***
Юта ловит Марка в раздевалке, когда тот просто сидит на скамейке и смотрит в пол. Совершенно опустошённо. — Не помешаю? — Накамото стучит по косяку, привлекая к себе внимание, и Марк отрывается от созерцания плитки под ногами. — Нет, — отвечает он, двигаясь чуть ближе к краю скамейки. — Проходи. — Прости, что я не с подбадривающей речью, но я хотел узнать про Хёка. Как он? Марк смотрит на него ещё несколько мгновений и брезгливо фыркает. Юта удивлённо приподнимает брови, ему непривычно видеть Марка таким, тем более, в его присутствии. — Нормально. Наверное. Откуда мне знать? — Ты вчера оставался с ним после тренировки в зале. — А ты поменьше следи за тем, что я делаю, — Юта возмущённо открывает рот, чтобы высказать все свои претензии, но Марк внезапно оказывается так близко, что Юта совсем теряется. Марк смотрит на его губы, облизывает свои и, кажется, лишает Юту дара речи до конца жизни. — Нет, не то, — вздыхает Ли в итоге и исчезает так стремительно, как только может. Юта пытается осмыслить этот несостоявшийся акт совершенной близости, но только спотыкается об это марково "не то". Что-то в нём не то. Не та ситуация, не те слова, не то выражение лица. Не тот Юта. Точнее, тот самый Юта, который не Донхёк.***
На второй день Донхёк просыпается на мокрой от пота подушке и уже более решительно сдирает простыни и наволочки, запихивая в стирку их вместе с теми, что уже давно ждут своей очереди. Он был прав насчёт четырёх пунктов — этого уже слишком много. Зато он наконец долго спит, и снится ему прекрасное ничего, а на обед впервые за долгое время ест что-то мясное и не чувствует при этом позывов тошноты. Впервые за месяц прогуливается просто так, без цели быстрее дойти до чего-то или, скорее, кого-то. Мысли о Марке отступают неохотно, но всё же отступают время от времени. Он может улыбаться беззаботно всяким мелочам вроде белки в парке или смешной сцене в случайном ситкоме, что транслируют ровно в десять вечера по восемнадцатому каналу. Дела налаживаются в отсутствие Марка. Налаживаются до самой ночи, когда всё снова летит к чертям. Донхёк заваривает чай с ароматом манго, который купил парой часов ранее, когда раздаётся звонок в дверь. Кому он мог понадобиться? Желание притвориться, что никого нет дома, сильнее, чем, пожалуй, должно быть. — Открой, пожалуйста, — слышится сильный голос по ту сторону, и на спокойный берег океана накатывает цунами. Облака падают за горизонт в считанные секунды, озоновые дыры в атмосфере охватывают всё пространство, и агрессивное ультрафиолетовое излучение выжигает с дружелюбной поверхности Земли всю органику. Донхёк стоит под навесом на вокзале, пытаясь скрыться от палящих лучей, но те горячими руками хватают его за горло и сжимают, заставляя выплёвывать сначала с таким усердием проглоченный обед, а потом уже все эритроциты, трахею, планы на жизнь и любовь к чёртовому Марку Ли. — Минутку! — кричит он и бежит совсем не к двери, но ровно в противоположную сторону — в уборную. Желудок выплясывает кордебалет, помутнение зрения не даёт разобрать, что именно он только что спустил в канализацию — ту же несчастную трахею или всё-таки обед. Точно не любовь к Марку, потому что, сполоснув рот водопроводной водой с кровяным привкусом железа, он несётся обратно и распахивает дверь перед гостем, приближая температуру собственного тела тем самым к абсолютному нулю, что на то и абсолютный, чтобы Донхёк намертво вмёрз в пол, не в силах больше пошевелиться. Марк неловко прокашливается и наклоняет голову, так спрашивая разрешения пройти, и Донхёк использует всю выразительность своего молчания, чтобы пропустить его, при этом не издав ни звука. Дверь захлопывается слишком громко. Присутствие Марка слишком громкое для Донхёка всегда, даже если оба молчат, как сейчас. Марк проходит в кухню и усаживается за обеденный стол, стучит пальцами по дереву и тяжело вздыхает. Донхёк слышит всё это, слышит его сердцебиение, слышит, как Марк моргает, и, кажется, слышит его мысли, что мешаются с мыслями самого Донхёка. Только Донхёк думает о Марке, а Марк о Донхёке — вовсе нет, и Марка опять слишком много. Как если бы он представлял своей сущностью положительно заряженные частицы — его заряд Донхёк ни за что бы не причислил к какому-либо другому типу — и пришёл в избыток, это, вероятно, спровоцировало бы появление радиации. Да, Донхёк ощущает себя беспомощным одиноким нейтроном, болтающимся в потоке гелия от множественных альфа-распадов, и эта энергия сбивает его с ног. Он готов вновь упасть без сознания, только бы руки Марка вновь поддержали, но не отпускали на этот раз. Заржавевшие суставы приходят в движение со скрипом, когда Донхёк делает несколько шагов навстречу причине своего взрыва и подсаживается рядом. — Как ты? — спрашивает Марк, не придумав ничего лучше. Донхёка почти обижает эта размытая формулировка, которая имеет на себя лишь один ответ — нормально. Марку, вероятно, только и надо, что услышать это "нормально", без подробностей. А Донхёку хочется говорить о том, что он почти был стабилен, почти ощутил себя нормальным, почти заставил Марка утонуть в других одержимостях, но теперь всё вернулось на круги своя. Одержимость одна, и не важно, что было до. Не имеет значения, сколько картинок в голове Донхёк безжалостно разложил на воображаемые полки, рассортировав по цвету фотонов. Идеальная палитра в калейдоскопе сознания нарушается, когда Марк вытягивает стеклянную призму на пути света, и все колбочки обращаются в палочки, глаз не воспринимает цвета, лишь только серые образы. Донхёк в немом чёрно-белом кино и даже не уверен, что играет главную роль. Если бы он мог выбирать, остановился бы на позиции дерева. Цепенеть перед людьми — почти что его профессиональный навык. Марк кладёт ладонь на колено Донхёка и немного сжимает. Донхёк готов диагностировать себе аневризму где-то в грудной аорте, причём, разорванную. Или прокол в лёгких, может, пневмоторакс. В любом случае, дышать становится чрезмерно тяжело. Ему чертовски необходимо, чтобы кто-то дышал с ним, дышал для него и даже за него. Марк наблюдает за его реакцией и точно понимает, что никаким "нормально" тут и не пахнет, пахнет дымом и чем-то фруктовым — жжёной смолой. Что же, теперь он хотя бы знает, что именно из хвойного дерева была сделана тонкая перетяжка между Донхёком и последним шансом Марка сдержаться. — Я думал о твоих словах, — его ладонь нервно дёргается, что Донхёк может ощутить это и через плотную ткань домашних штанов. — Я не хотел от тебя отвязаться. Просто мы же… Я же и раньше целовал тебя в щёку, это никогда не имело какого-то, понимаешь… Сакрального значения. С каких пор это всё стало так важно? — С тех пор, как у меня… …поехала крыша от невозможности делать так постоянно. — Как у тебя что? — он нетерпеливо ёрзает на месте и сглатывает в волнении. — Я, наверное, люблю тебя. "Я люблю тебя тоже" поблизости не слышно. Марк собирается с мыслями и отводит взгляд. — Наверное? — вздыхает он в итоге. — Я люблю тебя точно. Донхёк завязывает канаты упавшего моста обратно. Донхёк даже чувствует, как заживают травмы в дыхательных путях и сердце. Донхёк видит возрождение всего того, что убило беспощадное солнце. — И как ты это понял? — У меня была сотня возможностей поцеловать Юту сегодня и, знаешь, не только и не столько твоя просьба этого не делать заставила меня ими пренебречь.***
Тело у Марка идеальное. Донхёк не жалуется обычно на степень обогащённости своего словарного запаса, но сейчас просто не может выбрать другого эпитета. Как если бы Марка создали в программе, подбирающей безупречные пропорции, как если бы талантливый творец создал его фигуру из глины. Только бы не сам Донхёк, он никогда не был хорош в рукоделии, тем более — лепке. Он оборачивается на зеркало и видит собственную оголённую кожу. Вот, что он мог бы вылепить. — Эй, смотри на меня, — просит Марк, проводя пальцами по его скуле, и Донхёк слушается. Он бы лёг в ногах у Марка и там бы остался при возможности. — Как ты себя чувствуешь? Что Донхёк вообще может сказать в ответ, когда минуту назад он самостоятельно привёл Марка в спальню и своими же руками стянул сначала с него, а потом и с себя, футболку? Даже при смерти он не откажется от того, что должно произойти. — Отлично. Предвкушающе. Марк отходит к кровати и присаживается на самый край, сминая гладко расстеленное покрывало. Тянет Донхёка за запястья, и тот не удерживает равновесия, приземляясь на его колени. Марк улыбается и плотнее обнимает Донхёка, опрокидывается на спину и щурится, когда отросшая чёлка Донхёка касается его лица. — Можно я поцелую тебя по-настоящему? Донхёк убирает чёлку назад и придерживает её, смотря в глаза Марка. Он видит в них стальные двери с десятками замков. И видит, как все коды подходят, как занавес отодвигается, являя ему то, что вряд ли видел кто-либо до этого. Разгадать Марка всегда было задачей не из лёгких. Донхёк думал, что ему потребуется в союзники как минимум Эркюль Пуаро для подобной миссии. Но если бы он был во вселенной Агаты Кристи, то Марку бы тогда помогала мисс Марпл, а она всегда нравилась Донхёку куда больше. У него не было никаких шансов. Благо, он всё же не в детективе, да и Марк не пытался разгадать его. Донхёк и без того прозрачен, как кубики льда. И эти кубики кувыркались в стакане газировки, со звоном бились о стеклянную поверхность, но не пролезали в пластиковую трубочку и не доставали до рта Марка. А так хотелось. Но теперь разгадывать нет надобности. Теперь Марк открывает себя сам для Донхёка. Теперь Марк выкидывает трубочку, и их губы наконец встречаются. Джинсы Марка сильно натирают кожу живота Донхёка при любом шевелении, холодная пряжка ремня посылает опоясывающие мурашки, но это приятно. Донхёку кажется, что так Марк ещё ближе, чем мог бы быть, если бы разделся полностью. Пальцы у Марка горячие, как раскалённые кусочки металла, а Донхёк с удовольствием подставляется под эти ожоги, стремясь заклеймить себя максимально. Вечный пленник с вечным напоминанием о своём палаче. — Я делаю всё правильно? То, чего ты хочешь? — Я хочу, чтобы ты делал то, что вздумается. И не спрашивал моего мнения. — Это как-то неправильно. Донхёк знает, что он неправильный, но если Марку нужно что-то правильное, то он готов перестроиться. Он перестаёт упираться руками в матрас и просто ложится на Марка, утыкаясь губами ему в ключицу. Марк сгибает ноги в коленях и зажимает ими тело Донхёка. Устраивает свои руки на его спине и скользит вдоль края штанов, даже не надавливая. — Пожалуйста, говори, когда тебе что-то не будет нравиться, — просит Марк и медленно двигает бёдрами, создавая между ними тягостное, но такое сладкое трение. — Вот такое мне определённо нравится, — шепчет Донхёк и зеркалит его действия. — Так странно, — Марк неловко посмеивается, но поддерживает ритм и уже совсем скоро слышит вздохи Донхёка, который изо всех сил старается не закрывать глаза и, возможно, не отключаться от реальности. — Ты милый. Марк — разожжённый на бензине костёр, его слова — высокие языки пламени. Донхёк подходит к огню всё ближе, умывается теплом и шагает в самое пекло.***
— О чём думаешь? — Слышал о брошюре про саботаж работы от ЦРУ? — вопросом на вопрос отвечает Донхёк. — Не-а, — Марк пожимает плечами уже в который раз, и Донхёк шипит, сильнее перехватывая его за талию. Лежать на руке Марка становится неудобным, когда тот постоянно шевелится. — Я думаю о ней. — Подробности? — Марк опять начинает возиться, поправляя одеяло и подушки, но у Донхёка нет настроения возмущаться. — Там был пункт о том, что нужно говорить как можно больше и как можно отвлечённей. Давать примеры из жизни, всё такое. — Так ты не просто весёлый, ты — бунтарь? Скрытый, — Марк тихо смеётся и ловит взгляд Донхёка, приподнявшего голову. — Да, судя по всему, — серьёзно отвечает он. — Только я саботирую не всю компанию, а себя персонально. И не вслух, а мысленно. — Много лишних мыслей, значит? Я бы тебя послушал. — И я обязательно расскажу.