***
Собственно, а какой толк от «холодной красоты», если за плечами у тебя куча комплексов и борьба с хронической мастурбацией, которую, на самом деле, не перебороть — единственное живое создание, с кем мечтаешь близости… — Что-то выбрали? …сбежит в ужасе, если узнает тебя настоящего. — Вот эти. Шесть штук. — Шесть? — Да, шесть. Не многовато ли? — читается в глазах продавщицы небольшой кондитерской на первом этаже торгового комплекса. И ее можно понять — Хуа Чэн не похож на человека, которому есть для кого покупать песочные тарталетки с ванильным кремом, марципановой прослойкой и тонкими дольками персика сверху. Се Лянь любит персики. — Вам обычную упаковку или подарочную? — Подарочную. Сколько с меня? — Триста сорок. Тот факт, что выбранный десерт самый дорогой на прилавке, немного прибавляет духу. Для Се Ляня Хуа Чэн готов искать самое лучшее и отдавать последнее. — Приятного вечера. Хуа Чэн возвращается в светлое фойе, пропахшее всевозможной дорогой парфюмерией и звучащее лаунжем. Никаких популярных песен, несмотря на то что в округе живет много знаменитостей — это Се Лянь рассказал, когда писал адрес. Кстати, самое время свериться с картой. Сердце сжимается от разного рода нехороших предчувствий, к тому же точит вина за содеянное минутами ранее, но сейчас самобичевание не в приоритетах. Надо спешить. Хуа Чэн выясняет кратчайший путь до места, запоминает опорные пункты по дороге и выходит в сырой ноябрьский вечер.***
Эти современные гиганты не предназначены для пешеходов, да и вообще для людей. Хуа Чэна накрывает дежавю, когда он в очередной раз пытается обогнуть элитный жилой комплекс то с одной стороны, то с другой, но то и дело натыкается на глухое ограждение с красными глазкáми камер пóверху или минималистичные, но плотные насаждения вечнозеленых кустарников. И никакого «большого подъезда с навесной крышей», как писал Се Лянь… Хуа Чэн замирает нелепой фигурой, с толстым рюкзаком на плечах и пакетом пирожных в руке. Ежится от холода и оглядывается по сторонам. Когда кажется, что все начинает налаживаться, главное здесь — кажется. Пора бы усвоить простую истину. — …химчистка «Педант». Два костюма. Протяжный писк, звук открывающейся двери… Под кроссовками раздается скрежет — Хуа Чэн срывается к источнику шума. Метрах в десяти исчезает едва заметная полоска света, а потом дверь возвращается на свое обычное место, в вечернем сумраке практически полностью сливаясь со стеной. Не успел. Вообще-то, Хуа Чэн сразу засек неприметную дверцу, словно застрявшую в текстуре стены, но решил не приближаться. Там тоже мигали красные огоньки, светил по-тюремному изобличающий белый фонарь и сиял кнопками подозрительный кодовый замок. Но, черт… Это же гребаный домофон. Логично, что в таком огромном доме должно быть несколько входов и, очевидно, это один из них. Хуа Чэн набирает номер квартиры, но — не происходит ничего. Он пытается опять, и результат тот же. — Бля… — Вам куда? — громко и отрывисто раздается из домофона. От неожиданности Хуа Чэн дергается, и пирожные в пакете ощутимо подпрыгивают. — К-квартира тридцать одиннадцать, — терзают сомнения, что ответ кто-нибудь слышит, однако дверь с протяжным писком открывается. Внутрь ведут рамка металлодетектора и широкий светлый коридор. В конце за стойкой сидит средних лет дядька в форменном костюме и пьет что-то из крышки термоса. Вытерев тыльной стороной ладони толстые губы, равнодушно спрашивает: — Доставка? Хуа Чэн открывает рот, но несколько секунд проходят в тишине — они нужны для осмысления. — Нет… — и увереннее: — Нет. Я в гости. Охранник сводит густые, черные, похожие на гусениц брови. — Почему вошли не через главный вход? — Я его не нашел. — Хм… Позвольте осмотреть вашу сумочку. Сложно назвать увесистый мешок за спиной «сумочкой», но Хуа Чэн показывает содержимое. В пакет охранник тоже заглядывает, прежде чем удовлетворенно кивнуть. — Кьюар-код, позвольте. У вас же есть кьюар-код? — Да. Хуа Чэн быстро, будто сзади кто-то может подглядеть, снимает блокировку с компрометирующей картинкой, открывает диалог и переходит по ссылке — Се Лянь отправил одноразовый пропуск. — Лифт направо. — Ага, спасибо. Заходя в кабину лифта, шаря по панели среди десятка кнопок, чувствуя, как лифт стремительно одолевает гравитационное поле Земли… Хуа Чэн впадает в смятение. Во-первых, он до сих пор не осознал, где он. Во-вторых, он понимает, что он в этом месте какой-то чужеродный, но с этим ничего нельзя сделать. Этажи быстро сменяют друг друга, и только на пятнадцатом Хуа Чэн замечает сбоку зеркало во всю стену. Смотрит на себя недоверчиво. При хорошем освещении он выглядит еще более потрепанным, чем есть на самом деле. На двадцать пятом он вдруг лихорадочно расстегивает куртку и отодвигает ворот толстовки, принюхивается — с ужасом подмечает запах пота, пока приглушенный стиральным порошком и дезодорантом. Двадцать девятый этаж. Тридцатый. Сбегать поздно. Девушка-робот в доброжелательной манере сообщает, что лифт приехал и двери открываются, а дальше — закрываются. И Хуа Чэн остается в кинематографичном — по своим изысканности и размерам — холле, где звуки скрадываются гладкими коврами песочного цвета. Совершенно один. Он и до этого был один, однако одиночество не ощущалось настолько остро. Тишина, подсветка вдоль карнизов и далеко расположенные друг от друга двери. Элитная изоляция от мира. По ту сторону стен вообще живут люди? Ориентируясь по указателям, Хуа Чэн отыскивает апартаменты под номером одиннадцать и застывает перед ними, как истукан. Взгляд блуждает по кнопке звонка; дыхание затрудняется… Если боязнь стучаться в закрытые двери еще официально не признали формой тревожного расстройства, можно лишь недоумевать — почему? Рука дергается вверх в нервном тике, и Хуа Чэн подталкивает ее силой воли. С отчаянием утопающего жмет на звонок. Ну все, теперь сбегать совсем поздно… Металлический щелчок, поворот дверной ручки. Дверь открывается наружу, и Хуа Чэн делает шаг назад, чтобы освободить пространство. — Привет, гэгэ. Он отчего-то не может поднять глаза, поэтому рассеянно смотрит на босые ноги Се Ляня, выглядывающие из-под свободных трикотажных штанов; на парный со штанами кардиган; на руки, в одной из которых кухонное полотенце, а другая придерживает дверь. — Привет, Сань Лан. Се Лянь оставил между собой и косяком место только для того, чтобы едва просочиться, но никак не пройти без затруднений. Хуа Чэн вопросительно приподнимает брови, наконец взглянув в глаза напротив. Те серьезно изучают в ответ. Ощущение, что его не собираются впускать. Хуа Чэн, как никто другой, способен понять нежелание видеть в своем доме кого-то, наподобие себя, однако… — Гэгэ, здесь, конечно, никого нет, но я не уверен, что нам следует стоять вот так. Если хочешь, я… «…уйду». — Да, извини. Се Лянь отходит в сторону. Хуа Чэн с осторожностью переступает порог, прикрывает за собой дверь и предусмотрительно пытается закрыть ее на замок. — Она автоматическая, — откликается Се Лянь. — Понятно. Молчание. Хуа Чэн переминается с ноги на ногу и подмечает: прихожая большая. Ему не до разглядывания интерьера, если честно, но некуда больше деть глаза. Хозяин квартиры смотрит так, словно сейчас принесет средство от грязи и ржавчины, побрызгает им на неприятного гостя и примется тереть полотенцем до полного исчезновения Хуа Чэна с этих квадратных метров. И на что Хуа Чэн надеялся, когда шел сюда — с замусоленными после долгого дня волосами, с рюкзаком, где лежат ношеные носки, а если уж вспомнить, что он устроил в туалете молла… От себя воротит. Нет-нет, пора проваливать. Улыбка получается жалкой и странной, — чтобы определить это, не нужно смотреться в зеркало. Хуа Чэн поворачивается всем корпусом к Се Ляню и протягивает пакет. «Вот, возьми, гэгэ, они приятные на вкус и симпатичные на вид, в отличие от меня». — Что это? — голос у Се Ляня… ни больше ни меньше — трагичный. Господи, неужели все так плохо?.. — Пирожные. Гэ… Се Лянь делает выпад вперед, протягивая вверх ладонь. При других обстоятельствах и действующих лицах Хуа Чэн непременно отразил бы атаку, но в настоящий момент лишь по инерции моргает. А когда открывает глаза, Се Лянь стоит гораздо ближе. — Кто это сотворил с тобой? Щеки́ не касаются, но в волосах чувствуется движение пальцев, а чужое тепло явственно окутывает кожу. Бессознательно Хуа Чэн слегка поворачивает голову в надежде ощутить… Но вовремя себя останавливает. — Сам, — произносит он сухими губами. Глаза Се Ляня, брови, переносица, даже незаметные морщинки от эмоции удивления на лбу — очень близко. Вернее, не так уж они и близко, но настолько близко они еще не были. — Упал неудачно. Се Лянь не верит, — это ясно по сузившимся векам, по долгому испытующему взгляду. Се Лянь и не должен верить. Он должен не знать правды. Зачем ему страшилки о жизни недостойного фанбоя перед сном? Теперь о мыслях Се Ляня остается лишь догадываться, потому что его лицо исчезает из поля зрения. Он подступает плотнее, задевает голыми ступнями кроссовки Хуа Чэна и осторожно обнимает за шею свободной от кухонного полотенца рукой. «Я грязный. От меня несет улицей и пóтом. Разве ты не чувствуешь? Не нужно этого. Не нужно…» Ребра колет от неудобной позы. Хуа Чэн не шевелится, покорно принимая самый чарующий тактильный опыт в своей жизни. Когда его в последний раз обнимали? Хотя бы кто-то… Пожалуй, быть слабым, примостив подбородок на чужом плече, может слишком понравиться, и в будущем — без шанса повторить — будет больно. Но сейчас — хорошо.