***
Новоявленного отличника раскусили: пятерка у него липовая, и теперь директор вызывает его на серьезный разговор. Вот как чувствует себя Хуа Чэн оставшуюся дорогу до пункта назначения. Нервничает и мерзнет. Ладони мерзко потеют, а внутренности сжимаются уже вовсе не от голода. Он пообещал набрать, когда выйдет наружу; Се Лянь ответил «жду». На этом диалог оборвался. Сперва Хуа Чэн собирается перечитать отправленные сообщения, чтобы разобраться, где прозвучал странно, но потом бросает эту затею. Он везде прозвучал странно. Практически превзошел самого себя. «Непревзойденный», блять. Может, иногда стоит советоваться с кем-то, у кого опыта в социальных взаимодействиях явно побольше? Например, с Сян Цзяном. Он наверняка будет не против помочь. Это ж его любимое дело — совать свой пирсингованный нос туда, куда никто не просил, а если уж попросил — за милую душу сунет. Или — мрачный тип из-под стола в «Яме». Хуа Чэн подозревает, что даже этот маргинальный элемент ответил бы что-то более уместное, позови его Се Лянь в гости. «Огромное спасибо, но ты будешь жалеть, что пригласил меня», — мысленно передразнивает себя Хуа Чэн, и его всего корежит от неловкости. На выходе из метро он воровато оглядывается, и, пока рядом никого не видно, экспрессивно боксирует с воздухом. Была бы подушка, из нее бы летел пух, но в отсутствие реквизита остается лишь жалкий бой с тенью. Хуа Чэн отыскивает место подальше от чужих глаз. Попытка примоститься задом на мраморный бордюр оборачивается неудачей — камень мокрый от дождя, и это открытие делается непосредственно сквозь штаны. Судя по всему, черная полоса не намерена покидать даже в мелочах. К черту. К черту все. Беспроводные наушники подключаются к планшету, дрожащие, неестественно тощие в свете фонарей пальцы открывают на экране телефонную книгу. Одновременно с этим дурацкое сердце сокращается рывками, без конца предавая хозяина и с трудом толкая загустевшую из-за дерьмового питания и сна кровь. Присесть было бы очень кстати… Как же Хуа Чэн устал. До одури устал состоять на шестьдесят процентов (а то и меньше) из воды и на сорок — из сомнений и терзаний. И если вдруг кажется, что последние отступают и дают шанс на свободный вздох, стоит лишь прислушаться к себе внимательнее: в груди нет и намека на свободу. — Сань Лан? Всякий раз Хуа Чэн до конца не осознает, что этот мелодичный, раскрывающий полноту гармонии голос обращается к нему. И всякий раз боится, что ему просто мерещится, а когда он проснется, мир вернется на круги своя, где Се Лянь будет только постером на обшарпанных обоях. — При… Привет, гэгэ. Как ты? Однако Се Лянь не настроен на долгие приветствия. — Сань Лан, скажи честно, ты не хочешь приезжать, но боишься отказать мне? Вопрос в лоб. От такого напора у Хуа Чэна не успевают сработать никакие защитные механизмы, поэтому он отвечает максимально искренне, на выдохе выпуская в стылый воздух облако влажного пара: — Я очень хочу приехать. Ненадолго воцаряется тишина. Когда же Хуа Чэн заключает, что был слишком краток и ему стоит сказать что-то еще… — А я совсем не против, чтобы мое личное пространство нарушили, — внезапно произносит Се Лянь, будто тоже подумал, что сказал недостаточно. И добавляет: — Если это сделаешь ты. От слов ускоряется кровь, выжимая из организма последние соки, и бежит не в голову. О нет… Держаться в вертикальном положении едва ли возможно, и Хуа Чэн падает на мокрый бордюр, широко раздвинув колени. В штанах происходят неконтролируемые изменения, и не из-за промокшей задницы. На языке перекатываются фразы одна грязнее другой.«Гэгэ, насколько глубоко мне вторгнуться в твое личное пространство?»
Се Лянь не имел в виду ничего такого. Это, блять, за гранью добра и зла даже подумать, что он мог иметь в виду нечто подобное вместо бесхитростных посиделок за чашкой чая. Но взгляните на Хуа Чэна! У него, распущенного в край извращенца, стоит почти в полной готовности. Наверное, Хуа Чэн — животное. Ему только дай повод, и гормоны провозгласят анархию. — Сань Лан?.. — Гэгэ, — голос строгий, Хуа Чэн вычищает из него все эмоции до последней. — Люди бывают опасны. — … — Ненормальны. — Неужели ты намекаешь на себя? — Се Лянь принужденно смеется. — В том числе, — подтверждает Хуа Чэн, смотря расфокусированным взглядом в никуда. На том конце растерянно хмыкают, задумчиво вздыхают и издают прочие звуки, которые Хуа Чэн в нынешнем состоянии рад бы не слышать, но слушает, включив громкость на полную. — Я же не приглашаю в гости каждого встречного. Я пригласил тебя, Сань Лан. — Мне льстит, что гэгэ настолько во мне уверен, учитывая все обстоятельства… Долгий выдох в наушниках. — Знаешь, хотя Му Цин невысокого мнения о моем эмоциональном интеллекте, — проговаривает Се Лянь как бы невзначай, — меня редко подводят ощущения. С нашей первой встречи я решил, что тебе можно доверять. И этого достаточно. — Много Му Цин понимает, — ворчит Хуа Чэн, чтобы не заострять внимание на комплименте в свой адрес. Се Лянь посмеивается, но не как раньше, без скованности. — И между прочим, я верю Ян Ли. Она сказала, у тебя рука надежного человека. Хуа Чэн прыскает, поднося к лицу раскрытую ладонь, словно ища на ней подтверждение своей надежности. — Помнится, в одном интервью гэгэ обмолвился, что не воспринимает гадания всерьез. — Сань Лан! — с укором. — Это запрещенный прием! Ты обо мне много знаешь, а я о тебе почти ничего… Губы складываются в придурковатую улыбку на пол-лица. — Если хочешь, я могу притвориться, что ничего не знаю о гэгэ. — Просто дай мне узнать Сань Лана поближе. Это ведь будет честно?