***
Донхёк крутит в руках железные палочки, на которых остаются мокрые следы от потных ладоней, и смотрит на неловко смеющегося Донёна напротив. Он видит, как тот отчаянно пытается уйти от какой-то раздражающей темы в беседе за ужином. Но уже изрядно подпитый Чону не останавливается и говорит громче обычного, подсаживаясь к нему с каждой минутой всё ближе и едва не вжимая в задекорированную искусственными цветами стену возле стола. Донён определённо сожалеет, что согласился на эти дружеские посиделки с донсенами. Донхёк сожалеет тоже. Только у него нет сил на смех и мысли о побеге. Марк рядом с ним выглядит сонно и утомлённо, лениво попивая лимонад и не совершая никаких лишних движений. Он не придвигается к Донхёку, как делает Чону с Донёном, хотя Донхёк точно не назвал бы это "лишними движениями". Не особо даже пытается поддерживать диалог, хотя Донхёк до изнеможения желает слышать его голос. И не ест ничего слишком калорийного, хотя Донхёк почти может наблюдать голод в его глазах. В мыслях слишком много "хотя", "но" и "вопреки". Вопреки здравому смыслу. Вопреки всем логическим соображениям, Донхёк двигает ногой под столом, дотрагиваясь до колена Марка и обращая тем самым на себя его внимание. Внимание, в котором он отчаянно нуждается каждую секунду своей жизни. Марк измученно ему улыбается и отворачивается обратно. Донхёку хочется прижаться к его телу, хочется положить голову на плечо и почувствовать тёплое дыхание на коже. Но всё, что он может прямо сейчас, — пялиться на идеальный профиль Марка и в тысячный раз изучать черты чужого лица. Даже не чужого, почти родного. Лица, что он видит каждый день если не в жизни, то на фотографиях. Лица, что мерещится ему в каждом встречном. Это не нормально, и Донхёк осознаёт всё происходящее. Не нормально, что Марк стремительно заполняет сознание Донхёка, проникает в каждую мысль и затапливает любой намёк на нечто отвлечённое. Донён оплачивает счёт и с усердием отцепляет от себя Чону. В попытке отделаться от навязчивых приятелей, он даже великодушно вызывает такси для каждого. Только в голове Донхёка полный беспорядок и последняя уцелевшая идея гласит, что ему непременно нужно поехать с Марком. К нему домой или вообще куда угодно, лишь бы рядом, лишь бы вместе. — Я не настроен на продолжение, — осаждает его Марк, когда тот пытается забраться с ним в одну машину. Это звучит двусмысленно, как если бы Марк отшил его после неудачного свидания. Но это не было свиданием, даже если бы сам Донхёк считал его таковым. Марк очевидно чувствует возникшее напряжение и берёт Донхёка за руку. Бездействует ещё несколько секунд, после чего рывком приближается и легко целует в щёку. Быстро, невесомо и без какого-либо подтекста. Донхёк ощущает, как сокращаются мышцы в руке, непроизвольно сжимает ладонь Марка, но тут же возвращает себе контроль над телом и отпускает. Отпускает руку Марка, отпускает его в одиночестве домой и отпускает все неприятности уходящего дня. Сеул пестрит неоновыми вывесками, отражающимися в неглубоких лужах на асфальте и окнах жилых домов. Донхёк вдыхает поглубже, выходя из такси, и загрязнённый светом воздух вызывает щекотку в носу. Марк ненавидит щекотку. Чувствуй он сейчас то же, что Донхёк, смешно бы сморщился и фыркнул. Донхёк радуется, что на улице хотя бы не пыльно, потому что Марк терпеть не может пыль — она заставляет его чихать и оставляет мерзкий привкус на языке. Донхёк считает пыль милой. Когда говоришь об этом вслух, звучит странно, но Донхёку правда кажется романтичной мысль о том, что часть микроскопического мусора, лежащего на статичных поверхностях, долетает со всей галактики от растворяющихся звёзд и туманностей. Небесные тела остывают и расщепляются на крошки, наносят серые следы на яркую повседневность. Если Марк — звезда, то Донхёк задыхается в космической пыли и не видит в этом ничего плохого. И если Марк находит пыль отвратительной, значит, он дышит не теми звёздами. Донхёк предчувствует что-то. Что-то грандиозное и волнующее. Он пока не может понять, приятно это волнение или обещает жуткие последствия, но определённо ждёт этого с нетерпением. Потому что последствия в лице Марка Ли никогда не разочаровывают.***
Воспоминание о том поцелуе уже чертовски сильно просрочено. Оно оставалось свежим ровно столько, сколько могло не киснуть молоко. Только молоко хорошо держалось в холодильнике, а воспоминание было укутано в жаркие объятия тоски, что точно не шло ему на пользу. Уже месяц оно гниёт и источает ужасный сладкий запах, вытравливая из Донхёка всё человеческое. Аппетит пропадает в тот день, когда молоко летит в урну. Сон исчезает тогда, когда спустя ещё некоторое время Донхёк выносит мусор из квартиры. Работоспособность исчерпывает себя прямо сейчас, когда Марк о чём-то болтает с Джено и словно невзначай касается его плеча. На плечах Донхёка — увешанная цепочками кожаная куртка и, кажется, тяжесть всего рухнувшего мира. Донхёку кажется, что Марк дотрагивается до Джено дольше положенного и слишком сильно давит на его кожу под слоем тонкой рубашки. С таким напором, с каким никогда не трогает Донхёка. Донхёк отдал бы всё на свете, если бы запястье Марка так же лежало на нём. Даже если оно тяжелее всего мира, нашедшего пристанище на нём. Даже если тяжёлое настолько, что оставит трещину на кости. Не важно, что ещё "даже", потому что это Марк. — Ты в порядке? — Джемин возникает за спиной незаметно и тут же обескураживает своим появлением. — Выглядишь паршивенько. Не то, чтобы не как обычно, но ещё чуть хуже. — Это буквально моя лучшая одежда, — вздыхает Донхёк. — Ты знаешь, что я не об этом. Джемин закатывает глаза и протягивает Донхёку стаканчик наполовину выпитого сока. На кончике трубочки ещё блестит его слюна, а на прозрачной пластиковой поверхности — отпечатки пальцев. Донхёк думает, что если бы ему нужно было таким же способом разблокировать возможность выпить предложенный сок, его отпечаток бы не сработал. Раньше помогал, но не сейчас. Сейчас пальцы Донхёка не подходят ни к чему, а к нему самому один путь — отпечатки Марка. Или пароль. Впрочем, тоже незамысловатый. "Марк Ли", но без пробелов, строчными буквами и с сердечком в конце. Насчёт сердечка он ещё не уверен — стоит ли поставить расколотое или дрожащее? Эмоджи трепещущего сердца ему всегда нравилось, оно не выражает пресловутой влюблённости, скорее, тахикардию, да. Симптом инфаркта или порока сердца, что-то в этом духе. Донхёк слышал только о врождённом пороке сердца, но наверняка существует и приобретённый. Например, когда какой-нибудь клапан перестраивается и закрывает ток крови, чтобы она вся оставалась в сердце и совсем скоро могла насытить его до предела. Как губка, не способная больше впитывать влагу. Губка вряд ли порвётся, а вот сердечные мышцы вполне могут. — Будешь? — спрашивает наконец Джемин, не выдерживая молчания, и Донхёк отрицательно мотает головой, на что Джемин пожимает плечами и продолжает потягивать свой фреш с ничего не выражающим лицом. Это совершенно удивительно — то, как Джемин сохраняет безразличие всегда и везде. Если его поместить на необитаемый остров без связи, он, должно быть, погуляет и осмотрит местные красоты, после чего ляжет на солёную воду лицом вниз и так же спокойно захлебнётся. Если на тот же остров отправить Донхёка, он начнёт строить шалаш для дальнейшего проживания. Строить не слишком кропотливо и аккуратно, но всё же. И так он себя чувствует последние дни. Словно в изоляции от остального мира отделывает крепость для своих эмоций. Ну, или резервуар, что подошло бы больше, ведь крепость призвана защищать, а Донхёк ничего не пытается защитить — он выставляет себя на всеобщее обозрение и позволяет кидать блинчики плоскими камнями по поверхности взволнованного сознания. Его друзья определённо хороши в метании блинчиков — камни летят так далеко, что за самый горизонт, и описывают круг по земным параллелям, возвращаясь со спины. Только Марк — неудачник в этом соревновании. Его камни летят прямо в глубину и оседают на дне, создавая уникальный рельеф, который океанографы потом смогут с интересом изучить и внести в свои исследования. — Чего стоим? — к Джемину подлетает Ченлэ, тоже явившийся из ниоткуда. Донхёк может поклясться, что эти двое владеют навыками телепортации. — На практику пора уже двенадцать секунд как.***
Марк всегда танцует с невероятной отдачей, как будто от качества исполнения зависит минимум судьба человечества. И это завораживающе. Донхёк пытается посмотреть на остальных, но получается плохо — Марк приковывает взгляд к себе и в этот раз даже не даёт никаких осечек, чтобы Джисон мог хмыкнуть и сказать "сейчас покажу, как надо", и у Донхёка был хоть крохотный шанс отвлечься на что-нибудь ещё. Безупречное ничего и всё в одном флаконе. Тренировка протекает в обычном режиме до тех пор, пока Ченлэ не начинает ныть, что тоже непривычно. Джемин смеётся чуть хрипло, опираясь на стену, и постепенно сползает на пол, усаживаясь по-турецки. Теперь точно всё. Остальные молча соглашаются с таким раскладом и поспешно подхватывают сумки, вытекая из зала. Донхёк не торопится, он тщательно следит за каждым движением Марка, который тёмно-серым полотенцем вытирает лоб и тяжело вздыхает прежде, чем подойти к двери. В зале уже никого, кроме него и Донхёка. Донхёк не может не думать о руках Марка. Руки Марка идеально подходят под размер дверной ручки, настолько же идеально подходят для того, чтобы провернуть замок в этой самой двери, и ещё более безупречно подходят к тому, чтобы потом упереться в бока, прижимая тонкую ткань белой футболки к разгорячённой коже. И только когда Марк замирает, Донхёк наконец смотрит ему прямо в глаза. — Ну и что происходит? Этот вопрос выбивает из Донхёка остатки концентрации. Ему не нужно притворяться, что он не понимает, о чём речь, но легче от этого не становится. — Ты трогал Джено, — наконец произносит он. — Что? — Этой рукой ты утром трогал Джено, — повторяет Донхёк и кивает налево. — А в чём проблема? Этой же рукой я ещё трогал Ренджуна, и, кажется, Ченлэ, если тебе интересно, — недоумевает Марк, не изменяя положения тела. — Я правша, так что использовать правую руку для меня не в новинку. Донхёку хочется сказать, в чём проблема. В том, что Марк трогает других не так, как его самого. В том, что вообще трогает других. Но он не может открыть рта по неизвестной никому причине. — Донхёк, поговори со мной, — уже более отчаянно просит Марк. — Ты поцеловал меня. — Не было такого! — Было, — настаивает он. — Ты поцеловал меня, чтобы отвязаться? Или чтобы… Или потому, что я тебе нравлюсь? — Я не помню. — Значит, первое. — А ты помнишь. Потому, что обиделся, или потому, что я нравлюсь тебе? В тоне Марка — любопытство и грусть. Внутри Донхёка — детонирующие двигатели всех мыслительных механизмов. Но он не способен выразить это словами, поэтому распускает последний канат самоуважения, отпуская веревочный мост своего терпения в пропасть. — Не целуй никого больше, пожалуйста. — Тебя тоже? — Марк нещадно давит, и Донхёк ломается в эту секунду. — Только меня. Логичным завершением разговора стал бы этот злосчастный поцелуй, которого Донхёк так желает, если бы только Марк и правда хотел тоже. Но Марк не хочет. И Марк не собирается целовать его из жалости, Марк не собирается целовать его снова, чтобы отделаться.***
Следующий день начинается с предварительно выключенного будильника и невыносимой усталости. Так и не уснув за всю ночь, Донхёк пытается привести себя в порядок холодным душем и плотным завтраком, но вода скользит по нему так, словно он обмазан маслом, а блинчики не лезут в горло, даже будучи нарезанными на мелкие кусочки. В итоге он сдаётся и пьёт пустой чай, а после вызывает такси сильно заранее, всё равно оставаться одному в квартире невыносимо. На входе в офис его встречает Юта. Слишком весёлый для человека, которому предстоит провести на тренировках ближайшие часы. Он говорит что-то слишком быстро и потому совершает просто чудовищное количество грамматических ошибок, впрочем, Донхёку нет дела до того, чтобы его поправлять, он и вникает-то с трудом. В коридорах ещё довольно пусто, в стенах студий не слышится посторонних голосов, и даже у автомата с кофе, у которого Накамото безуспешно пытается выторговать капучино со скидкой, никого нет. В тоскливом ничегонеделании протекает почти час, когда наконец в дверях показываются фигуры остальных мемберов. Позже всех является Ёнхо, о чём-то громко болтающий с Марком на плохо понятном Донхёку английском. Юта отстаёт от Донхёка, как только видит Марка, и сразу подбегает к нему с новой беседой. Слишком много внимания для Марка со стороны всех вокруг. Но Донхёк может их понять, ведь его внимание тоже всецело посвящено Марку. Юта пытается поцеловать Марка в щёку, как часто делает, но Ли резко толкает его в плечо и виновато смотрит из-под отросшей чёлки. Внутри Донхёка что-то замыкается.***
Кажется, разговоры в зале после утомительных танцев постепенно становятся традицией, потому что эпизод предыдущего вечера в точности повторяется вновь. — Тебе не стоило этого делать для меня, — Донхёк старается звучать безразлично, даже почти преуспевает в этом, но Марк не покупается на его фальшь. — Если я не могу поцеловать Юту, то и он не должен целовать меня, — Марк пожимает плечами. — Ты решил ограничиться поцелуями со мной, которых всё равно не будет? — Не будет? Донхёк проглатывает удивление и несколько раз моргает. Он хочет что-то ответить, но веки внезапно наливаются свинцом, и все часы, что он не досыпал, падают на него невероятно огромной ношей. Перед тем, как провалиться в сон, он только чувствует поддерживающие руки Марка на себе и молится о том, чтобы проснуться как можно скорее и лучше бы в этом самом положении.***
— Банальный обморок на фоне переутомления, — слышится голос где-то рядом, и Донхёк открывает глаза. Вокруг не зал, а рядом не Марк, что не может не расстраивать. — Пара выходных, побольше сна и поменьше стресса. Менеджер кивает, и медсестра наконец обращает внимание на своего пациента, пришедшего в сознание. — Что-нибудь болит? — спрашивает она, на что Донхёку так и хочется ответить "знаете, душу щемит нестерпимо", но вслух он произносит лишь "нет". Из физических неудобств только тянущее чувство в мышцах ног, но не сказать, что это становится большой неожиданностью после стольких недель непрерывной работы. Менеджер под руку выводит Донхёка из медпункта и вместе с ним добирается до дома, прощаясь у дверей и объявляя персонально для него следующие трое суток свободными. Звучит отвратительно. Три дня наедине с собой и бесцельно блуждающим образом Марка где-то на подкорке.***
Донхёк не чувствует себя выспавшимся после нескольких часов поверхностной дрёмы, но к пяти утра больше не выдерживает лежания на кровати и встаёт, чтобы сделать хоть что-то. Завтрак, который он всё равно не съест, или чтение, из которого всё равно ничего не запомнит. Выбор он совершает-таки в пользу последнего варианта. На книжной полке с десяток книг, не больше. Донхёк не большой фанат чтения на самом деле, особенно когда дело касается бумажных книг, но сейчас нет никакого настроения выходить в сеть и открывать электронную библиотеку. Он вытягивает из скромного набора том чего-то не слишком объёмного и замечает оставленную ещё в первых страницах закладку. Если память не изменяет ему, он приклеил её на какой-то интересной цитате и там же бросил попытки приблизиться хотя бы к концу первой главы. Он открывает нужную страницу и читает первый же абзац. "Ничему этому он не верил. Сказал себе, что у человека в опасности и сны должны быть соответствующие – про опасные испытания; а если нет таких снов, то это признак бессилия и близкой смерти. Спал недолго и беспокойно". Вроде бы, что-то постапокалиптичное и отчаянное. Донхёк помнит, как увлёкся этим жанром и проглотил пару романов за месяц, но это было давно и в тот мерзкий период жизни, когда информация шла сквозь мозг сплошным потоком, не оставляя времени на осмысление, так что теперь всё рисуется в сознании с трудом. Он помнит ещё и то, что тогда никак не мог понять, почему эти книги цепляли людей. Да, они захватывающие и сюжетные, но насыщены лишь болью и беспомощностью. Теперь он понимает. Теперь он видит в воздухе оседающие радиоактивные осадки, видит руины на противоположном берегу безнадёжно загрязнённой речки и всплывающие на поверхность вверх брюхом трупы маленьких рыбок. Рыбы и так живут недолго. Но жаль ему не их, а только себя, потому что в горле определённо застревает крик "да это же про меня!", когда он возвращается к одним и тем же строкам снова и снова. Марк Ли — его личный апокалипсис. И выживание в условиях постоянного страха быть отвергнутым — его личная причина всё ещё дышать, всё ещё держаться за реальность.