дазая, прямо перед тем как лечь рядом. От ощущения теплоты, исходящей от его соседа, и того, как он сонно ищет Чую, рыжий тает. Он вкушает незнакомое чувство близости Дазая; губы покоятся на его прядях, его рука на бедре Чуи. Едва отчетливо, чтобы слова донеслись до глубоко окунувшегося в царство Морфея Дазая, Чуя засыпает с родным словом «Саму» на устах.