День третий
Как и следовало ожидать: новостная бомба обрушилась на учеников свет не заря. Я со скрипом поднимаюсь с кровати и зевая иду к двери. За ней я обнаруживаю половину женского корпуса, которая пытается уместиться в узком коридоре. Стоит открыть рот, как девушки хором обрушивают на меня лавину вопросов. Похоже, мне выпала роль укротителя паники. Примечание: я та, кто ещё ночью готова была удрать, поддавшись ей. Примечание к примечанию: сейчас это желание только усилилось. Девушки продолжают тараторить, и мне ничего не остаётся, как играть во взрослую. — Так, давайте вы дадите мне десять минут на душ, а когда я спущусь вниз, то объясню всё, как есть. — Я кладу руку на дверной косяк и скрещиваю указательный и средний пальцы так, чтоб никто не видел. — Без утаивания. Идёт? Все замолкают, и заплаканная Дафна переглядывается с Ванессой. Ванесса ей кивает, словно дозволяет, и обе хором мне отвечают: — Идёт. Девушки неуклюже разворачиваются и плечом к плечу удаляются по коридору к лестнице. Дышать становится заметно легче. После того, как я привожу себя в порядок, я убираю лоток за Базиликом, которому именно сейчас приспичило сделать свои дела и не часом позже. Хотела бы я, как он, класть на проблемы: махнуть хвостом и перевернуться на другой бок, когда припёрли с другого. Открываю корм худеющих котов, оказавшийся за каким-то Дьяволом сброшен на пол, и насыпаю в миску в форме черепа. Базилик презрительно мявкает, нюхая свой скромный завтрак. — Да, аристократичная жизнь закончилась, — вспоминаю я Альберта с его отвратительной манерой давать моему коту еду со стола вопреки наставлениям, чем изрядно меня злил. В гостиную я спускаюсь с чувством повышенной тревожности и головой, полной зудящих мыслей. Как же я ненавижу быть взрослой. Однажды мой психотерапевт, вечно устраивающий мне выговоры за опоздания, сказал, что инфантилизм сыграет со мной злую шутку. Он не знал, что я всегда приезжала вовремя, но буквально вытаскивала себя из машины, чтобы пойти на сеанс. Вот и сейчас, стоя на последней ступеньке, я боюсь сделать шаг на свет. — Мисс Дюпон? Ох, конечно же, в гробовой тишине гостиной мои шаги казались ударом в колокол: «Слышите? Это наш новый педагог. Сейчас она всё нам расскажет и успокоит». Так, вероятно, думали ученицы. Я же хотела бы запереться в комнате, достать припрятанную бутылочку вина и хорошенько прооратьтся под альбом Селин Дион девятнадцатого года, а пока… Взрослая Джо должна выйти из скорлупы. И я это делаю. Все пары глаз направлены на меня. Судя по пустой плите и составленным тарелкам, никто даже не притрагивался к еде. — Договоримся так, — Я подхожу к холодильнику, достаю малиновый джем, тостовый хлеб, молоко, яйца, бекон, помидоры и всё, что может мне пригодиться. — Никто из нас не начнёт день без плотного завтрака. И пока я буду рассказывать, какого Дьявола произошло ночью, вы дружно делаете то, что и в любое другое утро: готовите, сервируете стол и заваривайте чай с кофе. Раскрасневшаяся Дафна вскакивает со стула, и тот падет, сотрясая комнату, словно гром. — Мы потеряли сестру, а вы о еде думаете! Она вытирает слёзы рукавом свитера и поджимает дрожащие губы. Я вынимаю из тостера первый тост и намазываю на него джем. — Придётся обойтись без подушки безопасности, — спокойным тоном говорю я больше себе и поворачиваюсь к ученицам с ножом в руках. — Итак, дамы, советую вам задержать дыхание на ближайшие недели, потому что вот-вот мы все затянется в такой водоворот, что вы ещё долго будете проверять перед сном, а закрыли ли дверь в комнату. Девушки пытаются что-то сказать, но я мухе не позволяю пролететь между предложениями: — Понимаю, что вы чувствуете, но нельзя сделать яичницу, не разбив яиц. Сначала мы поедим, а потом выйдем вон в ту дверь, — указываю на выход, — и будем внимательны как никогда: к себе, к окружающим и даже к птице, подозрительно смотрящей на нас с ели. И только так мы сможем быстрее выбраться из сложившейся ситуации. — Вы тоже думаете, что её убил кто-то из нас? — спрашивает одна из близняшек. — Мы знаем об атаме в груди Джосолин, — добавляет её сестра, и я прекращаю слизывать остатки джема с ножа. — От сына садовника. — Так просто? — скептически спрашиваю я. — Да он же тут только из-за отца, — с пренебрежением говорит Ванесса, скинув со своего плеча волосы. — Мозг белки выели. Мило похлопай ресницами, и всё расскажет. — Наш корпус защищён, — подаёт голос Венди, — ни один мужчина не мог бы пробраться в комнату к мисс Дюпон. Следовательно, там побывала одна из нас. Что ж, я благодарно, что они достаточно умны, чтобы сложить дважды два и не кидаться на меня с обвинениями. — К сожалению, обстоятельства инцидента таковы, — и тут я начинаю понимать тягу директора к смягчающим заместительным, — что всё указывает на ведьм. Пока что. Мне приходится уклончиво вводить их в курс и пошагово рассказывать, что их ждёт с приездом инквизитора, потому что я отдаю себе отчёт: любое моё неаккуратное слово о подробностях убийства рискует пойти на руку убийце, а не следствию. Когда, наконец, вопросы иссекают, мы приступаем завтраку. Кто-то набрасывается на еду, точно получив разрешение заесть переживания, а кто-то буквально механически заставляет себя жевать. Я же проглатываю два тоста и яичницу с беконом так шустро, что пугаю саму себя.***
Когда я выхожу из женского корпуса и направляюсь в Лекторий, ученики бредут смешанными группами и постоянно перешёптываются между собой, периодически озираясь на соседние компании. Кто-то идёт в библиотеку, кто-то в столовую, а кто-то на первое занятие. К счастью, никто не набрасывается с обвинениями друг на друга. Пока что. Ворота лектория уже открыты, и я заворачиваю в коридор на право, бросая беглый взгляд в конец главного зала, где ещё недавно лежала мёртвая Джосолин Нёрс. Должно быть, инквизитор уже приехал, и тело увезли в ближайший морг на вскрытие. — Мисс Дюпон? — нагоняет меня мадам Офелия, слегка запыхавшись. Её волосы не прилизаны, как вчера, а торчат в разные стороны. Похоже, кто-то спал сегодня так же плохо, как и я. — Да? У меня сейчас вводное занятие. — Инквизитор прибыл, но вы и так, наверное, поняли. — Я киваю. — Директор попросила передать вам кое-что. Она достаёт криво-косо соединённый степлером документ. Пробегаюсь по нему взгляду и многозначительно смотрю на секретаря: — Левая Рука? Я? — Девочкам нужна ваша защита. Вы — единственная, кто остаётся на территории школы двадцать четыре на семь. — И вы. — Боюсь, я не компетентна в таких… инцидентах. — Мне нужно подумать. Тут не о чем думать. Я не прыгну в эту яму добровольно. — О большем и не прошу. — Она неловко открывает рот и закрывает. — Побегу. — Ага, и мне пора. Так мы и расходимся, а я ещё раз бегло пролистываю договор с печатью римской курии. Я не хочу влезать в расследование, и тем более становиться Левой Рукой — ведьмой, которая будет следить за ходом дела и содействовать, если потребует следствие. Ведьмой, которая не будет мешать Правой Руке, инквизитору, выполнять свою работу. Обе Руки обязаны присутствовать при любом подозрении на нарушение закона. Так заведено. Каждая из сторон всегда следит за другой. В последний раз, когда я находилась на должности Руки всё свернуло ни туда, и моя репутация была растоптана прессой, а законопроект о дополнительном регулировании ковенов, дабы снизить их влияние, стал на шаг ближе к столу монарха. В Англии жаркие споры ведутся давно. Инквизиция сетует на ведьм-дикарок, нарушающих правила, а ковены апеллируют тем, что им не хватает ресурсов и полномочий на работу с сёстрами, нежелающими примыкать к ним. Пометка: ресурсов и полномочий, которые бракует римская курия, подмявшая под себя подавляющее число лордов в парламенте. Без их одобрения ни один новый закон или его поправки не смогут пройти даже, если сам король Англии топнет ножкой. Римская курия противопоставляется ковенам со времён перемирия. Первым пришлось отвечать за содеянные ужасы и идти на уступки, но года шли, а чувство вины инквизиции меркло. Спустя сотни лет сменилось так много поколений, что обвинять в былых злодеяниях одних и наделять статусом жертвы других — стало рудиментом нашего социума. Особенно после того, через что все стороны прошли в войне против самого Ада. Мы учимся сосуществовать, а сегодня всё усложняется другими участниками процесса — людьми. Человек — существо-приспособленец. Если в начале им двигал страх перед магией, то очень быстро он научился находить в ней выгоду. Особенно, когда твой покой защищают «полицейские» с крестами и пушкой — инквизиция. Ведьмы же приспособились неплохо зарабатывать на том, что разрешено законом: от обустройства сада и тушения пожаров до лечения недугов и гаданий на таро. Там, где есть выгода, вы встретите ведьму. Там, где есть власть, вы найдёте инквизитора. Там, где есть вера, церковь не построят.***
Передо мной вырисовывается нужная дверь. Уверенной походкой от бедра, насколько позволяет узкая юбка-карандаш, я захожу в шумную аудиторию, а внутри всё вибрирует и гудит от волнения. Мальчики тут же замолкают. Я игнорирую их и подхожу к доске, где вычерчиваю белым мелом:Зачем
Слышится перешёптывание. С громкий стуком я кладу на стол свои папки, обхожу кафедру и облокачиваюсь на неё, скрестив ноги. Одна моя рука поддерживает локоть, а другая подбородок. Бывалым взглядом я обвожу присутствующий снизу вверх. Не больше двадцати учеников. Это не так много для дошедших до старшего выпуска. Похоже, часть отсеялась до, а это означает одно: передо мной лучшие из лучших или… те, кто хорош в вертикальных связях или смог потянуть ежегодные взносы, которые тут часто любят называть «пожертвованиями». Бёрнхем не единственный колледж Англии для особых подростков, но один в своём роде, где инквизиторы, и ведьмы обучаются бок о бок. Опасный эксперимент, порождающий самых способных выпускников, потому что близость со бывшим врагом не только делает путь тернистей, но и дарует тебе главный козырь — знание. Большинство инквизиторов, выйдя за стены государственных школ, щенячьими глазами смотрят на мир, где ведьмы уже успели отрастить воображаемые когти. В отличие от них, держащихся чаще порознь, мы с молоком матери впитываем наше историческое прошлое и обучаемся быть хитрее, проворнее. К тому же инквизиторами не рождаются. Да, вы можете пойти по стопам отца и деда, отдав дань уважения семье, но многие родители буквально вынуждают своих отпрысков идти в инквизицию в надежде на безбедное будущее. Только фортуна та ещё продажная шлюха, и часто всё решают деньги и связи. Практически каждый изучающий здесь меня юноша оказался в этой школе благодаря богатеньким маме или папе. Их-то карьера уже предрешена: перебирание папочек с места на место где-нибудь в резиденции папского нунция или, если хочется проветривать чувство собственной важности, — при папском легате. Видела я таких выпускников и ни раз (статус преемницы матери-жрицы обязывал). Высоко задранные гладковыбритые подбородки и кол в жопе — неотъемлемая часть их образа. Никто из них никогда не опустится до служения в инквизиции рядовым кадром. Зачем? Ведь есть наивные выпускники-государственники, послушные и пока что полные энтузиазма, готовые день и ночь просиживать в полицейских участках и расследовать висяки с ведьмами-дикарками — теми, что не примкнули ни к одному к ковену, а посему считающими: закон им не писан. За столько лет люди привыкли к существованию магии, ведьм и демонов, а я всё никак не могу смириться с тем, что всё покупается и всё продаётся. Прогнившее волшебство смердит, а мы делаем вид, будто это неотъемлемая часть капитализма. Когда напряжение в аудитории доходит до предела, я раскидываю руки в стороны и произношу: — Это была минута прощания. Прощания с вашими регалиями и привилегиями. — Юноши переглядываются между собой. Я продолжаю: — С этой минуты вы должны осознать, что мне плевать на то, кто ваши родители, и сколько они готовы выложить за диплом. Во-первых, ваш средний балл до моего приезда обнуляется. — Поднимается волна возмущения, и я гашу её строгим взглядом. — Во-вторых, если по окончанию триместра он будет ниже, чем я установлю, то вас отчислят. — Это ложь, но я отыгрываю так естественно, что сама начинаю в это верить. — Птицу можно узнать по тому, как она поёт. И если вы — немы без связей и денег, то у меня для вас плохая новость: я оторву ваши крылья ещё до вылета из гнезда. — Начинаю расхаживать, сложив руки за спиной. — Многие прямо сейчас думают: «Что она себе позволяет? Стоит мне позвонить отцу, и он найдёт на неё управу.» Можете попытаться, но перед этим подумайте, кем вы хотите стать: тем, кто доносит, или тем, кто достигает. — Я указываю через окно в направление женского корпуса. — Справедливости ради: у девушек не будет поблажек только потому, что я ведьма. Напротив. Их крылья я буду отрывать куда охотнее, чем ваши. — Разве вы не должны быть на их стороне? — спрашивает кто-то из аудитории. Пожимаю плечами. Я буду к ним строже именно для того, чтобы сделать их сильнее. Вслух произношу другое: — Справедливость придумали слабаки. Моя же цель: сделать из вас, независимо от принадлежности, прежде всего достойных людей. Кто-то хмыкает, и я понимаю, что это Артур. — Хочешь что-то сказать, малыш? — поворачиваюсь к нему с улыбкой, ученики смеются над уничижительным обращением. Отдаю ему должное: он не теряется. — Достоинство также покупается, как и всё остальное, — заявляет Артур, — так зачем стараться следовать вашим дурацким правилам? Многие ему поддакивают и улюлюкают. Давит похлопывает друга по плечу, а поодаль –парнишка, которого я видела среди их компании у лектория, — сцепляет руки в замок и вжимает голову в грудь, будто стыдится происходящего. Я тяжело вздыхаю. — Верно. Достоинство можно купить, но… Если отнять у тебя сшитую на заказ форму, что останется? Артур ухмыляется: — Я останусь голым. Поднимается смех, но я пресекаю его поднятой рукой. — Верно, — киваю ему. — А что будет, забери я у вашей семьи дом? — Мы окажемся на улице. — Так, а теперь ответить на следующий вопрос: как мне забрать твоё достоинство? Честь, если так яснее. — Никак, — гордо декларирует Артур, и тут же его самоуверенное лицо сменяется удивлённым. — Достоинство нельзя забрать. — Только потерять, — подхватываю я. — На то оно и ценность. Купить-то его купишь, но если оно досталось таким образом, то и потеряешь ты его также легко, как и приобрёл. И это уже не честь, а её суррогат. А я же хочу, чтобы вы стали теми, кто достоинство в себе воспитывает. Всем это понятно? Юноши застывают и через несколько секунд активно поддакивают. — К концу триместра я жду от вас эссе, где вы должны будете ответить всего на один вопрос. — Я подхожу к доске и дописываю предложение, чеканя каждое слово вслух: «Зачем я здесь?». Мне важно знать мотивацию каждого из вас, а если я её не увижу или сочту недостойной, то нам предстоит много работать. Я отряхиваю ладони от мела и объявляю: — А к следящему занятию прошу прочесть сборник Мэри Розы ровно до рассказа «Палач». — Мисс Дюпон, — поднимает ладонь Давит, — но следующее занятие через два дня, а это больше пятисот страниц. Я принимаюсь гротескно удивляться: — Ох, и впрямь. И что же нам делать? Два дня! — Задумчиво смотрю в потолок и делаю вид, что меня осенило: — Тогда жду от вас все полное прочтение. Ученики хором вздыхают и начинают выражать недовольство: кто взглядом, кто звуком, а кто и словом. Я свожу брови на переносице и пламя в свечах у окна взмывает вверх. Натянув опечаленные лица, они затихают. — И не вздумайте сжульничать, — грожу я пальцем. — В начале урока вам будет необходимо написать эссе на заданную тему. Вижу, как парнишка недалеко от Артура и Давита тянет робко руку. Тот, что до этого вжимался от стыда за класс. — Да? — спрашиваю его я. — П-простите, мисс, — он смотрит в мою сторону, но не в глаза. — А что делать, если я читал сборник летом? — Как тебя зовут? — Пакли, — выкрикивает коренастый ученик с задних рядов, и по аудитории проносится гогот. — Завали, — огрызается на него Артур. — А то, что, принцесса? — парирует тот. — Пожалуешься мамочке? Ах, ей же на тебе плевать. Артур вскакивает с места, но стоит пламени свечей взмыть в воздух, как его пыл сменяется смирением. Он садится на место, сжимая и разжимая кулаки. — Так как тебе зовут? — спрашиваю я ученика ещё раз. — Шэди, — робко, почти не открывая рта, отвечает мне он. — Шэди Куайт. — Хорошо, Шэди. Ты молодец. Мне приятно твоё рвение к знаниям. Можешь ознакомиться на школьном форме со списком литературы, который я выложу сегодня вечером, и уже начать читать следующее произведение. — Обращаюсь ко всем: — У нас есть явный лидер и… отстающий. — Отстающий? — вклинивается один из них. — Юный джентльмен на заднем ряду с очаровательными кудрявыми волосами. — Все оборачиваются к тому, кто крикнул «Пакли». — Он лишается десяти баллов на самом старте, а тот, кто озвучит мне его имя, получит плюс десять. — Итан Камбелл! — выкрикивает Давит, а следом, с небольшим отставанием, и остальные. Нижняя челюсть Итана опускается вниз, а щёки и шея покрываются красными пятнами. Внутри я ликую, а внешне позволяю себе лишь лёгкую улыбку. — Посмотрите на себя: вы продали своего же за десять баллов. — Ученики опускают глаза, и я качаю головой, словно разочаровалась, хотя удивляться тут было нечему. — Это не поможет вам стать сильнее. Выйдя за порог, вы столкнётесь с реальностью, где инквизитор перегрызает глотку инквизитору за место в пищевой цепи повыше. Если хотите что-то изменить, то советую уже сейчас задуматься над произошедшим. Я сверкаю белоснежными зубами и добавляю: — На сегодня урок окончен. А проблемы только начинаются.***
К слову, о проблемах… Прямо из дверного проёма опустевшей аудитории меня внимательно изучает пара глаз. — Доброе утро. — Гость, облачённый во всё чёрное, делает три ленивых шага вперёд и останавливается в нескольких метрах от меня. Я стою на возвышении кафедры, и в таком положении наши взгляды пересекаются по прямой линии. — Вы, должно быть, Лилиан Дюпон — новая преподавательница и Левая Рука расследования. — А вы, должно быть, инквизитор, которому поручили дело. — Я отбиваю короткий ритм пальцами по папке с договором. — А что насчёт Руки, то я ещё обдумываю предложение. — Позвольте спросить, что же меня выдало? Вряд ли вы успели познакомиться со всеми, кто работает в этой школе. Он распахивает длинное пальто и засовывает руки в карманы брюк. Меня, точно сороку, привлекает католический крест на его заправленном в жилетку галстуке: небольшой акцент из серебра с россыпью драгоценных камней — символ принадлежности к инквизиции. Зажим выделяется, словно так и задумано: ты не человек, ты — тень понтифика, которая накроет каждого, кто воспротивится воле закона. — На самом деле всё гораздо прозаичнее. Вас выдала фотография. — Он вопросительно щурится. — Если точнее, то её отсутствие на официальном сайте среди преподавательского состава. А раз в лекторий доступ есть только у педагогов, коим вы очевидно не являетесь, и пришли без сопровождения, то остаётся один вариант. Вы — человек, который может ходить, где ему вздумается. — Я приставляю дуло из пальцев к своему виску и после звука «пау» произношу: — Инквизитор. Он кривится, и я намерено приторно улыбаюсь. — То был несчастный случай. Мой намёк считывается верно. С месяц назад один из них подстрелил дикарку, обосновав это самообороной. Снова. — В последние года их становится слишком много. Не находите? — Нет. Мой коллега защищался. Прыскаю от возмущения. — Ей было-то не больше двадцати. Хрупкая девушка против большого и сильного мужчины. — Ведьма — это не просто девушка. — Стрелять не выход. Инквизитор озирается себе за спину, будто у него возникло резкое желание уйти. Ведьма, что была убита, тоже хотела уйти — от мужа, который избивал её каждый вечер. Мужа, имеющего связи с Ватиканом. Он не дал ей свободы, и она попыталась взять её магией. — Несчастный случай, — повторяет инквизитор, но его голос не звучит уже так твердо, как прежде. — Это не означит, что мне не жаль. Я склоняю голову к плечу, пытаясь разложить стоящего передо мной мужчину на пазлы. На вид не больше тридцати пяти. Высокий и широкоплечий. Кроме снобского взгляда — ничего примечательного. Кажется, что он вот-вот сольётся с тенью коридора, и я уже не отлечу, где тьма, а где человек. Инквизитор подходит ближе и протягивает ладонь с длинными изящными пальцами: — Каллум Барнэ́тт. Я пожимаю ладонь и задерживаю свою руку в его. — Переспим, Каллум? — Бедолага теряется, и я не даю ему шанса оклематься: — Не сейчас. Протоколы и всё такое. А когда вы завершите своё маленькое, — опускаю глаза вниз на ширинку, — или большое расследование. Каллум отшатывается, словно я горю. — Прекратите. Это неприемлемо. — Он сглатывает и его потрясение сменяется призрением: — О! Ведь я о вас наслышан. Теперь понимаю, о чём меня предупреждали. — И о чем же? — невинно улыбаюсь я, демонстрируя ямочки на щеках. — Что вы манипулируете людьми и сбиваете следствие со следа ради защиты себя и своих сестёр. — Что поделать? — Скучающе приподнимаю плечи. — В отличие от вас мы держимся сообща. Мой укол достигает цели. Инквизитор прожигает меня взглядом, и я испытываю облегчению, что ведьма тут я. В их рядах не царит идиллия: доносы, борьба за власть, взятки. Ни то, чтобы ведьмы отличались особым дружелюбием друг к другу, однако всех нас объединяет одно: в моменты опасности мы становимся самым ядовитым гремучником. — Возможно, и так… И всё же это не повод вести себя так вульгарно. — Каллум осекается. — Прошу прощения, я не хотел… — Нет, именно это вы и хотели сказать. Я же назвала бы своё поведение хитростью, но и ваше определение имеет место быть. — Подхватываю папки со тола, и собираюсь уходить. — И, к вашему сведению, я всего лишь проверяла вас на прочность, а не пыталась воспрепятствовать делу. Тот же раз, о котором вы упомянули, вас не касается. — Моего коллегу сняли с расследования, как только фотографии просочились в прессу. Это грязная игра. — Так вон оно что! Я обидела одного из участников вашего мужского клуба. — Снимаю воображаемый цилиндр и кланяюсь, а затем спускаюсь с кафедры, цокая каблуками. Каллум делает шаг в сторону, преграждая мне путь. — У него была жена и дети. Знаете, чем он занимается теперь? Стрижёт газоны и чинит крыши соседям. Его уволили. — Похвально, что вы так печётесь о своём коллеге. — Я начинаю злиться, и маска очаровательной преподавательницы трескается, выпуская на свободу язвительную природу. — А вы не допускали мысль, что он, ваш драгоценный мученик, вовсе не таков? Что, если он играл по правилам продажного Ватикана, а вовсе не на благо общества? Густые каштановые брови сводятся над его греческим носом. — Вы дерзите, мисс Дюпон. Почему в стенах этой школы моя фамилия всё чаще звучит, как ругательство? — И что вы мне сделаете? Застрелите? Не дожидаясь ответа, я обхожу его и удаляюсь прочь. Каллум не препятствует. Я иду по коридору, прижав папки к груди, и пытаюсь усмирить колотящееся сердце. После гибели моей матери всё пошло наперекосяк. Как это часто бывает: сестра встретила не того мужчину, а я была настолько поглощена самоистязанием, что упустила её. Всю свою жизнь я крепко держалась за руку Мириам, а, когда впервые помощь понадобилась ей, моя ладонь невольно выскользнула. Позднее я узнала, как сильно она погрязла в политической грязи, но было уже поздно играть по-хорошему. Мне пришлось переспать с ведущим следствие инквизитором и слить фотографии прессе. Никто не знал, что любовник Мириам — депутат нижней палаты и «верный» семьянин — угрожал Мириам новыми поправками в закон против ведьм, если она не уберёт конкурентку лидера его партии на пост премьера. Мириам отказалась, и ублюдок чуть не утопил её в ванной президентского номера, чтобы избавиться от свидетельницы. Только он не учёл, что вода — её стихия. На следующий день весь Лондон кипел: Харви Чапман убит ведьмой. Никто не задавался вопросом: как посредственный депутат мог позволить себе в течение нескольких месяцев снимать люкс и заказывать шампанское, цена за бутылку которого равно половине зарплате добропорядочного трудяги. Никто не допустил, что он спонсируется Ватиканом для продавливания своих интересов. Тревожащий факт: кто-то из его приближённых был в курсе романа, и, возможно, понимал, кем является новая пассия. Ещё более тревожащий факт: после всего они не пришли ни за Мириам, ни за мной. Вы скажите: «Так радуйся, Джо!» Я отвечу: «Дьявола лысого!» Инквизитор, которого прислал Ватикан, пытался надавить на сотрудников отеля, но одна из наших успела удалить записи с камер наблюдения, где видно, как сестра заходит с Харви в фойе и садится в лифт. Инквизитор, которого прислал Ватикан, подкупил горничную, чтобы та сказала: «Нет, я не слышала из номера женский крик о помощи.» Инквизитор, которого прислал Ватикан, угрожал всем Ковенам расплатой, если те не выдадут им виновницу. Ведьмы не знали, что ей является моя сестра. Но, как я и говорила, в моменты опасности, мы, вопреки конкуренции между собой, объединимся против несправедливости. Жрицы двух других ковенов отошли в сторону, освободив мне путь для решений. Я знала, что пойти против воли пацифика, далось им не легко. И что же произошло потом? Инквизитор, которого прислал Ватикан, уволен, дело закрыли из-за скомпрометирования, а моя репутация, как без году Жрицы, сгорела к Дьяволу. Не без помощи сверху. Я была вынуждена передала титул сестре, и два года жила в страхе, что месть не заставит себя ждать. И вот, когда один из них протянул мне руку в аудитории, я испугалась… Испугалась, что она потопит меня. Будто я злодейка в этой истории, а вовсе не они. Иногда, как сейчас, я жалею, что дала заднюю и не разворошила их улей. Боюсь, что теперь он разросся до таких масштабов, что однажды всем ковенам вновь придётся встать плечом к плечу. Что ж, добро пожаловать в мой мир, где настоящее зло вовсе не демоны, а люди, получившие место во власти. А пока… будем решать проблемы по мере поступления. *** Водный урок для девушек проходит ровно: никаких поблажек. Когда я вваливаюсь в свою комнату, наступает время обеда. Несколько часов убиваю на работу с форумом и составление плана на ближайшую неделю. Вы, возможно, думаете, что я та ещё стерва, и будете недалеки от истины. Убийство Джосолин — непростительное зверство. Однако страхом тут не поможешь. Уж я-то знаю. Стоит подросткам остаться с ним наедине, как он сожрёт их, и отрыгнёт нечто омерзительное. Отвлечение — это то, что им необходимо. И учёба — выход или, как минимум, окно, чтобы не задохнуться в горящем доме до приезда пожарных. Что касается пожарных, а точнее одного из них, то это не моё дело. Каллум Кол-В-Заднице Барнэтт может делать всё, что требуют его душные протоколы. Я здесь ради преподавания и не собираюсь рисковать своей очаровательной задницей, играя роль спасительницы. Я не героиня. Я – ведьма. А мы умеем выживать. И сейчас моё паучье чутьё кричит: «Не суйся!» Базилик спрыгивает с моих ног и мявкает на комод. — Чего тебе? Кот запрыгивает наверх и пытается открыть лапой верхний ящик. — Ха, этот фокус не пройдёт. Еда в миске. Он всегда просит корма, сбрасывая мелкие предметы с поверхностей или царапая всё, что царапается. Когда скрежет становится раздражительным, а шиканье не помогает, я с кряхтением поднимаюсь и открываю вредителю комод. — Вот! Нет тут ничего для тебя. Доволен? Могу полежать в тишине теперь? Базилик гортанно уркает и залезает всей своей пушистостью в ящик, дрыгая задницми лапками, которые уместились ни сразу. После недолгого копошения он спрыгивает вниз с чёрной коробочкой в зубах и вальяжно направился назад к кровати. По пути из открывшейся упаковки выпадают карты Таро, и я наклоняюсь, чтобы собрать их. Я смеюсь под нос, что мне наверняка выпало что-то вроде «Смерти», как это обычно и бывает в кино. Оператор медленно наезжает на старший аркан, и на фоне нарастает зловещая музыка. Дьявол! Если бы всё было так просто. Моя сестра гадает с детства, а я? А я храню карты скорее, как приятное воспоминание о бабушке, чем полезный атрибут. Предпочитаю оставаться в неведении, чтобы в самый паршивый момент сказать: «Кто ж знал?» Мириам долго дулась на меня и на бабушку, когда узнала, что та завещала Таро не ей, а мне. И только спустя много лет она поняла: то было признание её способностей. Брижит Дюпон, уважаемая некогда жрица, любила намёки. Она могла подарить курс по кулинарии, отведав стряпню, или выйти во двор со словами «мне душно», когда кто-то в очередной раз назвал её коллекцию фарфоровых котиков безвкусной. Я скучаю по ней. Нет… По временам, когда мама была собой, и мы собирались всем ковеном в пропахшей засушенными травами гостиной и праздновали Мабон. Дни шли на убыль, а тьма поглощала свет. Взрослые читали детям сказки о болотных тварях и дивных русалках. Мы мастерили гирлянды из грибов, пели песни и могли часами бродить по ярмаркам в поисках антиквариата. Бабушка, одна из немногих женщин рода Дюпон, которой удалось сохранить светлый ум достаточно долго. Возможно, потому что она предпочитала держаться от неприятностей подальше и заниматься самым безопасным ведьминским занятием — гаданием. Обратная сторона медали: при её верховенстве наш ковен слыл самым слабым в Лондоне, и только благодаря своей дочери, моей маме, мы смогли взобраться на вершину. И какой ценой? Базилик кладёт лапу, единственную в белом носочке, на колоду, и я сдаюсь. — Только ради Ба. Сажусь на кровать, подогнув под себя ногу. Базилик устраивается рядом. Пока я неспеша тасую колоду, предварительно разделив на прямые и перевёрнутые арканы, мои мысли затихают. Поскольку я являюсь и картомантом [1], и картомантиком [2] от меня потребуется немало энергии и высокой концентрации. — Давай узнаем, какое будущее меня ждёт, если я не подпишу договор. — Базилик мявкает и потягивается. — Начнём с карты прошлого. Я достаю первый аркан: прямой «Дьявол». Он говорит о том, что однажды ситуация, связанная со мной, вышла из-под контроля и потянула за собой много бед, а ещё… некто может иметь надо мной власть до сих пор. Альберт? Возможно. Я вдоволь накупалась в созависимостях, но в то болото меня больше не затащить. Он с детства мечтал, чтобы нарциссичная мать признала его заслуги, но её заботили только две вещи: она сама, и что о ней подумают люди. Альберт нашёл опору во мне, а я — вместо того, чтобы искать в себе — в нём. Он стал островком безопасности, который так и не смог дать мне отец. Мистер Дюпон проводил первую половину года во Франции со своей dame de cœur [3], а вторую — в экзистенциальном кризисе, запиравшись на чердаке нашего дома с холстами и красками. Мама знала, кого выбрала себе в пару — ветренного мужчину. Именно такой ей и был нужен, потому что только ветер мог способен разнести огонь. По крайней мере она в это свято верила. Когда бабушки не удалось спасти бизнес, ей пришлось тянуть всё на себе вплоть до нашего с сестрой взросления. Деньги мы так и не вернули, зато заработали имя. Второй аркан расскажет о событиях текущих. Выпадает перевёрнутый «Отшельник». Что ж, кажется, карты хотят сказать, что я бегу от реальности и не могу найти своё место в жизни. Как прозаично! Третьей вытягиваю прямую «Десятку мечей»: крах, безнадёжность и тупик. Это то, что меня ждёт, если я не помогу расследованию. Вздыхаю, прикрыв глаза. — Треклятый ты Бёрнхем, — шепчу себе под нос и чувствую, как Базилик утыкается мокрым прохладным носом мне в локоть. — Да, малыш, знаю. Я подлезаю под пыльную кровать и нащупываю там скомканный договор, который я закинула туда, чтобы его сожрали пауки. [1] Гадающий. [2] Спрашивающий. [3] С фран. «Дама сердца».