Когда демон передаёт привет,
заказывай гроб.
Глава 4 Даже у смерти есть замысел…
Давным-давно, задолго до закона 1735 года о колдовстве, ведьмы подвергались преследованию: простыми людьми, верящими, что те возлежали с самим дьяволом; инквизиторами, думавшими, что исполняют волю божью; священниками, чьи сердца лишились милосердия. Следы существования магии тщательно скрывались. Ветер подхватывал пепел из кострищ и уносил с собой надежду на примирение. Пока однажды в мир не ворвалась холера — болезнь, просочившаяся из самого Ада через брешь, которую веками охранял Ватикан. Когда пастух увлекается молодой девой, он не замечает, как давно выжидающая стая волков подкрадывается к стаду и перегрызает глотки. Инквизиция верила в истинность зла в лице ведьм, и это дало демонам возможность. Церковь же не предполагала, что в её собственной пастве под шкурой овец прячутся волки — люди без капли магии в крови, верящие в необходимость очищения мира ценою жизней миллионов. Любой, даже самый безобидный замысел, становится оружием в руках безумца. Внутри инквизиции и церкви шли распри. Ведьмы же, пользуясь ослаблением врагов, стали объединяться в ковены. Тем временем смерти людей от холеры пересекли красную линию. Когда пожар вспыхнул уже на земле «праведников», ответом стало перемирие. И, оглядываясь назад, именно это спустя века и спасло человечество от конца. С законом 1735 года гонения на ведьм в Англии прекратились, но другие части света продолжали полыхать. Инквизиция и церковь окончательно отделились друг от друга, оставаясь в подчинении у Ватикана и папы. Благодаря сотрудничеству трёх сторон — ковенов, церкви и инквизиции — пожары удалось потушить, но стоило искре загореться где-то ещё, как холера разносилась вновь. Скрывать магию стало попросту опасным. Правда нарывала, словно абсцесс, и в какой-то момент прорвалась наружу, очищая рану от суеверий, россказней и лжи. Люди осознали, что не колдовство является причиной их бед и страданий, а зло — скрывающееся среди них самих. Двадцатый век был богат на тайные общества и организации, которые не выпускали из рук спички в надежде на воцарение нового порядка. Они занимались призывом демонов и жертвоприношениями. И только к концу 1975 года удалось уничтожить большую часть из них. К тому времени холера пошла на убыль, и люди стали строить другой мир. Мир, где магия не была пороком, а служила во благо. Право обрастало законами, которые помогали регулировать новую реальность. Демонов вернули в Ад, а брешь запечатали. С тех пор она охраняется стенами Ватикана. Безумство, посеянное в головы однажды, как сорняк, навсегда остаётся в них. Гоэтию, демоническую книгу, изымали и уничтожали, но она продолжала всплывать в разных уголках Земли, будоража искушённые умы. Тогда было решено сохранить по экземпляру при ковенах и в Инквизирии, а в мир распространить издания, содержащие множественные ошибки – смертельные ошибки. Ни одна из сторон не была готова отказаться от оружия Ада. Они хранили Гоэтию, как страны хранят ядерные боеголовки. Книга служила гарантией ненападения, но пользоваться ею воспрещалось. В какой-то момент карты настолько спутались, что оставшиеся тайные общества посыпались. Призывы заканчивались гибелью призывающих или попросту не давали желаемого. Нет. Современный мир не очистился от проказы, однако вскоре страх ушёл на второй план. Инквизиция взяла на себя роль контролирующего органа за деятельностью ковенов, церковь гасила точечные вспышки появления демонов, а ведьмы служили во благо людей, не прекращая сдерживать влияние церкви и инквизиции. Так воцарилось хрупкое равновесие — триединство, а Бёрнхем стал его символом.***
Промокшая до нитки, я стою в главных дверях лектория не в состоянии пошевелиться. Капли стекают по моим волосам, щекам, подбородку, а хлюпающие сапоги оставляют на полу грязные лужи. На полу, где от самого входа меж деревянных скамей, как красная ковровая дорожка, тянется след крови. В конце зала на небольшой сцене в неестественной позе, как марионетка, лежит девушка. Нас с ней разделяют десятки метров, но я чувствую её угасающую энергию, что, подобно умирающей птичке, трепещет в лапах смерти, и каждое её колебание завязывает мои внутренности в узел. Всего на мгновение во мне возникает непреодолимое желание сбежать, но я быстро сбрасываю его вместе с тяжёлой от воды курткой и оставляю за порогом. Холодная блузка липнет моей коже, становясь со мной одним целым, и дрожь пробирает с такой силой, что я ёжусь. Пока Томас приводит мадам Офелию в чувства, директор, спотыкаясь, спешит к своему кабинету. Завтра с рассветом сюда прибудет инквизитор, и начнётся следствие. У меня ещё есть шанс покинуть это место. — Я только взгляну, — шепчу себе я. И уберусь от греха подальше. Это меня не касается. Проход между скамьями достаточно широкий. Я ступаю аккуратно, чтобы не потревожить место преступления. Когда мадам Офелия приходит в себя, велю Томасу внести её внутрь и запереть дверь. Труп покоится на спине, распахнув миндалевидные глаза. При виде этой картины нервный комок подступает к горлу, и я изо всех сил стараюсь сдерживать рвотный позыв. Джосолин Нёрс — одна из той троицы, с которой я познакомилась в гостиной, и теперь она лежит на нарисованной белой краской печати седьмого Духа — Амона: застывавшая скульптура, сотворённая самой смертью. Кружевное нижнее бельё пропитано кровью. Я поднимаюсь по ступенькам и наклоняюсь над телом. Из грудной клетки торчит чёрная рукоять атаме — ритуального ножа ведьм. Сложно не узнать — моего. Осознание бьёт под дых, и я отшатываюсь. Кто-то побывал в моей комнате после нашего ухода в лес, забрал атаме и успел убить Джосолин. Что за демонщина тут творится? Мне нужно коснуться девушки, но всё во мне противится. Мои пальцы тянутся к погибшей так медленно, что кажется, само время остановилось. Когда кожа соприкасается с кожей, я ощущаю уходящую из Джосолин теплоту. Как Амон и сказал: это произошло, пока нас не было. Она не успела остыть. Убираю руку и удерживаю себя от того, чтобы вытереть её о штаны. «Смерть нужно уважать, Джо», — однажды сказала мне мама. Я осматриваю труп тщательнее, будто ищу торчащую нить, за которую могу потянуть. Руки и ноги вывернуты, как у куклы. По всему телу кровоподтёки, а на лице и кистях — царапины. Похоже, она отчаянно сопротивлялась. Прямо перед моим носом пролетает нечто тёмное, и я взвизгиваю. Миссис Торн накрывает Джосолин куском брезента и помогает мне подняться. — Простите, не хотела вас напугать. Через несколько часов из Лондона приедет инквизитор. Нас попросили ничего не трогать. Я прокашливаюсь и неосознанно выпрямляю спину. — У неё в груди мой атаме. — Что, простите? — спрашивает меня директор с широко распахнутыми глазами. – Мой атаме, — указываю на брезент, — здесь. И я понятия не умею, как он там оказался. Он должен лежать в моей комнате вместе с остальной атрибуцией. Директор поджимает губы и какое-то время пристально вглядывается в брезент, словно может видеть насквозь. Конечно, это не так. Ведьмы — не супергерои со страниц комиксов. Мы люди, которые могут чуть больше, чем все остальные. Например, нам по силам вызвать демона и с его помощью стереть маленький город с лица земли. Миссис Торн нарушает молчание первой: — Есть разговор. Пройдёмте в мой кабинет. И я иду, потому что не хочу оказаться тем маленьким городом, который окажется в опале у этой властной женщины.***
Свет в кабинете загорается по щелчку пальцев директора, и мы рассаживаемся по местам, будто разыгрывая уготованные нам роли. — Вы управляете электричеством, — констатирую я очевидное. — А вы наблюдательны. Посмотрите-ка, ведьма из Блэр владеет сарказмом [7]. Я с трудом улыбаюсь, пытаясь хоть как-то разрядить обстановку. — Насчёт моего атаме… Миссис Торн протягивает через стол свою руку. — Ваш телефон, пожалуйста. Верну после проверки. Настал мой черёд удивляться: — Что, простите? — Телефон. По договору вы не имеете права разглашать информацию, пока действует режим чрезвычайной ситуации, но я должна убедиться, что вы не сделали фотографий. — Я не собираюсь здесь оставаться после случившегося. Заявление повисает в наэлектризованном воздухе. — Это невозможно. У вас контракт. — Невозможно? — нервно хихикаю я, отодвигая кресло. — Смотрите, я ухожу. Нет ничего невозможного. Я встаю, чтобы покинуть кабинет, но директор меня останавливает: — Мисс Дюпон, в таком случае вас ждут штрафные санкции. Я упираюсь ладонями в стол и слегка подаюсь вперёд, чтобы наши глаза схлестнулись в поединке: — И что же это за санкции? Договор я, конечно же, не читала так подробно, как следовало. — Боюсь, эта сумма неподъёмна для вас. А ещё хочу напомнить, что ваш атаме найден на месте преступления, — она поднимает ладонь. — И нет, никто вас не обвиняет, однако очевидно одно: вы как-то связаны с происшествием. — А как же остальной персонал? Как вы заткнёте им рты, если завтра они непременно обо всём узнают? — с каждым новым вопросом моя осанка становится всё прямее. — Думаете, что штраф их остановит? Уверяю, журналисты способны заплатить за информацию немалые деньги. — Не спорю, но потеря репутации куда страшнее. Вам ли не знать. Пропускаю мимо ушей последнее предложение и обдумываю, насколько я готова унизиться перед Альбертом и его мамашей, миссис Всё-будет-по-моему, когда мне выпишут шестизначный штраф. Ответ возникает сам собой: Дьявола лысого! Да ни за что! Хочу ли я слить информацию какому-нибудь изданию, чтобы не платить штраф самой? Нет. Моё репутационное падение было болезненным, и я не уверена, что смогу оправиться после очередных пересудов. Я отбрасываю волосы со лба и непринуждённо сажусь обратно в кресло, предварительно выложив из кармана штанов влажный смартфон. — Ваша взяла, но не ожидайте от меня прежнего отношения. Её правая бровь взмывает вверх. — Спасибо за… откровенность. Я это запомню, — На губах директора появляется тень улыбки и тут же исчезает. — А теперь объясните мне вот что. Вы так спокойно отдали два года своей жизни демону, но были не готовы остаться ради расследования. Почему? Её слова меня задевают, и я мрачнею под ними. — Два года жизни — это что-то эфемерное. Я даже не почувствую их утрату, потому что умру раньше предначертанного. А вот проблемы здесь и сейчас мне не нужны. Ведь именно от них я и уехала. Директор прижимает пальцы к вискам и натягивает кожу так, что внешние уголки прикрытых глаз ползут вверх. — Вы, мисс Дюпон, ходячая проблема, — она поднимает веки и смотрит на меня скорее с усталостью, чем с раздражением, — но вам был дан шанс вернуть вашу репутацию, и как вы мне хотели отплатить? Побегом. Моя нижняя челюсть опускается. — Дан шанс? Я, по-вашему, кто? Предмет для благотворительности? Вы сами сказали ещё днём, что наняли меня из-за моих достижений. — Так и есть. Только на ваше место претендовали ещё пятеро выдающихся преподавателей, и многие уважаемые люди в совете уговаривали отказать вам, чтобы не запятнать репутацию колледжа, — директор убирает руки от лица и откидывается на спинку кресла. Сейчас, в моменте отчаяния, она выглядит вовсе не чопорной леди, а женщиной, утомившейся под тяжестью нагрянувших бед. Она продолжает: — Это не благотворительность, Лилиан. Я наняла вас, потому что вы — талантливая женщина, и плевать я хотела на сплетни и россказни. Я перевожу взгляд на паутину треснувшего стекла на витражном окне и отбиваю чечётку ногтями по подлокотнику своего кресла. — Хорошо, — первое, что я произношу после минуты раздумий, и плечи директора тут же расслабляются. — Однако… Вы же понимаете, что уже завтра утром весь колледж узнает об убийстве, и… — Об инциденте, — тут же прерывает меня она. Я качаю головой из стороны в сторону. — Нет, это убийство, Эдвина. Так что давайте называть вещи своими именами, — ей не нравится моя формулировка, и всё же она сухо кивает. — Отлично. Потому что завтра на колледж упадёт бомба из новостей: чья-то дочь, соседка или любимая девушка зверски убита. И не как-то, а ритуально. Вы представляете, какой начнётся хаос? — Конечно, я отдаю себе отчёт в этом. К чему вы клоните? — К тому, что нужно рассказать прессе. Дать ученикам возможность уехать на время расследования. А ещё лучше — раздать купоны на парочку сеансов к психотерапевту. — Исключено. Никто, кроме родителей убитой, совета и инквизиции, знать не должен. Директор скрещивает руки на груди. — Можем вычеркнуть купоны, — лучезарно улыбаюсь я, но её это только злит. — Убийца — один из них. Если отпустим всех, то из-за влияния их родителей никогда не дотянемся. Теперь раздражаться начинаю я. — Не все из них — дети богачей и влиятельных политиков, но вы будто уже решили, что это сделал кто-то из элиты. Она прочёсывает горло. — Это… лишь предположение. Подстраховка, — с отвратительным скрипом кресла мисс Торн встаёт и тоном, не смеющим противиться и не терпящим сопротивления, отчеканивает: — Я благодарна, что вы решили остаться. Но руководитель здесь я. Поэтому попрошу вас прислушиваться к моим просьбам. Я фыркаю. — Приказам? — Мисс Дюпон! Я тоже поднимаюсь и отмахиваюсь, точно брезгуя: — Да-да, как скажете, Тёмный Властелин. Когда я закрываю дверь кабинета, спускаюсь на лифте и прохожу мимо накрытого тела девушки, вспоминаю побагровевшее лицо мисс Торн перед моим уходом. «Вы — ходячая проблема», — снова и снова бьют по мне её слова. Я запускаю руку в карман штанов за сигаретами, но с сожалением обнаруживаю промокшую насквозь пачку. Дьявола лысого!***
Женский корпус уснул. Я на цыпочках пробираюсь в свою комнату, аккуратно закрываю дверь и прислоняюсь к ней спиной. Тьма обволакивает меня, и дрожь продолжает нарастать. Только сейчас я осознаю, как сильно замёрзла. Через минуту о мои ноги трётся Базилик. — Привет, малыш, — шепчу ему я, почёсывая любимца за ушком. Его Котейшество мяукает и удаляется. Стянув с себя мокрую одежду и обувь, я забираюсь под холодное одеяло, пропахшее стиральным порошком, и сворачиваюсь калачиком. Ветви елей качаются за окном, точно грешники на виселице, а ветер завывает плачущим девичьим голосом. Я крепче зажмуриваюсь и обхватываю себя руками в попытке усмирить проклятое воображение. Так я ворочаюсь до самого рассвета, а наутро меня будит громкий стук. Первое, что я вижу, обнаружив источник, это два ониксовых птичьих глаза, взирающих на меня с той стороны окна. Грач. Удар. Ещё удар. Птица бьётся о стекло до тех пор, пока не падает замертво, оставив от себя лишь окровавленный след. [7] Отсылка к одноимённому фильму 1999 года, который рассказывает о ведьме, мучившей и убивавшей всех, кто забредал в её владения.