Жертва

Лучи утреннего солнца робко постучались в окна мастерской примерно в шесть часов утра, но стоявшая у мольберта девушка не пожелала изгнать вторженцев, задвинув прямо перед ними светлые льняные шторы. Незваные гости осмелели: они медленно, но верно захватывали территорию, двигаясь по паркету к дальней стене, и по пути предательски подсвечивали собой летающую в воздухе пыль, расставленные вдоль стен полотна, разбросанные тюбики масляной краски, запачканные хлопковые тряпки и кисти — отмокающие в воде, новые, старые, плоские квадратные, плоские овальные, круглые, синтетические и из щетины. Все вместе создавало непередаваемую атмосферу приятного глазу беспорядка. Льющийся в окна свет озарял каждый предмет золотым сиянием, окружал неким ореолом божественности, словно подчеркивая исключительный характер происходящих в этом месте чудес. Девушка была целиком и полностью поглощена процессом. Закусив кончик языка от усердия, она соединяла на деревянной палитре, пережившей куда лучшие дни, синий с капелькой коричневого. При смешивании синего и белил получался красивый голубой оттенок, однако для детальной проработки крапинок около зрачков она добивалась глубокого ультрамарина. Взглянув на наручные часы, Гермиона охнула и, сняв полотно с мольберта, осторожно прислонила к стене таким образом, чтобы оно как можно меньше соприкасалось с другими картинами, стоявшими здесь же. Это был подарок на день рождения Джинни, которому еще предстояло хорошенько обсохнуть и побывать в багетной мастерской. Шаркая желтыми кроксами, которые она надевала только в мастерской, Грейнджер зашторила окна, этим словно перекрыв канал связи с чем-то великим и бессмертным, и волшебство момента окончательно рассеялось. Она была вынуждена вернуться в реальность, в которой Уизли должна была явиться с минуты на минуту. Выскользнув из обуви около входа, девушка вышла в коридор и, подумав мгновение, прикрыла за собой дверь — она не очень любила, когда в ее святая святых заглядывали посторонние. Небольшая квартирка Гермионы находилась на мансардном этаже дома, расположенного в старом районе Лондона. Единственную спальню девушка целиком и полностью отдала под рисование: для материалов было необходимо много пространства, к тому же комната оказалась освещена лучше всего из-за высоких окон, снаружи защищенных от непогоды люкарнами. Их было целых три, поэтому каждый угол вытянутого помещения был проницаем для солнечного света. Прошлепав босыми ногами по длинному узкому коридору (таким он был из-за шкафа для одежды и комода, которым не нашлось другого места), Грейнджер оказалась в тесной гостиной и взяла путь на кухню — так она именовала небольшой уголок, отделенный от комнаты лишь барной стойкой. Собственно, здесь девушка обитала, когда не была занята в мастерской: то есть во время сна и приемов пищи. Спала Гермиона на диване — когда-то он, может, и раскладывался, но сейчас от него не смели требовать подобного. Поставив на плиту чайник, она стянула с головы повязку, удерживавшую волосы во время работы, и взлохматила их, бросив взгляд в крошечное зеркало, которое было магнитом прикреплено к холодильнику. Рука потянулась к очкам, но на полпути остановилась. После того как ее зрение испортилось, Грейнджер обычно использовала линзы, когда встречалась с друзьями — не потому что над ней кто-то насмехался, просто.. привычка. Для которой не было оснований. Сейчас девушка суетилась. Она нечасто принимала гостей, поэтому чувствовала себя немного взволнованной. Отведя взгляд от своего отражения и осмотрев себя с ног до головы, Гермиона скептически подумала, что неплохо бы вылезти из пижамы, но в этот момент раздался звонок — требовательный, словно некто на лестничной клетке давил на кнопку с полной убежденностью, что обладает полным правом нарушать покой жительницы квартиры. — Иду! — крикнула она. Сняв цепочку и отперев все замки, Грейнджер, заранее натянув на лицо приветливую улыбку, открыла дверь и отошла, пропуская гостью в прихожую. Она переступила порог и сразу всучила Гермионе бумажный пакет из ближайшей кондитерской, на котором проступали жировые подтеки. Заглянув в него, она обнаружила миндальные круассаны. «Классика — лучший выбор», — мысленно одобрила она, запирая дверь. — Скажи, что у тебя есть кофе, иначе я за себя не ручаюсь, — то ли взмолилась, то ли пригрозила Джинни, поочередно наступая на пятки своих кроссовок, потом убрала их на подставку для обуви. — Тяжелый день? — крикнула Грейнджер из гостиной, потому что девушка заглянула в ванную помыть руки. — Не то слово. Тяжелый месяц, — с порога заговорила та. — У нас вся редакция сходит с ума из-за этого благотворительного аукциона, который богачи устраивают для богачей. Но поскольку это принесет много денег тем, кому они действительно нужны, мы работаем до седьмого пота, рекламируя его. — Уизли забралась на высокий стул, заглянула в пакет и, выудив из него один из круассанов, откусила и проговорила с набитым ртом: — Они даже сняли парадный зал в министерстве. — Не слишком ли роскошно? — удивилась Гермиона, высыпав растворимый кофе в две кружки и залив его кипятком. — Это вроде как обычное светское мероприятие, или я ошибаюсь? — Я тоже считаю, что подошло бы что-нибудь менее официальное, но Малфоям захотелось пустить пыль в глаза всему магическому сообществу, — закатила глаза Уизли, благодарно кивнув подруге, когда та пододвинула к ней напиток. — Впрочем, что им еще делать? Кроме денег у них ничего не осталось. Вот, пытаются восстановить репутацию. Только методы выбирают откровенно странные. — Она отхлебнула кофе и скривилась — то ли из-за вкуса, то ли обожгла язык, то ли от ситуации в целом. — Честное слово, пока все это выглядит как развлечение с пометкой «Строго для безумно богатых», тогда как на самом деле наша цель — собрать как можно больше народа, и необязательно платежеспособного. Гермиона не особенно следила за судебным процессом над бывшими Пожирателями смерти. Обо всех новостях она узнавала от Гарри или Рона, которые сразу после войны поступили в школу авроров и постоянно варились в министерских делах, или от Джинни, которая благодаря стажировке в «Ежедневном пророке» тоже узнавала обо всем в числе первых. Завершив последний год в школе, Уизли сдала ЖАБА и вступила в штат газеты, параллельно обучаясь в Лондонском магическом университете. Сама Грейнджер переехала в квартиру, подаренную родителями, в права на владение которой вступила в день своего восемнадцатилетия, вполне успешно обустроила свою новую маггловскую жизнь и не планировала возвращаться к прошлому, полному неприятных воспоминаний, однако волей-неволей оказывалась вовлечена в события, происходящие в волшебном мире, пусть только вербально — обо всех основных событиях она все-таки была в курсе. После окончания войны всех, кто носил пожирательскую метку, судили. Визенгамот вменил Люциусу Малфою десять лет Азкабана, а вот его сына оправдали, учтя смягчающие обстоятельства в виде возраста и свидетельские показания Гарри, который был на Астрономической башне в момент убийства Дамблдора. Он подтвердил, что Авада, забравшая жизнь директора «Хогвартса», принадлежала Снейпу. Однако даже те последователи Волдеморта, которым удалось избежать заключения, были наказаны весьма изощренным образом. У них не забрали деньги — фамильные ячейки в «Гринготтсе», конечно, оскудели из-за репараций, но все еще были переполнены галлеонами. Семьи чистокровных лишили магии и возможности занимать государственные должности — в мире волшебников это едва ли не более жестокая кара, чем поцелуй дементора. Но поскольку это были люди, привыкшие к определенному уровню жизни, в том числе общественной, они бросили все свои возможности в ту единственную область, которая оставалась для них одобряемой, — бизнес. Насколько Гермиона была в курсе, Малфои и раньше занимались добычей редких ингредиентов для зелий по всему миру, но теперь они сами осуществляли логистику и торговали ими и рядом редких и сложных в приготовлении зелий, в том числе лечебных, которые варили в собственных лабораториях. Они открывали лавки по всей Европе и Азии и постепенно становились монополистами в этой сфере, захватывая весь рынок. Ходили слухи, что они нацелились также на Америку. «Людям свойственно впадать в крайности, чтобы скрыть от себя бессилие», — думала об этом Грейнджер. Как правильно заметила Джинни, их репутация оставляла желать лучшего, поэтому они из кожи вон лезли, стремясь снова зарекомендовать себя должным образом. — Но ведь вы, как пресса, можете создать верное впечатление, — сказала Гермиона, садясь напротив подруги. Сняв с круассана миндальный лепесток, она принялась задумчиво жевать его, после чего кивнула сама себе и заключила: — «Пророк» занимается освещением, значит, в вашей власти преподнести все так, чтобы привлечь как можно больше людей. — Имя «Малфои» — это все еще антиреклама, — вздохнула Джинни, которая уже снова тянулась за французской выпечкой. — Они представят на аукционе некоторые вещи из своего собрания предметов искусства. Конечно, настоящие ценители не упустят возможности пополнить свои коллекции, но обычные люди по многим причинам будут обходить это событие стороной. — Гарри и Рон придут? — поинтересовалась Грейнджер, понимая, что присутствие этих двоих привлечет много желающих встретиться с ними вживую — после получения ордена Мерлина парни занимали довольно высокое положение в обществе. — Еще бы не пришли. Я этих двоих за уши притащу, даже если будут упираться, как два упрямых мула, — проворчала девушка, но внезапно ее хмурое лицо прояснилось, пристальный взгляд клещами впился в Гермиону: — А ты? Не хочешь поучаствовать? Она промычала что-то неопределенное в свою кружку и сделала еще несколько глотков обжигающего кофе, чтобы выгадать себе пару секунд на размышления. — Ты же знаешь, в последнее время я избегаю шумных сборищ, — уклончиво ответила Грейнджер. Честно говоря, она действительно вела образ жизни, близкий к затворничеству. Гермиону не пугало общество в целом — она, например, спокойно посещала художественный колледж, — но магический мир вызывал в ней необъяснимую тревогу, и эта тревога накладывала отпечаток на всю остальную жизнь. Свое уединение она считала необходимостью — лекарством, которое требовала покалеченная душа. Грейнджер отыскала свою комфортную ракушку и стала той самой улиткой, которая медленно, но целеустремленно двигалась вперед в собственном темпе. Минусом было то, что чем дольше она обитала в своем «домике», тем страшнее было из него выбираться и тем сильнее она выбивалась из общего ритма. Эта ситуация — заслуженный укор той, которая слишком далеко зашла на пути избегания; очередное доказательство, что выбранная дорога ведет в никуда. Разве так уж сложно выделить один вечер, чтобы поддержать подругу? Да нет же. Но от одной мысли об этом желудок Гермионы сжимался до размера рисового зернышка. Девушка никогда не рассказывала о своих трудностях, потому что друзья просто не поняли бы — слишком тесно они были связаны с волшебством, чтобы допустить даже мысль о том, чтобы попробовать сбежать от тяжелых военных воспоминаний столь радикальным методом, какой избрала она. Уизли не знали другой жизни, а Гарри.. ему некуда было возвращаться. Но Гермиона была волшебницей ровно настолько, насколько оставалась магглой, поэтому в какой-то момент возвращение в знакомую среду обитания показалось ей хорошей идеей. Она справлялась как умела. — Избегаешь — это мягко сказано, — со свойственной ей прямотой припечатала Джинни, но, поскольку ею владела какая-то другая мысль, на этот раз она просто отмахнулась от заморочек подруги: — Но я не об этом. Ты не хочешь выставить какие-нибудь свои работы? Уверена, многие захотят приобрести картины героини войны, — закончила она без капли иронии в голосе. — Мне бы не хотелось продавать их, — честно сказала Грейнджер. До этого момента она рисовала только на заказ, причем для магглов, и ни разу не продавала готовые работы. К тому же кому в магическом мире сдались ее художества? Девушка открыла рот, чтобы озвучить эту мысль, однако ей не дали вставить и слова: — Тогда можно устроить небольшую выставку, — с воодушевлением развивала свою идею Уизли. Она буквально загорелась, как огонек Люмоса на кончике палочки, освещая все вокруг себя, соскользнула с барного стула и зашагала в сторону мастерской. Гермиона, которой было что от нее скрывать, засеменила следом, в легкой панике пытаясь припомнить, поставила она портрет к стене лицевой или изнаночной стороной. Джинни было невдомек, сколь тщательно она вырисовывала каждую ее веснушку в течение целой недели. Остановившись рядом с подругой около открытого стеллажа с небольшой серией портретов их общих знакомых, девушка с удовлетворением увидела, что верно подметила и едва заметную горбинку на ее прямом носу, и пятнышки на губах, и особенный медный оттенок волос, и хитринку во взгляде, подкрепленную чуть приподнятыми уголками рта. Возможно, картина не была точной калькой с реальности, но дышала жизнью, прямо как сама Уизли, несмотря на статичность изображения. Будь ее воля, Гермиона прямо сейчас вернулась бы к палитре вымешивать краски, чтобы довести многострадальные крапинки около зрачков до идеала, но приходилось сдерживать пыл реального прототипа портрета. — Посмотри-ка, сколько знакомых лиц! — громко восхищалась Джинни, просовывая ноги в кроксы, которые ей подсунула Грейнджер, чтобы ненароком не запачкать белые носки. — Можно было бы выбрать те, что объединены общей темой, и.. — Не думаю, что это этично, — возразила Гермиона, невзначай перекрывая собой тот угол, где стоял портрет; в итоге выходило, что она неуверенно мялась посреди помещения, словно раздумывая над предложением Уизли. — Ну тогда пейзажи, — не растерялась та и, к облегчению Грейнджер, круто развернулась к ближайшей стене, к которой были приставлены внушительные по размерам работы в рамах. — У тебя столько замечательных пейзажей! Взять хотя бы вот этот. — Джинни придержала дверь и указала на картину, обычно скрывавшуюся в самом темном углу мастерской. Гермиона окинула взглядом полотно и невольно нахмурилась. В те времена, когда девушка его писала, она потратила на него около месяца, потому что только привыкала к маслу и весьма неумело справлялась с новым материалом. Однако дело было не только в том, что Гермиона не хотела бы выносить не лучшую работу на суд настоящих ценителей живописи, а в том, что она не представляла, как с ней можно расстаться, — она вложила слишком много сил, времени и себя. Даже сейчас, когда Джинни просто рассматривала изображение голого поля с единственным деревом посередине, она чувствовала нечто схожее с тем, как если бы с нее сняли всю одежду и выставили на всеобщее обозрение. Это была самая мрачная и тревожная из всех ее картин. В ней отразилась вся подавленность, из которой Гермиона состояла в тот темный период своей жизни. Над фотографической точностью можно было работать еще очень и очень долго, однако облака, которые она намеренно сделала такими контрастными, наполненными тенями и бликами, казалось, вот-вот выйдут из плоскости холста и заполнят собой реальный мир. Верхняя часть неба набухла дождем и грозила разразиться молнией, которой было некуда ударить, кроме как в этого одинокого воина, вросшего корнями в землю. Словно этого было недостаточно, вдали закручивалась воронка торнадо, которая тоже неслась на несчастного. Не считая крошечного участка прямо над горизонтом, небосвод был полностью залит неспокойной серостью. Картина рассказывала историю и этим выгодно отличалась от других, но эта история была слишком личной — из тех, что составляют темную сторону души, которую принято прятать от других, а порой и от себя. — Как она называется? — услышала она голос Джинни и несколько раз моргнула, возвращаясь в реальность. — Что? — переспросила Гермиона. — Не знаю. Я об этом не думала. Просто пейзаж. — Я бы назвала ее «Неизбежность», — заявила Уизли, и Грейнджер не сдержала улыбки, пусть вышла она напряженной. — Почему? — Одинокое дерево посреди поля, — пожала плечами она, небрежно указав подбородком на картину и приподняв брови, будто это все объясняло. — Незавидные перспективы. Либо, как в единственный в округе громоотвод, оно притянет молнию, либо будет с корнями вырвано ветром. — Туча может просто пройти мимо, — заметила Гермиона, сокращая расстояние между ними и увеличивая — между Джинни и ее подарком. — Она находится довольно далеко, видишь? — Она указала на светлую полосу над линией горизонта. — Вижу, — кивнула Уизли, приняв несколько снисходительный вид. — Поэтому я сказала «Неизбежность», а не «Выхода нет» или просто «Тлен». — Заметив, что Гермиона потеряла бдительность, она снова бросилась в атаку: — Ну так можно мне взять что-нибудь? Хотя бы пару-тройку картин. Но лучше пять. Получится настоящая выставка! И заметь, я даже не упоминаю про аукцион, хотя мы могли бы получить кучу денег. Не хочу давить на тебя. — Это ранняя работа, мне бы не хотелось показывать ее кому-либо, — упиралась Грейнджер, хотя и менее категорично, чем раньше, нервно поджимая босые пальцы на ногах. С одной стороны, она радовалась, что Джинни застряла в передней части комнаты, но с другой — чувствовала себя виноватой, упорно отказывая в такой, в сущности, мелочи. Разве не она сама поставила эту картину за дверь, чтобы видеть как можно реже? Зачем тогда упирается? — Не думала, что ты такая скряга, Гермиона Грейнджер. Ничуть не лучше Филча, но у него это хотя бы профессиональное, — проворчала Уизли, от которой тем не менее не могли укрыться колебания Грейнджер, поэтому она вдохновленно продолжила: — Дело ведь далеко не в мастерстве. Мне кажется, важно, что любой, кто посмотрит на нее, найдет что-то от себя самого. Человек всегда ищет вовне подтверждения собственных мыслей и взглядов. Каждый порой чувствует себя прямо как это несчастное дерево, на которое со всех сторон несутся бедствия, а у него, кроме себя самого, ничего и нет. Поэтому многим понравится эта картина. Они увидят в ней себя. Для этого и существует искусство — оно отражает действительность.. — Я смотрю, ты уже набросала рекламную статью? — хмыкнула Гермиона, пусть эти слова до неприличия точно отразили ее собственные мысли, которые она не умела выразить так же метко. Она подхватила полотно и выставила его перед собой на вытянутых руках, досконально рассматривая, но так и не осталась впечатленной, хотя отпиралась совсем уже вяло: — Это просто поле. Я даже не видела его в реальности, просто выдумала. Эта картина не имеет никакой художественной ценности. — Тогда тем более отдай ее мне. — Джинни и без того наматывала перед ней круги слишком долго, поэтому просто выставила руки перед собой и сложила их в умоляющем жесте. Гермиона молча цокнула языком, закатив глаза, и Уизли, посчитав это согласием, довольно улыбнулась и нанесла контрольный выстрел: — Представь, скольким семьям мы сможем помочь, если продадим хотя бы одну твою картину? В конце концов, она обещала себе отпустить прошлое. Хотелось бы продезинфицировать память до состояния стерильной чистоты, но провести поверхностную уборку тоже неплохо. Облегчение не станет полноценным, если бардак просто попрятать по шкафам. Пришло время прибраться основательно. Это был важнейший шаг на пути к обновлению, начальной точкой которого можно считать момент, когда карандаш впервые оказался в ее руках. Грейнджер понятия не имела, откуда в ней взялся интерес к живописи, но именно он за шиворот вытащил ее из бездны, куда девушка собиралась шагнуть, приняв голубые воды озера Аверно в ее середине за кусочек неба. Она так скучала по чистому небосводу, который после войны скрыли вечные черные тучи, что едва не попалась на крючок величайшей мистификации. Но отчаявшийся человек рад обманываться, вот и Гермиона охотно поддалась заблуждению — от падения в жерло вулкана ее уберегла роковая случайность. Слава Мерлину, все произошло в доме профессора Макгонагалл, куда та пригласила пожить оставшуюся без родни ученицу до восемнадцатилетия. Она же ее и спасла, вовремя применив Эпиксеи. Никто не знал о той позорной странице жизни Грейнджер, которая после неудачной попытки суицида поняла одно: жить, может, и противно, но умирать — страшно. В какой момент привычный мир пошатнулся? Как правильно заметила Джинни, подобные бедствия случаются сплошь и рядом, и с Гермионой это тоже происходило не единожды. Каждый раз ей удавалось снова поймать равновесие, но война оказалась слишком большим потрясением. До момента уничтожения последнего крестража она еще как-то держалась, имея перед собой высшую цель, к которой можно стремиться, но потом, когда не осталось ни единого ориентира, затрещала по швам. Грейнджер всучили изменившуюся жизнь, не дав никакой инструкции к применению. Она просто не знала, что с ней делать, поэтому затребовала старую. Однако сколько бы ни старались работники Отдела магических происшествий и катастроф, им не удалось восстановить ее в памяти родителей. Ничего удивительного, что Гермиона попыталась избавиться от этой новой жизни. Разве не так поступают с непрошеными подарками? Их выбрасывают. Или передаривают. Она опробовала первый вариант, но осознала свою ошибку и прибегла ко второму — посвятила всю себя новой страсти. Любое искусство — это одинокое занятие, если не брать в расчет пару творец-творение, один из которых неодушевлен, но вполне успешно живет за счет души другого, которую тот в него вкладывает. Поделиться частичкой себя Гермиона оказалась не прочь – она была сыта собой по горло – наверное, поэтому рисование заняло ее целиком. К тому же с некоторых пор она предпочитала собственное общество любому другому, потому что только так она могла быть собой. Испытывая дикий стыд за свой поступок, совершенный в минуту слабости, девушка застряла между «вчера» и «завтра», завязла, как бабочка, примерзшая лапками к лепестку на слишком внушительном расстоянии до нектара, отчего цветок для нее являлся не более чем пустышкой. Вокруг кипела бурная деятельность, которую Грейнджер была неспособна вынести. В ответ на небрежное отношение объективная реальность оставила ее за бортом, выдав для спасения лишь пробитую шлюпку с единственным веслом, но впереди виднелась полоса земли, и этого было достаточно, чтобы не прекращать плыть. Так она оказалась в маггловском мире. В Лондоне у Гермионы на паузе стояла запасная жизнь, которую она достала из кладовки, как давно забытый предмет, и, стряхнув пыль, стала использовать снова. Друзья считали ее крайне занятой персоной, независимой и самостоятельной, покинувшей их ради настоящего предназначения, но правда состояла в том, что Грейнджер позорно сбежала, поджав хвост. Она не понимала, почему так, почему все могут продолжать жить, а она — нет, и это приводило ее в еще более ужасное состояние духа. Что с ней не так? Кроме того, девушка опасалась оттолкнуть или ранить близких своей ненормальностью. Притворство стало ее второй натурой, и оно высасывало из нее все силы, поэтому в какой-то момент Гермиона начала ограничивать общение с ними. Словив себя на этом, она пришла в ужас. Потерять их окончательно девушка боялась до жути и прилагала неимоверные усилия, чтобы сохранить хотя бы видимость связи — посещала ужины в «Норе» (хотя бы раз в месяц), приглашала их в гости (тоже раз в месяц), старалась оставаться в курсе происходящего в их жизнях (по возможности — каждый день), — чтобы однажды восстановить ее. Золотое трио уже не было прежним, их дружба была на «стопе», и львиная доля вины за это лежала на ней. Однако Грейнджер сблизилась с Джинни, и благодаря тому, что раньше их общение было довольно поверхностным, создавалась иллюзия, что они начали его с чистого листа. Тот же принцип работал с переездом. Поначалу Гермиона наслаждалась тем фактом, что в новом доме ее не знали. Никому не приходило в голову спросить, в порядке ли она, как она себя чувствует, что планирует делать дальше. Раньше у девушки был четкий план, она хотела выучиться и построить карьеру в министерстве, но теперь от одной мысли об этом бросало в холодный пот. Она чувствовала себя никем. Она и была никем и не видела для себя перспектив. Чтобы хоть немного ослабить чувство собственной бесполезности, Грейнджер устроилась на работу в кофейню недалеко от дома — ей был необходим отдых от себя самой. Там-то все и началось. Когда клиентов не было, она от скуки делала наброски посетителей на салфетках простым карандашом. Изображения выходили откровенно карикатурными, но новое занятие занимало мозг, и этого было достаточно, чтобы Гермиона окунулась в него с головой. Не помня себя, она принялась изучать совершенно новую для себя область: читала книги по анатомии, впервые сходила в художественный магазин, закупила материалы и практиковалась так много, что через полгода в скетчбуке стало вырисовываться что-то сносное. Однако Грейнджер требовалось академическое образование, поэтому она поступила в колледж искусств. Девушка училась на стипендии и подрабатывала, выполняя частные заказы, но в деньгах не нуждалась только благодаря счету, который родители открыли, когда ей было два года, — мистер и миссис Грейнджер действительно предусмотрительные люди. Без этого вложения в будущее обучение их дочери пришлось бы крайне тяжело. Внешне жизнь Гермионы выглядела благополучной и свободной. Она успокоилась и стала почти прежней, но всегда чувствовала на себе отголосок чего-то мрачного и темного, дышащий прямо в спину, от которого волосы на затылке вставали дыбом, как шерсть у испуганного животного. За ней неотрывно следовала некая тень, которую девушка со временем научилась игнорировать. По большому счету она жила по принципу: «Не вижу — значит не существует». Словно хранила сама от себя какую-то постыдную тайну. Поэтому, когда Джинни, отобрав с ее разрешения несколько работ, предложила: «И сама приходи. Я не буду ничего писать об этом, но ты приходи!», Гермиона твердо ответила: — Не приду. Потому что это значило обернуться и заглянуть в глаза тому неведомому, что следовало за ней неотступно. Но, как и любому творческому человеку, Грейнджер было крайне любопытно узнать, как люди отреагируют на ее работы. Все-таки это была ее первая выставка за стенами колледжа. Ради этого крошечного проявления тщеславия девушке пришлось пережить не лучшие часы своей жизни, и все было зря: с горящими от любопытства глазами ее спрашивали что-нибудь личное, а потом переводили стеклянный взгляд на ее картины и восхищались фотографичностью и невероятной игрой оттенков, которых в ранних работах, предоставленных для аукциона, и в помине не было. Где же те ценители, которые смотрят глубже, о которых упоминала Джинни? Гермиона была не прочь получить критический отзыв от знающего человека, но они, эти специалисты, судя по всему, не тратили драгоценное время на посредственность. К тому же Грейнджер — сущая идиотка — не учла, что с ней захотят пообщаться ничуть не меньше, чем с Гарри или Роном, особенно после столь долгого отсутствия в магическом мире. Она надеялась остаться незамеченной, специально оделась неброско, но на деле ее слишком маггловский костюм был словно мишень, потому что все остальные облачились в вечерние наряды. Единственная уступка дресс-коду, классические лодочки, только ухудшала ситуацию — она стерла ноги в кровь и старалась не хромать слишком очевидно. От улыбки болели щеки. Гермиона прекрасно знала, что в обычном состоянии уголки ее губ опущены в выражении привычной тоски, а глаза были какими-то тусклыми, поэтому искусственно поддерживала в себе радость. Мозг отказывался передавать сигнал «улыбайся» мимическим мышцам, поэтому девушка действовала от обратного: улыбалась через силу, чтобы почувствовать счастье, но выходила какая-то беспокойная оживленность. Не прошло и получаса, как Грейнджер переговорила с десятком людей, половину из которых видела впервые в жизни, но они вели себя с ней словно старые знакомые и не стеснялись задавать неудобные вопросы. Каждый считал своим долгом поинтересоваться, куда она пропала, а девушка отшучивалась, говорила, что исправится, однако была крайне раздражена и в какой-то момент решила, что, если вот эта милая краснощекая дама в шелковом платье-футляре со шляпкой, которая направлялась к ней, будет столь же беспардонна, как остальные, она обязательно поставит ее на место. — Мисс Грейнджер, — воскликнула женщина с расстояния в несколько метров, и Гермиона растянула губы в дежурной улыбке, чувствуя, как они подрагивают от напряжения. — Прошу прощения, миссис?.. — Мисс Макмиллан. Я тетя Эрни Макмиллана, вы учились на одном курсе в «Хогвартсе», — сказала она и, словно это делало их хорошими знакомыми, приобняла девушку за талию и повела в сторону стола с закусками. Внешний вид тетушки Эрни располагал к себе, поэтому Грейнджер немного смягчилась, но, сунув в рот канапе с креветкой, она завела: — Давненько о вас ничего не было слышно. Мы все так ждали встречи с вами.. — «Мы»? — вскинула брови Гермиона, и эфемерная приязнь рассеялась, когда она поняла, о чем будет вестись беседа. — Все магическое сообщество ценит ваш вклад в победу над Тем-Кого-Нельзя-Называть. Как вы знаете, сейчас министерство продвигает политику равенства, и я это горячо одобряю. Ведь благодаря этому мероприятию мы наконец-то увидели вас, — доверительно говорила женщина, ничуть не смущенная отстраненностью собеседницы. Она продолжила щебетать, а у Грейнджер буквально сдавило виски. Она стянула со шпажки оливку, чтобы занять чем-нибудь руки, но кусочек прошутто съесть не смогла — он просто не лез в нее. Не стоило сюда приходить. Зачем вылезла из своей норы, если не способна нормально общаться с людьми? Это внезапное открытие настолько расстроило Гермиону, что она не выдержала: — Прошу прощения, — прервала она поток излишне восторженных речей, которыми мисс Макмиллан едва не захлебывалась. — Кажется, меня зовут организаторы. И без того круглые глаза женщины расширились еще больше и стали похожи на две плошки, но потом она закивала и забормотала «конечно-конечно», хотя никаких организаторов поблизости не было и в помине. Развернувшись, Грейнджер направилась к выходу. Кивая на приветствия, она быстро шагала, не давая возможности себя задержать, выбралась из толпы и, только обогнув парадный зал и оказавшись в одиночестве в открытой галерее, смотревшей на атриум с высоты четырех этажей, облегченно выдохнула. Небольшая дверь за ее спиной вела прямо за сцену, и именно через нее работники левитировали за кулисы картины и статуэтки, стоившие дороже, чем ее лондонская квартира, чтобы выставить их перед посетителями аукциона. Было довольно прохладно, и Гермиона запахнула пиджак. Опершись плечом о колонну и спрятавшись в ее тени, она немного понаблюдала, как из каминов прибывают все новые гости. Спуститься и остаться незамеченной никак не выйдет, но здесь она могла дождаться, пока станет поменьше людей, и тогда ускользнуть. Гермиона вспомнила свои картины, висящие благодаря стараниям Джинни на самом видном месте — около входа в парадный зал. Перспектива того, что «Неизбежность» (Уизли настояла, чтобы она дала всем полотнам названия) окажется в чужих руках, вызывала странные эмоции. В этот момент, стоя в одиночестве в темном открытом коридоре, она как никогда ощущала родство с ней. Чувство приближения чего-то страшного сидело в черепной коробке, грозя превратить обычную головную боль от переизбытка впечатлений в мигрень. — Гермиона? — Она слегка вздрогнула и выпрямилась, отлепившись от колонны. Грейнджер не обращала внимания на шаги работников, которые точно так же игнорировали ее, только поглядывали с любопытством, но, увидев перед собой не их, а Малфоя, до крайности удивилась. — Ты и так своим появлением произвела шумиху едва ли не большую, чем сам аукцион. Неужели недостаточно внимания? Тебя все потеряли. — Он остановился напротив, засунув руки в карманы брюк, и окинул ее изучающим взглядом. Его голос звучал беззлобно, но сказанное всколыхнуло чувство вины, и вязкое тревожное ощущение сначала проявилось в животе, а поднялось выше, стиснув грудную клетку. Гермиона не ожидала увидеть Малфоя, хоть он и был организатором вечера, но еще больше не ожидала увидеть его таким, каким он перед ней предстал. В ее памяти отпечатался угловатый подросток, высокий, но худощавый, и она ожидала, что перенесенные тяготы скажутся на нем отрицательно. Как, например, на ней. Но парень выглядел так, будто владел всем министерством и каждым человеком, ступившим на его территорию. Он выглядел расслабленным, но девушка нутром ощутила обман, будто хищник пытался сойти за травоядное, но пронизывающий до самых костей взгляд выдавал его с головой. Уложенные волосы, безукоризненный костюм, подчеркивающий широкий разворот плеч, белая рубашка, тонкий галстук и острый, режущий взгляд, словно она — истекающий перед ним на тарелке кровью стейк. — Наоборот. Моя скромная персона успела отвыкнуть от такого количества внимания, — сказала она, скользя глазами по коридору за спиной Малфоя в поисках спасительных очертаний работников поблизости, но они уже завершили подготовку — аукцион начинался. Он окинул ее пристальным взглядом, и Гермиона порадовалась, что очки скрыли ее смятение, потому как в стеклах отражался свет ламп. Малфой кивнул на раскинувшийся внизу атриум: — Значит, хочешь сбежать? — Девушка неопределенно пожала плечами, но отрицать не стала. Выгоднее притвориться глухонемой и просто не вступать в этот разговор. У нее не было ни малейшего желания что-то ему объяснять. — Зачем тогда приходила? — Поддержать Джинни. Разве это не очевидно? — Слегка зардевшиеся щеки скрыл полумрак — все-таки настоящая причина была далека от озвученной. — Я видел твои работы. Довольно неплохо, — сказал Малфой и насмешливо протянул: — Для новичка. — Спасибо, — процедила она, ощутив укол раздражения. — Если бы ты не использовала черный цвет, я бы оценил ее гораздо выше, — добавил он, удивив Гермиону глубиной своих познаний и тем, что ознакомился с «Неизбежностью» так близко, что смог рассмотреть настолько детально. Обычно черный цвет вымешивали из синего, бордового и коричневого, чтобы оттенок играл на свету, но в своей первой картине маслом она двигалась ощупью. — Я подумываю купить ее, — внезапно добавил парень. Грейнджер стало смешно, когда она представила, что полотно, написанное грязнокровкой, украсит одну из стен Малфой-мэнора — места, взрастившего десяток поколений чистокровных снобов. Хотя, возможно, он поставит его в подвал. Или употребит на растопку каминов. — Очень продуманный ход для твоей репутации, — одобрила она язвительным тоном, окинув его многозначительным взглядом и одарив фальшивой улыбкой, и Драко рассмеялся, слегка запрокинув голову. — Верно. Но мне она правда нравится. Что-то в ней есть. — Что же? — спросила Гермиона, пытаясь выглядеть не слишком заинтересованной. Пожалуй, впервые за весь сегодняшний вечер кто-то всерьез обсуждал ее работу, а не ее саму. Это будоражило. — Характер? Душа? Что-то, что выделяет ее из массы других безликих и невыразительных работ, которые ты предоставила, — говоря, он внимательно наблюдал за ее реакцией. Девушка сжала губы в тонкую линию — произнесенные слова жалили, но они были правдивы. Она намеренно подобрала работы таким образом, словно хотела, чтобы кто-то заметил между ними разницу. Вот, получай, Гермиона Грейнджер. Словно ее мысли не являлись для него тайной, Малфой добавил, посмеиваясь: — Но ты права, главная причина в том, что это сыграет мне на руку. Он держался довольно просто, возможно, несколько снисходительно, не без заносчивости, но она была терпима, однако та насмешливость, с которой он произнес последнюю фразу, покоробила девушку. — Что ж, буду ждать статью в новом выпуске «Пророка» о том, что Драко Малфой потратил баснословные деньги на посредственность — вот такой он филантроп, буквально не знает покоя, когда речь идет о благотворительности, — маска показной доброжелательности настолько прочно прикипела к лицу Гермионы, что даже ядовитые слова, вылетающие из ее рта, не потревожили ее. Он хмыкнул. — Пожалуй, пойду в зал. — Малфой дернул подбородком в сторону двери, ведущей за кулисы. — Не хотелось бы упустить такой шанс оказаться полезным обществу. — О, не сомневаюсь, — натянуто улыбнулась девушка. — К тому же — уверен — мне еще предстоит побороться, — добавил он, отступая спиной вперед и не сводя с нее взгляда, приправленного иронией. — Так чего же ты ждешь? — вскинула брови Грейнджер, которая желала остаться в одиночестве. Она видела, что Малфой самодовольно усмехался, прежде чем развернулся и скрылся в дверном проеме. Как только это произошло, девушка обратила внимание, что ее грудь вздымалась слишком рвано, словно она пробежала марафон, и протяжно выдохнула. Этот разговор однозначно встряхнул ее, но не дался легко — Грейнджер находилась в состоянии готовности, как взведенный курок пистолета, вот только она понятия не имела, последовал бы выстрел, или нет, если возникла бы необходимость. Казалось, весь порох внутри нее давно отсырел. Гермиона не знала, способна ли она еще атаковать, а не только защищаться. Утром она читала новый выпуск «Ежедневного пророка» с колдо Малфоя на первой полосе. В статье было указано, что он перебил все ставки невероятной суммой в пятнадцать тысяч галлеонов — учитывая компетенцию художника, деньги действительно фантастические.