Лок Дог

      “Сегодня целый день идёт снег. Он падает, тихо кружась”        Рождественские каникулы в приюте Святой Эммы только начались. Ребячий топот незанятых молодых ног гремел и простирался по всем задворкам большой жилой территории. Стоял тихий зимний вечер, морозный воздух разносил запах снега, запах невыносимой стужи, которая сочилась сквозь старые тонкие окна детских спален. Где-то в глубине здания, построенного в форме буквы “Г”, горели жёлтые фонарики, слабо мерцающие время от времени. Блёклый свет то загорался, то затухал с новой живучестью.         Более маленькие дети находились уже в своих спальнях, слушали сказки на ночь из сладостных уст молодых воспитательниц, которым едва исполнилось 20. Персонал состоял, в основном, из подростков и молодёжи, желающей подзаработать денег в праздники и каникулы. Но постоянный педагогический состав имел средний возраст, переваливший далеко за 50. То были седовласые невысокие женщины, мужчины, лица которых источали добродушие, но их характер вовсе противоречил милым глазам и губкам, завязанных в бантик.        Насилие над особо буйными детьми применялось в достаточной степени. Были выделены также уголки, так называемые, “комнаты позора”, которые запирались на несколько дней, в зависимости от степени вреда провинившегося. И лишь служанки утром, в середине дня и вечером приносили есть, не удосуживаясь проронить и слова.    Юноши и девицы, в раннем возрасте лишившиеся семьи, жили крайне неблагополучной жизнью, что, впрочем, нестранно. Многие из них воровали вещи маленьких детей, подаренные приютом, либо живыми дальними родственниками, продавали в соседних посёлках, чтобы как-то утолить свою потребность в “роскошной” жизни.         Множественные красные полосы и кровоточащие раны на пальцах из-за бессердечных ударов плетью по рукам по меньшей мере носило около половины подростков-сирот. Никому из персонала не было и дела до подрастающих личностей, мнение старшинства склонялось к избиению, гневу, игнорированию. Что и влекло за собой всплеск всё более злостных нарушений со стороны детей.        Снежинки кружились в одиночном танце, страшный ветер завывал в коридоре, бил в хлипкие дубовые двери и уносился прочь в подвалы. За забором из чёрных поржавевших прутьев загорались высокие фонари, в освещении которых творились порой ужасающие вещи...        Здесь не было любви, сострадания, не было ни капли уважения, здесь царили гнев, напряжение, боль и насилие... Многие воспитанники предпринимали попытки побега, подписывая себе приговор пребывания в комнате одиночества без луча света, без кровати, одеяла. Находиться там, особенно в зимнее время, было страшно и опасно. Порой старшие выкрадывали ключи, чтобы проучить попавшихся, порой ночь была такой холодной, что на утро раскалывалась голова и сил говорить из-за распухшего горла не было.        Здесь не было ничего святого, не было ценностей, морали и всякой нравственности, не было и грамма воспитания и целомудрия. Приют был самой настоящей колонией, иногда борделем и притоном. Об этом не говорили вслух, но всякий попаданец знал, что в особо дальних углах промышляют оборотом наркотиков и прочей вставляющей дури, торгуют своей невинностью и юностью, чтобы получить возможность выбраться со дна, тем самым погрязая в нём больше и больше...        Снаружи здание походило на больницу для душевнобольных. Чёрные кирпичи смотрелись жутко строго, окна, обитые дубовой рамой, мутные белые стёкла, покрывшиеся причудливыми рисунками инея, отторгали любого сентиментального смотрителя.         Глубокие следы высокого мужчины пробирались по снегу, приближаясь ко входу в приют. Его шаг был оточенным, крайне уверенным, натруженная спина держалась ровно. И ни промедляя и секунды, находясь на диком холоде, рука ухватилась за металлическое кольцо и громко забила в дверь. Пару минут не раздавалось ни звука изнутри. Тогда дробь по дереву участилась. Мужчина тщетно пытался спасти шею кожи от обветривания, поднимая воротник плаща, и полностью укутав своё лицо лёгким шарфом буквально по самые глаза, наконец успокоился.       В маломальской щёлке показалось миловидное юношеское розоватое лицо служки, его глаза вопросительно воззвали к загадочному ночную гостю, вид которого начал пугать с первой же секунды. Из ночи выглядывали голубые глаза с навалившимися веками.  — Прошу простить за вторжение, однако мне назначена встреча Инспекцией по делам несовершеннолетних. Мне стало известно о воспитаннике по имени Том Реддл..., — человек изнутри, заслышав слово государственной важности широко открыл дверь и пропустил мужчину внутрь. Тот радостно взбодрившись, развернул платок и оголил лицо. Седые волосы струились по контуру исключительно приятных черт лица, в бликах светильника служки они отливали серебром.   — Я приехал, как только смог! Ещё раз прошу меня извинить.  — Ох, вам совершенно не стоит передо мной оправдываться! Сегодня я обхожу коридоры. Но Том Реддл..., — юноша опустил голову и стал бороздить глазами пол, скрипящий под своим собеседником, — сэр, он пребывает наказание за непослушание в одиночной комнате. Я думаю, что стоит сначала известить...  — Напротив, мой дорогой, я чту Вашу ответственность и верность долгу, однако нет нужды будить важного человека в столь поздний час. Может быть, оставим этот разговор наутро?        Таким ласковым глазам нельзя было воспротивиться! Его манерность и лукавость располагали к себе.  — Я обязательно отражу вашу работу в отчёте, — пролепетал он, завидев, как парень покраснел, — а теперь я хотел бы увидеть Тома, даже не в самое подходящее для этого время. Моя работа заключается в этом, мой друг!        Служка не стал пререкаться и отклонять просьбу, а лишь услужливо повёл посетителя к комнатам исправления. Мужчина заметил, как юноша перед ним ловко плутает по коридорам, находит верный поворот. Приют снаружи казался намного меньше, чем оказалось изнутри. И наконец, гость достиг своей цели, конечно же, не без помощи важного парня.  — Спасибо вам...  — Клерк, можете обращаться ко мне по имени!         — Ещё раз благодарю, Клерк! Прошу, дайте мне время, — и намекнув глазами на уединение, юноша покорно растворился в темноте.        Отворив дверь, на миг показалось, что в комнате никого нет. Будто здесь закован мрак, как самый страшный злодей. Проводя лампой по стенам, инспектор изучал содержимое этой маленькой и узкой коробки. Выдыхаемый тёплый воздух сиюсекундно превращался в пар и облаком взмывал вверх. В углу, поджав ноги к подбородку, трясся от озноба мальчик. Длинные волосы обтекали худые острые коленки, обтянутые скудной замызганной тканью.   — Меня зовут Альбус Дамблдор, тебе не стоит меня бояться! — он стремительно сокращал дистанцию между ними.         Лицо юнца скрывалось в ткани брюк, так было намного теплее, чем выставить чувствительную кожу навстречу зябкому воздуху.  — Я пришёл, чтобы поговорить с тобой...эм, как бы описать это... — Альбус немного помялся на полуслове и снова продолжил, — о тех вещах, которые не происходят, по твоему мнению, с обычными людьми.        И парень поднял голову, в чёрных глазах отсутствовал страх, наоборот, резко вспыхнула, как огненный Феникс, страсть к разговору.  — Откуда вам об этом известно? Что есть, по-моему, а чего нет?  — Мой мальчик, мне давно об этом известно. Говоря, простым языком, мы с тобой похожи, у нас одинаковые способности, проявленные на данном этапе в разной степени. Однако твои превосходят мои в этом же возрасте. Хотя, напомни мне, сколько тебе исполнилось?  — Мне будет одиннадцать меньше, чем через пару дней.  — Славно, — прошептал Дамблдор, оказываясь рядом с коленями мальчика.  — Позволь узнать у тебя ещё кое-что... То таинственное, что принадлежит тебе с рождения... как ты этим пользовался?         Глаза Тома яро встрепенулись при свете огня, из наставленной на него лампы в руках Альбуса, тот отчаянно пытался разрезать темноту светом.   — О... вы говорите о странностях... о силе?   — Именно, — сделал быстрый кивок обладатель благородной седины и тревожно взглотнул ком подступавших слюней.       Том поднялся с пола и стал расхаживать по периметру комнаты, сопровождаясь светом — судорожными попытками Альбуса держать его в поле зрения. Стеклянная лампа качалась на ручке с неприятным скрежетом. Будь Том школьником Хогвартса, знающим заклятия, то Альбус бы точно ухватился за палочку в потайном кармане мантии. — Я делал всякое, как бы экспериментировал... Для всех них я считаюсь психом, они настолько ничтожны и неспособны признать моё могущество, что готовы упечь меня сюда, запереть, как пса и держать в этой клетке! — вскричал Том и заставил Альбуса вздрогнуть.  — Это даже смешно... Как трусость делает людей слепыми, глухими и тупыми... — продолжал ребёнок, ускоряя шаг, Дамблдор, как юла, крутился на месте, следя за каждым его движением.  — Мне удавалось заставлять людей думать об определённых вещах, делать то, что они никогда бы не сделали! — Том улыбался всякий раз, когда соприкасался уверенным взглядом с взрослым настороженным, направленным на него поверх очков-полудолек.   — Например? — голос Альбуса слегка задрожал, но после попытки откашлять страх, начал говорить исправно.  — Сначала это были детские шалости, по типу: отдай своё... дай то, ну и прочее. Перечислять могу долго. Но однажды мне удалось видеть сцену... как трое старших затащили одну из девиц в угол двора, я был рядом, мог позвать на помощь, но делать этого не стал, мне хотелось слышать и видеть всё, что там происходило. А позднее моей гордостью стал сам призыв к действию, чёткий и точный контроль над... парочкой девушек. Я слышал, как парни постарше обсуждали их округлости..., — Альбус остановился на месте и всем духом приготовился к следующему, — я приказал им показать мне... свою грудь, ну и не только это, — Том усмехнулся, в его голосе не было стыда ни за свои поступки, ни смущения перед незнакомым человеком.  — Я заставил их повиноваться себе, но это получалось далеко не всегда, к моему большому сожалению. Я хотел попробовать попрактиковаться с девушками постарше, однако, как вы поняли, не получилось и вновь оказался тут, — Том поднялся на цыпочки и хлопнул ладонями по своим бёдрам, захлебнув немного воздуха после такой скорой и неразборчивой речи.  — Вы человек оттуда, где такие вещи кажутся чем-то сверхъестественным, но эта моя жизнь...на протяжении семи лет...        Альбус, разрываемый сомнениями, перепуганный историей одиннадцатилетнего мальчика, поднял голову и уставил безумные глаза на него. На худощавого мальчишку, с длинной чёлкой, с длинными руками, на которых рубашка казалось использованным мешком из-под картошки. Разве ребёнок был способен на такое... на такие зверства...  — А ещё я могу говорить со змеями и понял это совсем недавно! Заставил одну укусить старуху во время сна, на её счастье, та оказалась неядовитой. Змеи чудные существа... — Том отвёл блуждающий взгляд в сторону и завис на мгновенье.        Альбус поборол испуг в голосе и страх заточения в комнате с этим растущим монстром: Ты сказал на протяжении семи лет...   — О да, моего отца убили семь лет назад. Вы ведь наслышаны о Лок Доге?  — В чём заключается ваша уверенность в родне с Догом?   — В том, что я помню, как его кровь брызнула в разные стороны, смутно помню лица людей в ту осеннюю ночь... Помню разговоры врачей, что ребёнок в таком возрасте способен забыть своё прошлое... — и Том заглянул в душу Альбусу, разворотив всё святое, что было там прежде, — но как забыть убийство собственного отца и пропажу моего брата?   — Известно, что Лок Дог был убит в своём доме... Но...  — Без но! Его застрелили на моих глазах! Я вижу эту картину каждый день, когда ложусь спать, пребываю во сне и просыпаюсь! Если бы лицо убийцы было для меня досягаемо...  — Чтобы ты сделал?  — Лишил бы его жизни так же мучительно, как он расправился с моей семьёй, разумеется. А разве есть другие варианты?        Чёрные бездны в виде радужек уставились на Дамблдора. Несмотря на то, что он был старше во много раз, видел много боли, убийств и предательств, раньше никогда не сталкивался с таким... ужасом.   — Теперь вы знакомы с чёрной стороной моей рваной души, Альбус Дамблдор, — вдруг заключил Том.       Ребёнок, стоящий перед ним, был вовсе не ребёнком. Он говорил такие слова, вовсе не страшась их предназначения. Говорил, как самый настоящий взрослый человек...    — Раз тебе известна легенда о Доге, то ты знаешь о мире магии...    — Совсем немного... Я изучил лишь её малую недосягаемую для часть... Здесь в округе обитает так много странных людей, — Том сменил возбуждённый тон на полушёпот и теперь сам сблизился с Альбусом, — которые, по их мнению, сошли с ума... Они поведали мне много полезных вещей, сами того не осознавая! — По-видимому, ты обладаешь огромной силой убеждения..., — вздохнул Альбус и поставил светильник на пол, возле своих ног, — но ты должен понимать, что на тебе лежит не меньшая ответственность. Что доставляет тебе боль этих людей?       Довольный Том облизнул свои ссохшиеся и расстрескавшиеся губы, сложил руки в замок и благоговейно посмотрел на нахмурившегося собеседника. — Наслаждение, сэр. Позвольте перебить поток ваших испуганных мыслей... Я доставляю боль тем, кто её заслуживает... тем, кто может быть опасен для меня и для других, тем, кто мне противен... — И в большей степени невинным душам! — Быть может стоит посмотреть за их оболочку? За мерзкую чешую, которая таит жалкие потроха? Та изнасилованная девушка была виновна, она струсила и настучала на них, за что и понесла наказание! — Но нет в мире ни души, имеющей права судить... — Вот именно. — И это зверское унижение стало ценой искупления её души? Том, ты меня пугаешь... — Сэр, это реальная жизнь и у многих здесь она длится больше, чем недолгие семь лет. — Те парни взяли на себя роль палачей? Унизив, уничтожив её? А какой была твоя роль? — Созерцателя, сэр. — Разве ты не хотел прекратить её мучения? — Нет, сэр.       Альбус добился от него всего, чего хотел. Человек, стоящий в шаге от него, совершенно не был одиннадцатилетним ребёнком. Он вырос так быстро, так быстро созрел и так быстро сгнил... Пустить его в Хогвартс было бы настоящим безумием, было бы совершенно опасным мероприятием. Но, возможно, окружив человека любовью, дать былое уважение, быть может он станет исправным членом общества? Нет, уж слишком много "бы"... Этот монстр не обладает ни каплей сострадания, жалости, разумности своих действий. Его злостные порывы есть отражение детской неизлечимой травмы, которая тянется за ним длинным кровавым шлейфом. — Позвольте у вас узнать, Альбус Дамблдор...       Тот поник голову, погрязнув в долгих и томительных размлышениях. Но этот острый и противный голос вернул к реальности, ещё более невыносимой. — Конечно... — Хогвартс действительно есть? Место, где обучают магии... — О да... эти люди выболтали тебе достаточно...лишнего... — Не преувеличивайте, я познал столько тайн... которые дали мне стимул жить здесь. — Том, я пришёл сюда, чтобы забрать тебя, обучить магии, обуздать твою неимоверную силу. Однако, то, что я увидел сейчас, не может дать тебе возможности поступить в школу, где главными ценностями являются репутация... дисциплина...безопасность. У меня нет права и желания подвергать студентов опасности без необходимости... Я понимаю, как тебе хотелось бы покинуть это место, и я сделаю всё, чтобы так и случилось. — Отчего же... директор, напротив. Здесь я смогу обучаться магии без ограничений, без норм, без толи сомнений и жалости. И придёт время, когда мы снова увидимся, и надеюсь не для того, чтобы скрестить наше оружие... — Ты необычайно умён, Том... твоя эрудиция и познания меня поражают, но пугает и то, с каким хлоднокровием ты вещаешь о жестокости, с каким вожделением в голосе ты мечтаешь о распрях... — Директор, несмотря на то, что я обладаю великой силой, не собираюсь тратить её потенциал на этих несчастных... У меня более крупные планы на эту жизнь... — Но ведь у тебя есть возможность, чтобы обратить мощь в добро... — Пустая трата моей главной ценности — времени. Я уже многое потерял, и время ускользает из моих пальцев... Но то время, которое мне предоставлено, я потрачу на воссоединение своей семьи... на месть человеку, возомнившему себя вездесущим Богом...              Альбус Дамблдор начал страшиться этого мальчика, демона во плоти... Спустя едва пятиминутный разговор, он понял, что такое безумие невозможно вылечить, невозможно дать лучшую жизнь тому, кто не видит в ней прелести...    — Мне необходимо время, Том, я извещу тебя о своём решении! — и, резво развернувшись на каблуках, Дамблдор скрылся в потёмках приюта.  

***

      Громозвучные удары в дверь посреди ночи заставили резко вскочить спящую на стопках книг по Трансфигурации Минерву Макгоногалл. Рядом лежавшие свитки отпечатались чернилами на бледных худых щеках. Она мимолётно бросила взгляд на часы: половина второго утра... Таинственный гость не знает норм приличия, либо он пожаловал с делом крайней важности! Огибая письменный стол в рьяной спешке, Минерва сбила несколько тетрадей и свою остроконечную шляпу. Длинные каштановые волосы с седыми кончиками, собранные в хвост, томились на худых плечах.     — Моя дорогая! — в проходе показалось встревоженное, белее мраморной стены, лицо старого доброго друга, она тут же впустила его в свою комнату.    — Альбус... — прошептала Минерва с ноткой вопросительности в мурчащем голосе. Пока Альбус пытался найти место, куда бы приткнуться, она схватила накидку с мягкого кресла и набросила на свою полупрозрачную ночнушку, забрала волосы в пучок, но невольные и коварные пряди по краям макушки злостно выбивались.          Альбус, не привыкший видеть всё тело в детальных подробностях, желал отвести взгляд, поэтому крутился по комнате. Томление переполняло его и наконец он перешёл на громкий голос.    — Прошу простить меня за ранний визит, Минерва! Но дела наши обстоят плохо! — и только после того, как она закуталась в халат, посмотрел на неё, — Вы нужны мне!          Нижняя губа Минервы нервно задрожала и голос приобрёл скрипучий оттенок: В каком смысле...    — Придётся поверить мне на слово и довериться, впрочем, как вы делали и раньше!           Дамблдор был гораздо выше её, намного сильнее физически, да и умственно не уступал. Он подошёл к ней крайне близко, но не так, чтобы это выглядело интимно, но и не так, как подобает лишь старому другу. Обхватил её тёплую мягкую ладонь, уверив её держаться спокойно. Минерва же пребывала в испуге из-за резкого пробуждения, двусмысленных слов и неясной ей игры. Как только она отошла от своих блуждающих мыслей, то ощутила, как от его ледяной ладони исходит мороз и простирается по всей коже, как дуновение зимнего утреннего ветра.        Альбус быстро пересекал каменный пол Хогвартса, вёл её к себе в кабинет на важнейший в истории разговор. Проскользнув сквозь дверь, они оба оказались в большом высоком помещении в освещении бордовой луны. Она, как капля крови, светилась на чёрной бездне ночного неба.           Профессор отпустил её руку, как только они вошли внутрь. Но признания ради, его хватка была довольно сильной. Седовласый высокий мужчина подошёл к низковатой по сравнению с ним стойке, точнее чаше...    — Минерва, я не часто просил советов... но сейчас я обязан учесть ваше мнение! — он достал волшебную палочку и поднёс её узкий краешек к своему виску, точно из кожи, из самого мозга вышла голубая струйка непонятной материи, качающейся в воздухе. И сбросив, её в жидкость, наполнявшую загадочный кубок, он подозвал Минерву к себе.       Голубое свечение заполнило комнату, слилось с красным светом луны, заставляя воздух приобретать фиолетовый цвет. Её лицо быстро склонилось над Омутом памяти, и спустя многие кружения в этой вязкой непрозрачной жидкости, она оказалось подле Дамблдора, расхаживающего взад и вперёд возле калитки, ведущий прямиком в сад приюта. И то, что последовало дальше навсегда засело в её мудрой голове...  Словно вынырнув из воды, Минерва тотчас оказалась перед той же чашей. Все вещи, мебель и даже Альбус стояли на своём законном месте. То гнилое место, гордое лицо мальчика ускользали перед глазами.    — Альбус! — простонала она, ухватившись за грудь одной рукой, а другой вцепившись в воротник Дамблдора.          И всё же хорошо, когда рядом всегда есть преданный друг...    — Минерва, это всего лишь...          Но женщина даже не пыталась слышать успокаивающую тираду, льющуюся из его уст. Зелёные глаза мерцали в бордовом зареве луны, его ярость пробирала до костей. И в миг, когда вся взбучка кипела внутри, Минерва поняла, что смотрит на него, но видит нечётко... она снова забыла надеть свои очки...    — Альбус, — отдышавшись, продолжила она, убрав руку с ободка Омута и положив её на щёку Альбуса, на уже тёплую, приятную кожу..., — вы говорили, что сам визит — это конечная точка, что всё разрешится. Но этот монстр не имеет и права на то, чтобы жить среди нас! Избавить мир от зла невозможно, впустив его под своё крыло! — она притягивала его лицо всё ближе и ближе, наверное, чтобы заглянуть в душу и осознать правильность их истолкования.     — Что вы предлагаете? Убийство ребёнка... никогда...    — Та девочка... разве она заслужила...  — О, Минерва, я сыт по горло его хвалебными достижениями о бесчестии, о скотстве... избавьте меня от повторения! — взвопил он.    — Это единственное верное решение, Альбус, нам нужно известить Министерство магии!    — Нет, по крайней мере, не сейчас!           Минерва скоро убрала руку, покрывающие его лицо, и в смущении отошла от него дальше необходимого, задумавшись о неловкости собственного поступка.    — Он знает о своей семье, знает о магии, Альбус, в наших руках находится тревога, постоянно растущая... и пока мы можем...    — Нет, Минерва! — прокричал директор, и громкий вопль рокотом пронёсся по кабинетам, отражаясь от них громоподобным эхом.    — У меня всё, директор. Но позвольте напомнить, что судьба нашего мира зависит и от вас... напрямую!     — Я знаю... — ему никогда не приходилось кричать на неё, никогда он не повышал тона на близких ему людей, но сейчас ему пришлось это сделать, за что ему действительно стало стыдно.    — Но благоразумнее было бы держать его на линии глаз, чтобы знать о каждом шаге... И вообще можно ли излечить такое безумие?     — Нам придётся изрядно попотеть, моя дорогая... — в его улыбке таилась скорбь за следующий, страх за перемены в мире ныне живущих, — грозное лицо Минервы вызывало лишь дрожь в коленях, которое блистательно действовало на молодых студентов и студенток.