Где ибис крылом взмахнёт, Ях свою песнь запоёт. Окрашено небо в кровь: Солнце восходит вновь.
327 г. до н.э.
– Что ж вы застыли, будто статуя Аполлона Тенейского? Не стойте в дверях, – негромко произносит девушка, слегка повернув голову в сторону пришедшего. Она была осведомлена о позднем прибытии Амена, потому решила обозначить этот факт, чтобы не задерживать гостя. С его стороны послышался смешок и шарканье сандалий по каменной кладке. Наверное, насмешило сравнение или одежда, прикрывающая тело с головы до пят в эту жаркую ночь. Это не была их первая встреча, но прежде Санера никогда не заговаривала с ним, ограничиваясь полупоклоном и в спешке удаляясь в свою комнату каждый раз, когда он привозил пергаменты из дворца. Неспокойная обстановка, заговоры и интриги доказали фараону, что более надежного человека для доставки приватных сообщений, чем Амен – самый преданный из охотников, не найти. Оказанное доверие в очередной раз заставляло мужчину гордиться собой, он страстно желал достичь почетного титула эпистата и уверенно шёл к этой цели, исправно исполняя долг перед народом, правителем и Божествами. Изнурительный день кровопролитной борьбы с черномагами подошел к концу, а предоставленная здесь еда и кров оказались как нельзя кстати. – Уже не в первый раз убеждаюсь, вы гостеприимнее, чем о вас говорят, – прямолинейно отвечает охотник, вытаскивая из поясной сумки сверток пергамента и протягивая хозяйке дома, – трапеза была вкусной. – Славно-славно... Бежала собака за караваном, лаяла, да всё без толку, – безразличный тон, с которым произнесена не слишком уместная фраза, никак не вяжется с, казалось бы, дружелюбным настроем говорившей. Разве кто-то из служанок, жриц или простых девиц отпустит подобную шутку (если это вообще была шутка) в присутствии мужчины, да еще и с такой неприкрытой небрежностью поносящую людей? Берберский акцент делает лишь хуже, режет слух. Во всяком случае Амен решает списать это на неудачную попытку поддержать диалог со стороны собеседницы. Нет, всё же часть слухов была верна: странная манера общения, нетипичный наряд, некоторая отстраненность. Но мужчина решил для себя: Санера заслуживает уважения хотя бы потому, что пытается соблюдать традиции народа, к которому попала относительно недавно. Возможно, она не так уж плоха. Да и что-то в россказнях, порочащих её честь, не вязалось. Есть ли в Египте хоть одна дикарка, учившая грамоту? Вряд ли. Но глаза Санеры скользят по пергаменту, пусть и не так быстро, как у придворных писарей. Сколь многие в Египте знают о скульптурах другого государства? Только те, кто воочию видел их. Тогда почему то нелепое сравнение – первое, что он услышал от неё, так естественно сорвалось с губ, будто ей доводилось бывать в далекой Греции? Дарит ли повелитель всех земель нелюбимой наложнице в опале хоть крохотный кусочек земли? Пожалуй, нет. Однако в этот самый момент Амен стоит в саду её небольшого дома на окраине Фив, где есть несколько слуг и охранников. Вопросов так много, и на каждый из них ещё предстоит найти верный ответ... Оторвавшись от чтения, девушка поднимает взгляд к гостю, который пользуется шансом рассмотреть её, лунный свет попадает в ловушку глаз янтарного цвета. И пока ласковый ветер подхватывает растянутые гласные незамысловатых слов, уличающих охотника в продолжительном наблюдении, мужчина обращает внимание лишь на те немногие участки тела, которые не скрывает ткань ее странных одеяний: брови, глаза, линия скул и губы, растянувшиеся в мягкой и доброй полуулыбке. Сказывается усталость, смысл слов ускользает, как песок сквозь пальцы. Имел ли он право так жадно рассматривать наложницу, личность которой была окутана тайной? С одной стороны, будь они сейчас во дворце, за такой взгляд в сторону той, что принадлежит правителю, можно было лишиться головы; с другой... Фараон ведь сам отдал охотнику приказ передать этот пергамент лично в руки. К тому же чем более загадочен человек, тем слаще и соблазнительнее раскрыть причины каждого его действия, слова, вдоха... Любопытство присуще каждому из людей, можно ли считать его пороком? – К слову, господин, а вы ровно такой, как о вас говорят, прямо-таки эльджёмилиль абель, – наконец, слова обретают осознанность в голове. Разумеется, берберского диалекта Амен не знал и даже подумать не мог, что когда-нибудь пожалеет об этом незнании, однако он готов был поклясться – значение было хорошим. Пристальный взгляд хищницы, которым впервые за непродолжительный диалог одарила его Санера, был прикован к лицу. Это заставляло молодую кровь течь по венам быстрее, сердцебиение ускориться. Охотник резко отвернулся, чтобы скрыть смущение в попытках вернуть суровую непоколебимость воина, коим и являлся. Нужно быть слепцом, чтобы не понять того, что Санера давно вела в обществе свою игру, ни к чему не обязывающую, никого не изобличающую. Осознание настигает лишь сейчас. В её глазах никогда не было того обоготворения, какое видел охотник в глазах знатных девушек, претендующих на место его пассий. Но даже эти безобидные на первый взгляд слова, сказанные с легким, присущим западным чужеземцам придыханием, сорвались неподобающе интимно, впились в голову слишком прочно. Амен был полон уверенности в том, что не забудет их никогда. Будет ли шанс узнать их значение при других обстоятельствах? Маловероятно, но жажда утолить любопытство не становится меньше. – Простите, если это прозвучало грубо. Всего лишь хотела достучаться до вас. И вижу, что получилось, – она вновь улыбается, довольная результатом. – Тяжелый день? – Можно сказать и так... В дверном проеме появилась служанка, увидев мужчину более высокого положения, почти благоговейно, почтительно склонила голову, прошмыгнула к хозяйке и что-то шепнула той на ухо; он же, воспользовавшись моментом, вновь посмотрел в их сторону. Жест бывшая наложница, конечно же, не оставила без внимания, весь её вид выражал отторжение к подобному поведению, ей это было чуждо. – Вам подготовили комнату, господин, – излишне вежливо начала Санера, вероятно, беспокоясь о том, что иное выражение мысли заставит чувствовать собеседника дискомфорт, – отдохните здесь, ночью змей Апоп вершит свои злые дела, дождитесь рассвета, не дайте ему потревожить ваши добрые сны. – Стало быть и вам следует отправиться спать. Или вы в сговоре с ним? – охотник впервые предпринял попытку пошутить, но вышло не слишком удачно. Осознание оскорбительности высказывания приходит спустя мгновение. Слава Богам, служанка упорхнула в дом сразу же после "отчёта". Мужчина в безмолвии открывает рот, желая оправдаться, но его прерывает смех, сквозящий печалью. – О, я ведь дикарка, а значит, от меня можно ожидать чего угодно, – к его удивлению, она поддерживает и даже продолжает мысль, которая не отпускала его перед каждой встречей. Определённо, она могла многое себе позволить, и огонь этой природной дерзости берберийки, проявлявшийся во всём, что она говорила или делала, невозможно было скрыть или усмирить. Дикарка... Клеймо, от которого не избавиться, о котором вечно будут напоминать люди чужого для тебя места. Впрочем горечь этого факта, отраженная в голосе, быстро сменяется на уже привычное мнимое веселье, – И всё же спасибо, что бережете мой сон. Не только вы, но и другие охотники. Беседа явно оставила неоднозначное послевкусие у хозяйки, последняя попытка продолжить диалог вовсе расстроила, но, возобладав над неприятными чувствами, она устроилась на каменной скамье под сенью высокого цветущего кустарника. Её внимание вновь вернулось к пергаменту. Что такого написал ей Менес II? Об этом охотник не узнает. Лишь сведённые к переносице брови, линия поджатых губ выдавали серьёзность переданного фараоном послания. Бросив взгляд на сад в последний раз за ушедший день, Амен удаляется в отведённую ему комнату, сожалея то ли о том, что отведенного им времени оказалось недостаточно; то ли о внезапно состоявшемся диалоге в целом, в процессе которого мужчина ощутил нечто странное. Рассвет предвещал долгий путь. Полоса горизонта постепенно меняла цвет с тёмного синего на алеющий, близился восход. – Я бы хотел попрощаться, – начал мужчина, обратившись к служанке, которую видел накануне. – Господин, боюсь это невозможно, – начала лепетать она, – хозяйка покинула дом ещё до рассвета.