Стоя одной ногой в могиле, она думала только о том,
что испортила новые туфли.
День пятый
Я, Бункер и Каллум сидим на скамье и пялимся на алтарь, где аккуратно сложены изувеченные тела нескольких монахов. От запаха ладана уже воротит. Бункер поджигает мне сигарету, и я затягиваюсь, обхватив её ещё чёрной, но уже заживающей рукой. Боли почти не чувствую, хотя в детстве я орала даже от ожога размером с соверон [1]. Дело привычки. Приятный бонус — мой собственный огонь шрамов не оставляет. Пока Каллум прикладывает к своей голове пачку льда, Бункер рассказывает, что же произошло, и мы постепенно складываем наши версии событий воедино. В Фоксглав он привёз особенного ребёнка — сосуд. Перевёртыш шёл за ними по пятам и сумел забрать оболочку одного из монахов, когда тот по неосторожности вышел за пределы монастыря в одиночку. В провинции так часто случается — из-за нехватки кадров приходится рисковать. Если тебя позвали к умирающему, а твои братья и сёстры заняты, ты вынужден идти без пары, хоть это — нарушение устава. Только кто нажалуется? Демоны не способны проникнуть за стены божьи, но оболочка монаха для них — лазейка. По крайней мере, пока та не станет отторгаться быстрее, чем тело простого человека. Когда запустилось гниение, перевёртышу подвернулся Каллум. Зайдя в монастырь, инквизитор ещё не догадывался о ситуации, а Бункер уже обнаружил трупы и был готов. Когда перевёртыш скопировал через прикосновение облик инквизитора, ищейка не смог признать друга и вырубил его, что помогло демону сбежать. После чего тот отправился за более стабильным телом — моим. Бункер понимал: перевёртыш затаился и ждал подходящий момент для нападения, чтобы завершить начатое, потому что найти ещё одну жертву для оборота он бы не успел. Дети не подойдут. На монаха надо значительно больше ресурсов. А поиск сосуда мог занять время, поскольку, перейдя порог святой земли, их чутьё перестаёт действовать. До первого жилого дома ему и вовсе пришлось бы пройти километр лесополосы. Время играло против него, однако… на счастье демона, Бункер понятия не имел о моём существовании. В обличье ведьмы в монастырь перевёртыш проникнуть бы уже не смог, зато затаился бы на день-другой и сохранил бы себе жизнь. Да не вышло. Я отбилась, и ему ничего не оставалось, как действовать опрометчиво — подставиться под пулю. Когда я обнаружила Бункера у алтаря, тот был удивлён не меньше моего. Мне повезло. Как оказалось, возле машины я высадила почти всю обойму. Один промах — и мне настал бы конец. Вскоре Каллум пришел в себя, зарезал регенерирующего демона клинком (теперь я знаю, где он прячет оружие), и мы помогли Бункеру перетащить тела монахов к алтарю. Дети и монашки уже спали в дальнем корпусе, и никто из них не пострадал, включая сосуд. Мы вызвали бобби [2] и с минуты на минуту они должны приехать, чтобы зафиксировать инцидент. — Значит, демон-перевёртыш пришёл за сосудом? — подытоживает Каллум. — Ага, — небрежно бросает Бункер, забирая у меня сигарету назад. — А тут ты — появился, как из ниоткуда, и я тебя тактически вырубил. Каллум потирает затылок и ворчит: — Библией! Ты вырубил меня библией! — Так-ти-ка, — чеканит Бункер, — на опережение. — Которая чуть не убила Джо. — Которая чуть меня не убила, — повторяю я за инквизитором. Сидя между нами, Бункер радостно похлопывает нас обоих по коленкам. Пепел с его сигареты попадает на брюки инквизитора, и тот его брезгливо стряхивает. — Зато как слажено мы сработали с вами после, не правда ли? — Нет, — хором отвечаем я и Каллум. Я перекидываю ногу на ногу, оголяя кожу со шрамами. В зале недостаточно светло, чтобы их можно было разглядеть, да и мне впервые за долгое время плевать. — Что с твоей юбкой? — обеспокоенно спрашивает Каллум. — Перевёртыш, — я тут же продолжаю, не давая ему себя перебить: — Давай не будем об этом. Я думала, ты мёртв. — И был бы мёртв, — вклинивается Бункер, — если бы не я, — он раскладывает слово по слогам, разрезая его в воздухе торцевой частью ладони: — Так-ти-ка. — Если бы не ты, то у меня бы не раскалывалась голова! — А нечего было визжать, как сучка, когда я наткнулся на вас двоих в коридоре. Вот я и решил, что ты — перевёртыш. — Это ты визжал, — ударяет его кулаком в плечо Каллум. — Придурок. — Возможно, и я, — на полном серьёзе отвечает ищейка. Они продолжают пререкаться, а я опускаю тяжёлые веки и разминаю шею, которая уже начала давать о себе знать из-за резкого торможения на дороге. К комендантскому часу в колледж мы уже опоздали. Набрасываю сообщение директору в надежде, что нас ещё не ищут с собаками, но из-за грозы отправка не проходит. Вытягиваю испачканные в грязи ступни и с грустью вздыхаю на рядом стоящие кожаные чёрные туфли с леопардовой подкладкой и шпильками, отдекорированными черепами из страз. — Где-то сейчас схватился за сердце Филипп Плейн… Каллум и Бункер синхронно поворачиваются в мою сторону и озадаченно на меня смотрят. Как только я открываю рот, чтобы просветить всех собравшихся, включая распятого Иисуса Христа, о становлении немецкого модельера, с улицы доносятся звуки полицейских сирен. Через минуту дверь распахивается, заполняя зал мерцающими сине-красными огнями. В узкий проход вваливаются с десяток вооружённых бобби в бронежилетах, за ними — несколько инквизиторов и бессонная ночь. Бункер тушит сигарету носком ботинка. Мы с кряхтением встаём с насиженных мест и поднимаем руки вверх с полным пониманием того, что до самого утра нам предстоит давать показания, не рассчитывая даже на чашечку кофе.***
Бункер из тех людей, что сливались с толпой. Его нельзя назвать конвенционально красивым, зато стоило ему заговорить, как харизма лилась через край. Расслабленная походка с проблемной осанкой, которую тот мог заработать, просиживая целыми днями за книгами, делала его не от мира сего. От ищейки не исходила угроза. Даже когда чёрные, как воронье перо, глаза останавливались на мне и внимательно изучали из-под припущенных бровей. После отъезда бобби, а случилось это перед рассветом, мы перебираемся на монастырскую кухню. Бункер внимательно слушает то, что я могу себе позволить рассказать о Бёрнхеме и о том, что приключилось со мной. После этого мой журчащий живот вынуждает его встать и перетрясти весь холодильник. Вскоре гремит посуда, и стучат ящики. Ищейка рассказывает захватывающие истории, связанные с поиском сосудов, а кухня наполняется ароматом запекающегося теста. Я и Каллум сидим за круглым столом из дуба, пока Бункер суетится у духовки неподалёку. На нём яркий фартук цвета спелой малины, и в сочетании с его строгим образом священнослужителя, этот контраст выглядит до умиления забавным. Особенно если не обращать внимание на золотую рукоять клинка, закреплённого на набедренной подвязке его брюк. Он протягивает нам тарелку со свежеиспечёнными сконами [3] и почёсывает нос тыльной стороной руки, оставив на нём след от муки. — Пахнет потрясающе, — заключаю я. — Если бы ты предложил отдать мне за них душу, то я бы согласилась не раздумывая! Бункер странно на меня смотрит и с промедлением посмеивается. — Жаль, что я не заключаю контракты. После парочки сконов в ход идут канапе, булочка бриошь — которую я плотно обмазываю джемом — и печенье. Пряный чай с молоком настолько вкусный и ароматный, что я прикрываю от удовольствия веки. — Не знал, что ты готовишь, — признаётся Каллум Бункеру. — Так бы я, возможно, и не женился. Чай прыскает у меня через нос прямо на инквизитора, сидящего напротив, и тот невозмутимо вытирает его салфеткой. — Прошу прощения, не знала, что ты… женат. — Был, — он поправляет галстук и делает вид, что возымел неудержимое притяжение к огуречному сэндвичу. — И то недолго. Бункер кидает на Каллума озорной взгляд и перекидывает полотенце себе через плечо: — Осторожней с ним, Джозефина. Он разбивает женские сердца. Джозефина. Меня так звала разве что моя бабушка и некоторые малотиражные газеты. — Да врёт он всё, — качает головой инквизитор, пряча смущение. — То было всего раз, и я даже не знал о её чувствах, пока ты не проговорился. Она к тому времени уже вышла замуж за юриста из Гарварда. — Конечно, не знал! Ты не заметишь судьбу, даже если она сядет рядом! — Бункер приоткрывает рот, осознав, что сморозил. — Я не имел в виду… Или имел? Кто-то кого-то уже… — Заткнись, Бункер! — хором вскрикиваем я и Каллум, а затем все трое хохочем. — Постойте-ка, — торопеет инквизитор, и его взгляд на меня отблёскивает игривостью, — Джозефина? Как бедная девушка из любовного романа, вынужденная выйти за герцога? Я надуваю губы. — Моя бабушка — француженка. Она согласилась на брак своего сына, моего отца, при условии, что второе имя внучки будет тянуть корни из Франции. — Делаю глоток чая и стряхиваю крошки на стол. Каллум же собирает их в ладонь и аккуратно высыпает в пустую тарелку. — А ещё она очень любила шотландскую писательницу Джозефину Тэй [4]. Бункер подмигивает нам: — Как иронично. Я доедаю последнюю помещающуюся в меня сладость, наблюдая за дружескими перепалками, и внутри разливается приятное тепло. Давно я не чувствовала себя… как дома. Тогда бабушка ещё была жива. Тогда мне позволяли быть просто ребёнком. Тогда семейные вечера не превратились в поминки. — Итак, — Бункер переворачивает стул, садится на него, облокотившись на спинку, и обращается ко мне: — Ты увидела нечто странное. Извращённое. То, что напугало тебя до ледяного ужаса. — Чудовище с лицом мёртвой девушки, — поясняю я ещё раз и стучу себе по виску указательным пальцем. — Мне казалось, что оно здесь. Безумие. — У меня для тебя есть две новости: хорошая и плохая, — Бункер расставляет ладони, изображая весы. — С какой начать? — С хорошей, — прошу я. Он кивает. — Ты видишь промежуточный мир. Моему мозгу требуется время, чтобы переварить информацию. — Призраков не существует, — я хлопаю ресницами. — Так ведь? — Это не призраки, Джозефина. Я бы назвал их скоплениями негативной энергии в результате насильственной смерти. Их боль и страдания вырываются наружу, когда те умирают, а ты видишь… — Бункер несколько раз барабанит ладонями по столу. — Последствия. Круги на воде. — И что в этом хорошего? — резонно интересуется Каллум у него. Бункер разламывает Wagon Wheels с джемом напополам, закидывает в рот и, жуя, отвечает: — То, фто Дшосефина теперь понимает, фто не фпятила. — Серьёзно? — возмущаюсь я, смяв салфетку в кулак. — Тогда, какая же новость — плохая? — Что промежуточный мир видит тебя, — дожёвывает Бункер и тянется ко второй половинке. — Прекрасно! Я закрываю глаза руками, пытаясь унять разгорающийся гнев. — Есть кое-что ещё… — мнётся он. — Ещё? — вновь хором отвечаем я и Каллум. — Боюсь, — Бункер почёсывает затылок, — ты стоишь одной ногой в могиле, Джозефина.***
У меня сначала падает челюсть, а потом — в стратосферу улетает пульс. Наворачивание кругов по кухне с поднимающейся паникой не способствует ничему хорошему. Где-то между третьей выкуренной сигаретой и второй рюмкой бурбона до меня постепенно доходит, в какой заднице я оказалась. Солнечные лучи проникают через узкие окна. И вскоре столовую за стенкой должны заполнить дети. Наверняка они обрадуются, сколько всего им наготовил Бункер. Я же на еду смотреть больше не могу, поэтому подхватываю грязное пальто и буквально выскакиваю наружу, игнорируя Каллума, который меня окрикивает. До машины я дохожу, отпуская смачные ругательства. Забравшись в салон, как в убежище, я упираюсь руками в руль и зажмуриваюсь на пару секунд. Стараюсь дышать по методике мастера йоги, чьё занятие я посетила от силы раз. То был период, когда новая жизнь с понедельника пошла не по плану. Я расправляю плечи и подставляю лицо солнцу. Сквозь облупившиеся прутья металлической ограды выбиваются наружу фиолетовые колокольчики, нанизанные на высокие стебли. На воротах от ветра покачивается табличка:Монастырь «Фоксглав».
«Чтобы появилась тень, должно взойти солнце».К.К.
Птицы насвистывают мелодии, пробуждая природу ото сна, а всё, что мне сейчас хочется, — это заставить их замолчать. Голова гудит. Мысли путаются. Я чувствую, как сердце глухо бьётся в груди, а сознание мутнеет от перенасыщения крови кислородом. До того часто я заглатывала ртом воздух. Там, на кухне монастыря, я, было, решила, что Бункер назвал меня сосудом. Кто, как не они, стоят одной ногой в могиле? Сюрприз: моя душа расколота пополам. Он почувствовал это ещё при нашей первой встрече: надлом внутри. Пустоту, которую я и сама ощущала давно и не могла найти этому объяснение. Бункер не дал ответа, почему это произошло со мной. А я не могла рассказать, как чуть не погибла при пожаре, и именно с того дня появились эти странные ощущения. Или… я умерла тогда? Как же сильно я ненавижу тот злополучный день. Он вновь отбрасывает мою жизнь назад: обгоревшие руки матери дотягиваются до меня и утаскивают в пропахший гарью дом. Я чувствую запах тлеющих костей и слышу, как потрескивают остатки антикварной мебели и картин, превратившиеся в тлеющее угли, — фантомы, дышащие мне в затылок. Дверь миникупера открывается и впускает холодный поток ветра, вырывая меня из воспоминаний, которые я мечтаю обратить в пепел и развеять где-нибудь подальше отсюда, над озером Бала [5]. — Джо, — с заботой, которую я не заслуживаю, произносит Каллум и садится в кресло. — Ты сказал, что некоторым секретам лучше оставаться погребёнными, — я отпускаю руль, словно свои воспоминания, и оседаю, глядя перед собой на качающиеся шапки леса. — А что, если мои не любят землю и сырость, и оттого так часто гремят в шкафу среди вешалок с модными брендами? Что, если это и не секреты вовсе, а чувство вины, выжигающее изнутри? Каллум чем-то шуршит, и через мгновение перед моим носом появляется сникерс. — Это инвестиция. В хорошее настроение. Я забираю сокровище, улыбаясь, и кладу его на приборную панель рядом с фигуркой кота на присоске — в ведьминской шляпе и с милыми торчащими клыками. Подарок Альберта на наш первый День Святого Валентина. Если бы я так сильно не любила котов, то отправила бы его в урну ещё в то Рождество, когда узнала об изменах. Надеюсь, этот снобский пэр [6] сейчас также несчастен, как и я. — Моя мать… — я набираюсь храбрости и продолжаю: — Моя мама погибла при пожаре. — Я слышал об этой трагедии. Мне очень жаль, Джо. Его слова звучат искренне. Не так, как из уст знакомых, которые, точно заведённые куклы, играли один и тот же мотив, сотканный из мнимого сочувствия. Многие и вовсе верили, что это сделала я… Газеты подхватили новость, раздули искру, и я уже не смогла спасти свою репутацию. Её уничтожили. Стёрли, будто мел на доске в одной из аудиторий Кембриджа, откуда вскоре меня вежливо попросили уйти мужчины в шерстяных костюмах, сшитых на заказ под их толстые задницы. Сестра пыталась вытянуть меня из болота, осознавая свои ошибки, но я запретила ей высовывать нос. Одна моя знакомая журналистка рассказала, что некто, приближённый к палате лордов, заплатил немалую сумму, чтобы моё имя не сходило с первых полос. «Наследница Северного ковена сожгла заживо свою мать-жрицу». «Охота на ведьм закончилась, а щепки горят». «Лилиан Джозефина Дюпон: сорвала расследование и сорвала крышу». Как только в прессе меня не называли: «Ведьма с бензоколонки», «Барби-Кэрри» и даже «Сатана в юбке от Prada». Всё бы ничего, но юбка на снимках с разворотов была от Tom Ford. — Джо? — Каллум едва касается моего плеча. Ровно настолько, чтобы я могла вернуться в реальность, но недостаточно для того, чтобы перестать чувствовать себя одиноко. — Её убило безумие, а не я, — еле слышно шепчут мои дрожащие губы, что даже я не уверена в материальности своих слов. — Я верю тебе, — отвечает он, и я сжимаю себя руками. Мне так хотелось услышать эти слова от кого-то, кроме близких из ковена… А когда это случилось, я оказалась не готова. — Её можно было спасти, вернись я чуть раньше. — Как? Джо, ты ведь сама чуть не погибла в огне! Солнце устремляется к зениту, отражаясь в подсыхающих лужах на земле, но даже его сияние не способно разогнать тьму в моём сердце. — Мне стоило быть рядом… — слёзы текут по моим щекам, и я понимаю это лишь тогда, когда чувствую соль на губах. — Мне стоило принять её безумие… Поддержать. Не сбегать, будь они прокляты, на светские приёмы! — рыдания сотрясают моё тело, и я не в силах остановиться. — Каллум, я ужасный человек. Непутёвая дочь, которая не смогла поймать свою сестру над пропастью, когда та нуждалась во мне. Подвела сестёр в ковене. Каллум убирает волосы с моего лица и проводит тыльной стороной пальцев по дорожкам из слёз. Бережно, точно лёгкий бриз на песчаном пляже в Блэкпул [7], где я любила кататься на колесе обозрения, когда была маленькой. — Сожалеть о чём-то — нормально, — говорит он. — Но не позволяй сожалениям отравлять тебя. — Ты слишком добр ко мне, — я отпускаю смешок и вытираю нос завалявшимся платком. — А я не сплю с хорошими парнями. — Как кстати, что я не такой. Он широко улыбается, и именно эта улыбка выводит меня на свет. Обманщик. — Прости за эту истерику. — Не извиняйся, я понимаю. — Хотелось бы и мне иметь такую же стойкость, как у моей туши, — ворчу я своему отражению в зеркале солнцезащитного козырька, чем вновь веселю инквизитора. — Не каждый день узнаёшь, что имеешь только половину души, — Каллум постукивает по стеклу на своей двери. — Бункер сказал, что никогда не сталкивался с таким. — Впервые я почувствовала пустоту, очнувшись в больнице после пожара, — я вырисовываю большим пальцем круги на порванной юбке, чтобы не поднимать глаз. Гипнотический жест успокаивает и дарит расслабление. — Мне казалось, что это… естественно. Ведь я потеряла мать. В тот период думалось: «Так и ощущается горе — зияющей в сердце дырой». — Ты была в коме? — Нет. Надышалась угарным газом и отделалась ожогами на ногах. Никто не мог заставить меня сесть в скорую, пока дом не потушили, и я не убедилась, что она и правда мертва… — А кто сообщил о пожаре? — Соседи увидели дым не сразу, — Я поясняю: — У нас дома располагались далеко друг от друга. Меня вытащила сестра, которая как раз ушла с вечера вскоре после меня. Если бы не Мириам… — А она не заметила ничего странного? Я поджимаю губы задумываясь. — Мириам бы мне рассказала. Звон колокола прерывает наши рассуждения, и мы оба дёргаемся, как от хлыста. — Время завтрака, — объясняет Каллум. — Хочешь уехать или… — Надо узнать у Бункера, как быть с моей способностью, — я выхожу из машины и заглядываю в салон к Каллуму. — Возможно, меня даже возьмут в Marvel. — Думаю, что ты лучше сработаешься с DC. Я смеюсь. — Только если у руля всё ещё будет Джеймс Ганн [8].***
Бункера мы находим в одной из спален для младших воспитанников приюта. Это вытянутое помещение, в которое едва ли попадает солнечный свет. Вдоль стен расставлены заправленные шерстяными покрывалами двухэтажные металлические койки. Пол обшарпан и поскрипывает, а в воздухе смешаны запах стирального порошка и аромат выпечки, еле уловимо доносящийся с кухни. Я слышу детские всхлипы, затем сильный кашель и придерживаю инквизитора за запястье, чтобы тот сбавил шаг. В дальней части на нижнем ярусе кровати сидит девочка, вытирающая рот платком. На вид ей не больше пяти. Её бледная рука удерживает за рубашку Бункера, который стоит напротив неё на коленях. — Не уходите, мистер! Мне страшно! Она вновь прокашливается. Бункер мягко разжимает ладошку и прячет её в своих руках, как в укрытии. — Иногда монстры под кроватью действительно существуют. Но чаще шум в трубе всего лишь ласточкино гнездо или… — он мягко улыбается, и свет из крохотного окна на другой стороне подсвечивает его фигуру словно ангела, — или сам Рождественский отец [9] спешит вручить подарки. — Рождественского отца не существует, — надувает губы девочка. — Я уже взрослая, чтобы в него верить. — Раз так, юная леди, то… — Бункер достаёт из кармана розарий. Он проводит по бусинам большим пальцем, целует крестик и протягивает ей. — Держи. Отдаю на хранение. — Хранение? Она шмыгает носом, но уже без страха, а с неподдельным любопытством. — Ага. Когда тебе исполниться восемнадцать, я найду тебя и заберу в огромный собор с таким количеством цветных витражей, что дух захватывает. — Заберите меня сейчас, мистер, или я не буду есть сладкое до следующего Рождества и стану противной взрослой, как сестра Беннедетта! — девочка надувает губки и вздёргивает подбородок, а затем добавляет, поубавив спесь: — Пожалуйста. Ищейка поднимается на ноги и треплет её по голове: — Нужно ещё немного подрасти, бунтарка. Поправиться. И надеюсь, когда я вернусь в следующий раз, ты не будешь, как сестра Беннедетта. Кто же с такой захочет дружить, правда? Она обдумывает его слова и протягивает погодя мизинчик. — Уговор? — Уговор, — пожимает её пальчик Бункер. — Ступай в столовую. И девочка убегает, подхватив фиолетовый рюкзак, совсем не обращая на меня и Каллума никакого внимания. Будто в её мире теперь не существуют взрослые, которые не выглядят, как священнослужители. Мне становится грустно от этой мысли, и я прячу её в сердце как можно глубже. — Как себя чувствуешь, Джозефина? — спрашивает Бункер. — Будто вылезла из могилы. Он закатывает рукава и оголяет Знамения — татуировки из множества мелких деталей: окружностей разных размеров, прямых линий, точек. Они пересекаются между собой и движутся, точно имеют отдельный разум. Стоит мне с Каллумом приблизиться к ищейке, как татуировки исчезают, и Бункер растерянно смотрит на них. — Интересно… — Что именно? — Самому бы знать, — ищейка вертит руки так и сяк. — Отойди-ка на пару метров, Джозефина. А ты, Каллум, останься на месте, — я делаю, как он просит, и тот задумчиво чешет затылок. — Дело в том, что Знамения склонны прятаться от глаз демонов, а ты, очевидно, ведьма… — Ведьма без части души, — заговаривает инквизитор, — не вписывается в понятие нормы. Знамения указывают путь к сосуду, как только тот появляется на свет. Их чтение занимает немало лет, а процесс превращается в гонку: ищейка пытается отыскать сосуд, а верховный — опередить и уничтожить ищейку. Перевёртыш — один из таких прислужников, который выполнял волю хозяина. Нет для ищейки кошмара страшнее, чем попасться живым. Демоны сдирают с них кожу и используют как карту, пока та не истлеет. Это можно сделать и посмертно, но разве способны они лишить себя удовольствия? — Постой, — начинаю я понимать, что видела минутами ранее, — эта девочка… — Сосуд. Пока не определил, чей. — Почему ты не отвезёшь её в собор? — спрашивает с недовольством Каллум. Сосуды не принято растить вне соборов. Всё упирается в безопасность. — Она слишком мала. Пускай наслаждается жизнью, пока есть такой шанс. Ты и сам знаешь, что там происходит. Её детство будет растоптано, — он обводит взглядом помещение и понижает голос. — К тому же монастырь её убивает… Вряд ли она доживёт до восемнадцати. Так к чему отбирать оставшееся время? — Ватикан не знает, — констатирует Каллум. — Ватикан не знает, — повторяет Бункер. Инквизитор неодобрительно щурится и процеживает сквозь зубы: — Если с тобой что-то случится, то никто не поймёт, что сосуд здесь, и после восемнадцати, если та выживет, её выпустят из приюта! В стенах божьих демоны, как и другие ищейки, попросту не в состоянии найти таких детей. Как если бы перерубили кабель у вас в квартире, и вы бы распрощались с интернетом. Поэтому они так цепляются за возможность проследить, нагнать и похитить. Соборы — совсем другая история. Возможно, Бункер и прав. Здесь, в этой глуши, девочку вряд ли будут искать, а последний, кто мог раскрыть местоположение верховному демону, — мёртв. — Если со мной что-то случится, то мой список автоматически передастся наверх. — Список? — повышает голос инквизитор. Никогда не видела, чтобы он так злился. — Ты, должно быть, шутишь! И много у тебя таких неучтённых сосудов? Бункер облокачивается на корпус койки и скрещивает руки. — Она вторая. Каллум хватается за стену и проводит руками по своим волосам. — А вдруг её захотят удочерить? — спрашиваю я осторожно, боясь попасть между двух огней. — Это монастырь, Джозефина, — отвечает устало Бункер, поглядывая на друга. — Здесь сложные дети с непростой судьбой. Отказники. Опека не позволяет брать таких в семьи, когда количество отказов превышает пять. Здесь, по крайней мере, они получают поддержку. Никто им больше не навредит. — И никто не полюбит, — с невообразимой печалью произношу я, — как родители. — Эта девочка не похожа на отказницу… — заводит по новой инквизитор. — За такими кукольными детьми встают в очередь. Как ты пропихнул её сюда мимо Ватикана? Бункер пинает воздух. — Я договорился с кое-кем, и тот поддержал инициативу. Ему так же, как и мне, тошно от соборной системы. Его слова что-то цепляют в моей душе. Он правда хочет сохранить девочке детство… Каллум холодно спрашивает: — С кем? — C основателем монастыря, — сдаётся Бункер и после явного взвешивания за и против разводит руки в стороны, как на кресте. — Кормораном Кромвели. [1] английская, затем британская золотая монета. [2] Английское название полицейских. Произошло от имени премьер-министра Великобритании — Роберта Пиля (Боб). В конце 19-го века он реорганизовал полицию, сделав её более эффективным и успешным публичным учреждением. [3] Классическая британская сладкая булочка. [4] Писательница, поэтесса, сценаристка, биограф, мастер классического британского детектива. [5] Озеро на севере Уэльса. Существует поверье, что на его дне покоится древний город, затопленный Керидвен (в разных источниках её называют и богиней, и ведьмой). [6] Титулованная знать в Великобритании. На сегодняшний день их существует пять в следующей иерархии: герцог, маркиз, граф, виконт и барон. [7] Блэкпул — город с исторический викторианским центром, парками и прекрасными местами для променада, до которого можно добраться прямым поездом из Лондона. [8] Американский режиссёр и глава DC Studios на момент 2023 года. [9] В Великобритании Санта-Клауса называют Father Christmas.