𝚟𝚒𝚜𝚒𝚘 𝚌𝚊𝚎𝚌𝚊

Инсомния, так же

известная как бессонница.

Недостаточное количество сна

или его продолжительность

на протяжении длительного

периода времени.

Первая

самая бессонная

      — Я принёс водоросли, ставьте воду! — раздаётся радостный вопль Хёнджина с порога.       Минхо закатывает глаза и прячет раздражение, утыкаясь в кружку. Чай давно остыл и теперь неприятно пахнет сладким мёдом (Чанбин специально положил его побольше, потому что Минхо мёд ненавидит). Зато кружка красивая — любимая у Со. Старший именно поэтому к ней и прицепился: Чанбин как-то сказал, что она для него памятна и лишний раз её лучше не трогать. Ли, долгом своей жизни, считал нарушать устоявшиеся нормы и правила. Кружкой пришлось поделиться.       — Не слышали? — пыхтит Хёнджин, залетая на кухню и швыряя пакет с сушёными водорослями на стол.       — Весь Сеул слышал.       — Где опять кастрюли? — продолжает Хван, привычно игнорируя недовольство Минхо.       — Вернись к себе домой и поищи там.       — Говядина в холодильнике, — с улыбкой произносит Чанбин, — пожарил ещё утром. Ничего страшного?       — Спасибо, хён.       Кастрюля всё же находится и довольный Хёнджин перебирается к раковине.       Хёнджина Чанбин знает с младшей школы. Он учился во втором классе, когда девочки вдруг начали рассказывать о добром и улыбчивом, но немного пугливом, мальчике из соседнего кабинета. Хван притягивал к себе людей, даже если сидел за партой, уткнувшись в учебник. Со наблюдал за ним на переменах, иногда шёл позади после уроков, и несколько раз у них проводилась совмещённая физкультура. Этого хватило, чтобы сделать незамысловатый вывод — Хёнджин ненавидит пристальное внимание.       — Если не хочешь с ними дружить — так и скажи, иначе не отстанут. — Небрежно бросил Со и тут же забыл. Зато Хёнджин не забыл: запомнил и принял на вооружение.       Хван не только оказался надёжным другом, с ранимым сердцем. К нему хотелось прикасаться. О нём хотелось заботиться. Мир постепенно сузился на одном человеке. А когда Чанбин осознал, что происходит, спасать уже было некого.       Минхо в те дни нескончаемо подшучивал над обоими. Чанбин каждый раз скрипел зубами, но остановить не пытался — бесполезно. Хёнджин же подыгрывал и громко смеялся над краснеющим хёном, не понимая, что причина пылающих ушей — он сам.       В мире, где у каждого существует соулмейт, влюбляться в кого-то ещё — детская глупость. Но Чанбин продолжал надеяться: в заветный день восемнадцатилетия увидеть именно Хёнджина. Минхо, заметивший очевидную влюблённость ещё в зачатке, крутил пальцем у виска и с каждым годом жёстче настаивал на своём: любить — ставить себя в уязвимое положение.       — Иногда я не понимаю, почему продолжаю дружить с вами, — бубнит Хёнджин, высыпая сухие водоросли в закипевшую воду.       — Я с Чанбином дружу с детства. Это ты прицепился к нему как клещ.       — Клещ? — наиграно негодует Хван, взмахивая ложкой. Капли летят прямиком на плиту, тут же высыхают, оставляя после себя едва заметные следы. — Давно пора признать, что из-за мерзкого характера, у тебя нет друзей кроме нас.       — У меня проблемы только с тобой. — Минхо тычет кружкой в сторону младшего, чай угрожающе близко плещется к краю, не выливается только чудом. — Ты — как бельмо на глазу.       Чанбин к постоянным перепалкам привык давно, поэтому успешно их игнорирует. Ли цеплялся к Хвану постоянно, но угрозы не перерастали в действия; не перерастут — поэтому Хёнджин и не думал прекращать раздражать. Может быть, кройся причина ссор в разных характерах, не быть дружбе такой крепкой.       Солнце за окном медленно плывёт к горизонту, оставляя после себя ярко-розовый след. Чанбин наблюдает закаты и рассветы из этого окна восемнадцать лет. Совершеннолетие, ещё пару лет назад казавшееся недостижимым, наконец нагрянуло и вместо облегчения принесло с собой страх.       По достижению восемнадцатилетия каждый начинает видеть сны, которые становятся подсказками к тому, кто предназначен судьбой. Чёткость снов и их частота зависит от того, насколько близко соулмейт — идеально подходящий, выбранный вселенной, твой человек.       Поддерживаемое влюблённостью сердце, чуть трепещет из-за мыслей о снах, но и сжимается в страхе. Столько лет любить одного человека и в итоге узнать, что тебе предназначен другой — до странного неправильно. Может быть, Минхо всё же прав.       — Хён?       Чанбин моргает, отводит взгляд от окна. Перед глазами плывут розовые круги, а на столе остывает суп из водорослей. Хёнджин смотрит чуть обеспокоенно, брови сведены домиком, в глазах совсем немного паники.       — Ты что-то говорил? — голос хрипит, будто последние пять минут кричал на кухне именно Со. — Прости.       — Всё нормально?       — Немного нервничаю, — признается Чанбин, сжимая ложку между пальцев.       — Я бы тоже нервничал, — кивает Хёнджин. — Первый сон наверняка запомнится лучше остальных.       Чанбин молча соглашается, не уточняет, что мир скорее поделится на «до» и «после».       — Минхо-хён, давай же, расскажи хоть что-то.       Ли с отсутствующим видом прихлёбывает суп из круглой миски. Но, когда дело касается соулмейтов — Хёнджина не остановить.       — Отстань или суп окажется на твоей голове.       Минхо не признается, но именно эта тема — причина, по которой старший так взъелся на Хёнджина. Ли всю жизнь терпеть не мог чёткие рамки, ограничивающие свободу и навязывающие конкретные правила. Разговоры о родственных душах — запретная тема. Не повезло вдвойне, ведь Хван живёт, чтобы навсегда и без оглядки полюбить с первым сном.       — От судьбы не уйдёшь.       — Отлично, — взрывается Ли. — Зато я могу уйти подальше от тебя.       Ложка летит в тарелку и остатки супа расплёскиваются вокруг. Разрезанные на мелкие кусочки водоросли кружат в тарелке, как маленький ураган. Хёнджин поднимает виноватый взгляд на Со и тянется к тряпке.       — Минхо, — зовёт Чанбин, выходя в коридор.       Старший разозлён не на шутку: щёки и шея пылают красными пятнами; руки подрагивают, из-за чего бантик на шнурках выходит кривоватый; в глазах боль вперемешку с тоской.       — Если он, — Ли кривится, будто проглотил что-то горькое, — окажется твоим соулмейтом, не хочу об этом даже знать.       Чанбин поджимает губы, давит вздох, изо всех сил старается сохранить на лице равнодушие. Со и правда привык к дружеским насмешкам от Минхо, вечным подтруниваниям над глупой влюблённостью. Но у всего существует предел.       — Иди домой, хён.       Ли замирает, будто раздумывает извиниться, но в коридор выходит Хёнджин и выбор очевиден.       — Позвонишь.       Поворачиваться к Хвану не хочется, вновь придумывать за Минхо нелепые отговорки уже надоело до тошноты.       — Что с ним вечно не так? — тихо интересуется Хёнджин. Чанбин плотней сжимает губы и на пятках разворачивается к другу. Всё действительно станет проще, если Минхо объяснит Хвану, что с ним не так.       — О своих секретах пусть рассказывает сам.       На столе лишь кружка с чаем. Мёд, не растворившийся до конца, прилип ко дну непривлекательным сгустком. Каждый сантиметр кухни пропах солёными водорослями.       — Хочешь, чтобы я остался? — Хёнджин звучит неуверенно, один в один как в далёком детстве, когда его окружала толпа детей.       — Не нужно. Проводить до остановки?       Хван мотает головой. Тянет уголки губ кверху, и раскидывает руки в стороны для объятий. Чанбин влюбился в него так давно, что не может вспомнить было ли когда-то иначе.       Младший на голову выше, обниматься с ним до правильного легко и удобно. Хёнджин прижимает к себе посильней, чуть похлопывает по спине, шепчет успокаивающее:       — Всё будет хорошо.       Когда дверь закрывается во второй раз, квартира погружается в тишину. Чанбин приземляется на собственную кровать и вновь утыкается взглядом за окно. Охватившая сердце ещё с самого утра паника вновь ожила. Со родился рано утром, сегодняшняя ночь не позволит избежать заветного сна.       Тяжесть перекатывается в груди ощутимым весом. Давит на лёгкие, выбивая тяжёлые вздохи. Вздохи тянут за собой непрошенные слёзы. Чанбин расслаивался на лоскуты, чувствуя, как подкрадывается неизвестность.       От подушки пахнет синтетическими ромашками, нос неприятно покалывает. Вдохнув посильней, Со надеется, что ромашки вырастут и в груди, вытеснят переживания и страх прочь.       Зажмурившись, Чанбин представляет Хёнджина. Едва слышно просит:       — Пожалуйста.       И проваливается в сон моментально. В процессе, где-то на задворках сознания, трепещет детская мечта — сейчас всё будет так, как ему хочется. В один миг вселенная услышит отчаянные сигналы и исполнит заветные желания.       Чанбин не знает, сколько времени проспал. Вокруг кромешная тьма: ступить — некуда, коснуться — нечего; как будто чёрное море, вместо воды, сотканное из тьмы. Время густым киселём течёт вместе с ним, наконец донеся до слуха тихий плач, который мгновенно растворяется в густоте мрака.       Окружение меняется на что-то более объёмное, но всё ещё не вносящее ясности. Кажется, теперь в этом месте есть устойчивая опора под ногами. Но рассмотреть её не получается.       — Я хочу домой, — плаксиво доносится с одной из сторон. От отчаянного голоса, разбивающегося на осколки эха о стены чёрной коробки, по телу бежит холодок. Страх настигает моментально. — Это не мой дом.       Чанбин тянет руки вперёд, натыкается на что-то невысокое и горизонтальное. Первая мысль — похоже на стол или, может, низкий подоконник. Окружающее пространство послушно подстраивается под желание.       — Здесь не мой дом! — вскрик и следующие за ним рыдания заставляют дёрнуться.       Теперь голос звучит с другой стороны. Причина звука будто бы телепортируется, потому что шагов или шума неслышно. Со скользит рукой дальше, упорно игнорируя страх, подкрадывающийся к пяткам. Он тянет мерзкие липкие ручонки, готовый схватить за лодыжку. Пальцы утыкаются в вертикальный объект. Подняв ладонь выше, потратив несколько мгновений на анализ поверхности, становится понятно, что это окно. Парень прислоняется ближе, чтобы убедится в одном: за стеклом не видно ничего. Ни единого проблеска света. Даже небо и то по цвету ничем не отличается от остального мира. Плач за спиной становится отчаянным. Плачет явно не ребёнок: голос достаточно низкий и не отдаёт детской заливистостью.       Чанбин скользит пальцами по стеклу. По крайней мере, на ощупь это самое обычное стекло. Со сжимает кулак и несильно ударяет, надеясь услышать хоть какой-то звук помимо удушающего плача.       Стук.       — Нет! — раздаётся слева. — Нет, не решай за меня! — звучит уже справа и ближе, как будто бы объект мечется из стороны в сторону.       Чанбин снова бьёт по стеклу и слышит новый крик. На этот раз без каких-либо фраз или мольбы. До сознания запоздало доходит — глухого удара кулаком о стекло не существует: только крики человека.       Заточенного во сне.       — Кто здесь? — собственный голос кажется совершенно чужим. Во сне всё искажается. Даже ты сам.       Ответа не следует. Со пытается обернуться, темнота не позволяет ориентироваться, сковывает.       — У меня забрали мой дом. — Шёпот звучит очень близко, где-то за правым плечом. Чанбин разворачивается так резко, что пугается сам.       — Где же… он? — заторможено спрашивает парень, пытаясь вглядеться, найти ориентиры. Из-за постоянной темноты сознание дорисовывает окружающее пространство, выстраивает из той же материи. — Кто забрал его?       Вопрос в пустоту: никто не слышит. Зато Со слышит — приглушённый плач, будто бы заточенный уткнулся в подушку. Никаких подсказок, лишь ещё больше вопросов. Тот, кому нужна помощь, находится в этом сне, но не существует. Не откликается и не желает помогать. Лишь продолжает плакать, твердя о доме.       Он говорит не с ним. Здесь кто-то ещё?       — Оставь меня в покое! Я не собираюсь уезжать! — парень вновь заходится в громком плаче, да таком отчаянном, что Со вздрагивает и хочет извиниться.       Внезапно становится так тихо, будто здесь и в помине никого нет. Справа щёлкает лампа, разливая мягкий оранжевый свет по столу, на котором она стоит. Тело само поворачивается на звук и глаза цепляются за аккуратно сложенный листок, лежащий в свете настольной лампы. Чанбин подходит ближе, касается кончиками пальцев бумаги, с некоторым недоверием беря её в руки. Небольшая, примерно половина тетрадного листа. Развернуть бумажку не получается: она рассыпается в пальцах пеплом, плавно оседая под ноги.       — Беги! — Резкий крик оглушает. Чанбин осматривается, пытаясь понять, что происходит.       Комната заливается белым светом, кто-то удосужился найти выключатель и таки нажать его, чтобы избавить от страданий. В залитом светом пространстве теперь можно разглядеть комнату. Маленькую, вполне обычную, даже уютную. Справа открывается дверь, и парень поднимает глаза. В проходе стоит фигура. Абсолютно чёрная, вселяющая одним своим видом ужас.       Чанбин не помнит, как выбегает из помещения и оказывается на такой же тёмной улице. Тот, кто создал этот мир, очевидно, любит пользоваться чёрной заливкой. Длинная дорога, которую едва видно лишь благодаря далёким фонарям, не внушает доверия, но вернуться — плохая идея, да и уже некуда: сзади такая же чернота, что и вокруг. Со делает шаг вперёд, до ушей доносится шёпот:       — А я говорил. Ты меня не послушал.       Голос не похож на тот, что он слышал ранее. Этот по-детски высокий, с явно сдерживаемой обидой.       — Я сказал не бежать за тобой, но он тоже не послушал, — чуть пугливо шепчет ребёнок. Рядом всё ещё никого, Чанбин продолжает идти, приближаясь к тем самым фонарям, замечает развилку. — Возьмёшь меня с собой? Хочу погулять.       Откуда ни возьмись под ногами пробегает кошка. Чернющая — под стать миру. Удивительно, как Со её вообще разглядел. Животное взмахивает хвостом и ведёт парня на одну из дорожек. Совсем скоро перед взором оказывается потрёпанный дом. Вокруг него застыла тишина, как будто бы все в один миг умерли. Чанбин поднимается по дряхлой лестнице, удивляется, почему ещё никуда не провалился. Такая же дряхлая дверь легко поддаётся от толчка и перед глазами открывается длинный коридор, освещаемый светом из другого помещения. В голове живёт чёткая мысль: дом нужно пройти насквозь, чтобы выйти к чему-то другому и поддавшись ей, парень ступает внутрь. Дверь, со слишком сильным для такой ветхости хлопком, закрывается за спиной.       Со идёт вперёд, через какое-то время доходит до поворота. За ним проход в комнату. Сверху до низу он заколочен досками, так небрежно, что складывается впечатление, будто бы кого-то там замуровывали наспех. В тридцати сантиметрах от пола досок нет и Бин решает посмотреть, что происходит внутри.       Парень ложится животом на ледяной пол и заглядывает через дыру на, как оказалось, кухню. Внутри женщина, активно тараторящая мужу. Слишком активно.       — Знаешь. Сегодня. Такой день. Ужасный. Никак не могу приготовить. Боже. В жизни. Оно не такое. Казалось не таким сложным. Как сейчас. Представляешь!       Дама поворачивается, а вместо лица — тьма, как и у той фигуры, от которой он сбежал. Со вздрагивает, поднимается с пола, чтобы уйти подальше. Эти персоны, кем бы они ни были, пугают.       Длинный, ужасно длинный коридор без поворотов и дверей, ведёт в никуда.       — Мир рушится, — спокойно оповещает голос со стороны, — не успеешь выбраться.       — Да кто ты, чёрт возьми, такой? — не выдерживает Чанбин. Дом содрогается, со стен и потолка сыпется песок, а пол грозится обвалиться. Со заталкивает вопросы куда подальше и подрывается с места, несясь вперёд. Не важно куда, всё равно путь один, лишь бы вывел.       — Нельзя верить небу, оно здесь ненастоящее.       «Да-да, хорошо» — думает Бин, пока несётся по коридору, а пространство за ним обваливается и летит в бездну. Из ниоткуда вырастает зеркало: широкое, загораживающее и без того узкий проход. Со останавливается в десяти шагах и оборачивается, замечает, что хаос застыл, будто специально ради этого момента.       Или всё рушится, потому что он в это верит? Хочет верить?       Сделав несколько шагов ближе, парень понимает, что не видит в зеркале собственное отражение. Зато в нём видно другого. Фигура, в этот раз не чёрная, а вполне обычная, пусть и с размытым лицом, стоит напротив, опершись о что-то руками, смотрит вперёд.       Всё происходит моментально: вот Чанбин видит, как силуэт поднимает руку, и что есть силы впивается в кожу на лице. Тянет вниз, а та красными полосами сползает, словно пластилин. Момент — и у него самого руки в крови. Ещё секунда и в зеркале мерцают тени. За спиной парня стоит одновременно сто человек, но, если вглядеться, ни одного.       Со не выдерживает и ударяет зеркало рукой. Оно рассыпается с криком, как живое, осколки сразу же растворяются в пространстве, не оставив и следа в напоминание о своём существовании. Чанбин выдыхает. На секунду становится спокойней. Прямо по коридору дверь — выход на улицу.       Подняв взгляд к небу, он замирает. Строительные краны возвышаются вдалеке. Качаются сами по себе, издавая гул, при ударе друг о друга. А небо — алое, как кровь, светится на горизонте. Непонятно, рассвет это или особенность мира.       Нельзя верить небу, оно ненастоящее.       Чанбин отшатывается в сторону, слышит противное хлюпанье под ногами, а когда опускает взгляд — едва ли не подпрыгивает на месте. Под ногами кровь: вязкая и густая.       Тряся головой, смотрит вперёд: на границе кроваво-красного градиента и чернеющего неба расположилась луна. Её едва ли хватает, чтобы осветить пространство. Видно лишь силуэты зданий вокруг: два из них, особенно высокие, напоминают башни. Чанбин неуверенно идёт к ним, оглядываясь по пути. Темнота холодная и колючая, от неё противные мурашки бегут по позвоночнику.       По одним только очертаниям становится понятно: состояние зданий оставляет желать лучшего, даже тёмный силуэт выглядит ветхо. Со не понимает, как оказался на самом верхнем этаже одной из башен, но теперь он скитается, пытаясь найти лестницу. Пространство внутри сколочено из обломков досок и мусора, попавшегося под руку. Будто бы строил ребёнок, либо же кто-то, кому не важен результат. Пол скрипит под ногами и через раз Чанбин запинается о приколоченные куски фанеры и бруски дерева.       В стороне слышатся всхлипы, и парень оборачивается на звук. Он исходит из-за угла, Чанбин уже был там, но никого не встретил. Не думая, сразу же возвращается, осторожно заглядывая за угол, не понимая, чего боится больше: увидеть кого-то или наоборот, никого. По мере приближения плач не прекращается, становится только громче. Чанбин делает вдох и все же высовывает голову из-за угла. Никого.       «Чертовщина», — проносится в мыслях.       Помотав головой, парень идёт туда, куда направлялся изначально, надеясь найти хоть какой-то спуск. Брождение из комнаты в комнату не приносит результатов, лишь доводит до мысли вылезти через окно. На улице, тем временем, светало. Небо приобрело серый оттенок и наконец, через кривые оконные рамы без стёкол, можно разглядеть окружающую разруху.       Снова слышно плачь, но теперь этажом ниже, а после — быстрые шаги, по направлению к себе. Чанбин успевает лишь на пару мгновений увидеть чёрную фигуру, которая просто шагала навстречу, а как увидела — побежала. Со сорвался с места и рванул в другую часть здания. Вокруг нет никаких укрытий, так же как и надежды на спасение.       Парень едва успевает соображать, куда лучше свернуть, чтобы не попасться. Ощущение дикого ужаса от погони заполнило не только голову, но и тело, единственной мыслью было — найти выход. Чёрный силуэт не сбавляет скорости, продолжает преследовать, пока Чанбин не упирается в тупик.       Перед ним — стена с окном, таким же кривым и без стёкол, как и всё остальные проёмы. Ни справа, ни слева выхода нет, а сзади поджидают. Чанбин разворачивается лицом к тени и медленно ступает назад, стараясь не упустить нечто из виду. Шаг. Второй. Фигура копирует его движения: делает такие же медленные шаги к нему.       До тех пор, пока очередной шаг не становится последним.       Опора под ногами пропадает, а стена растворяется. Осознание того, что он падает, доходит слишком поздно. Здание выплюнуло его за ненадобностью и последнее, что удаётся заметить перед тем, как погрузиться в бездну — чёрная фигура, которая наблюдает за падением из того самого окна.       Просыпается Чанбин из-за оглушающей вибрации: телефон в исступлении бьётся крышкой о паркет, выбивая из ватной головы остатки сна.       — Хён! — вопит по ту сторону оживлённый Хёнджин. — Ну что? Расскажи всё: голос, внешность, возраст!       Со отодвигает телефон в сторону, утыкается взглядом в дату и время. Пытается конвертировать образы в цельные предложения, но туман в голове не даёт сосредоточиться.       — Я… — крохотная нотка паники пробивается сквозь мутное марево, — мне снился кошмар.       Молчание Хёнджина красноречивей тех слов, которыми бы Чанбин хотел выругаться. Кровать поскрипывает из-за резких движений. Со вцепляется в трубку, раз за разом прокручивает реалистичный фильм ужасов, в котором удалось поучаствовать.       — Если ты с Минхо решил надо мной поиздеваться, то момент неудачный.       — Ты только что разбудил от кошмарного сна, в котором я чуть не остался без конечностей, захлёбываясь кровью. — Голова трещит и собственный голос терзает барабанные перепонки не хуже наждака, скользящего по стеклу. — Я будто не спал вовсе.       — Буду через пятнадцать минут. — Не попрощавшись, Хёнджин сбрасывает.       Чанбин вертит в руках смартфон, поглядывает на настенные часы, а в голове ничего — пустота.       Это не нормально: видеть сюрреалистичные картинки, прямиком из романов Лавкрафта. Не в той вселенной, где сны — связующее звено между соулмейтами. Так попросту не бывает. Восемнадцатилетие, за которым следует первый сон, отображающий мир таким, каким его видит родственная душа — вот, как бывает.       Телефон оживает во второй раз, на экране имя Минхо.       — Мне позвонил Хёнджин, — голос такой же сонный, — ни черта не понял из его полоумного трёпа.       — Ага, — хрипит Чанбин, откидываясь на подушки.       — Судя по отсутствующей радости: он так и не приснился.       — Я вообще не понимаю, что мне приснилось. Обломки домов, запутанные лабиринты комнат, две луны, кровавые лужи и чьи-то отчаянные попытки повесить мою голову, как трофей на стену.       Минхо замолкает идентично Хёнджину и Со из-за этого хочется завыть ещё громче. Пластиковый чехол телефона чуть хрустит, когда Чанбин вдыхает через нос, ослабляя хватку.       — Уверен?       — Нет, решил ради спортивного интереса разыграть драму в трёх актах, хочешь программку? — взрывается младший. — Минхо, я ждал восемнадцатилетия со средней школы. Мне прекрасно известно, насколько яркими и реалистичными должны выглядеть эти сны.       — Хочешь, я приду?       Чанбин растирает переносицу, из-за чего глаза начинает пощипывать. Необязательно обладать интеллектом, чтобы понять к чему приведёт встреча Ли и Хвана.       — Не нужно: кажется, Хёнджин сейчас эмоциональней нас всех вместе взятых. Встретимся, когда он поостынет.       — Наберёшь.       — Подожди. — Со сминает и расправляет уголок одеяла, пытаясь подобрать правильные слова, но в итоге сдаётся. — Твои сны не такие?       — Позвони, когда вы закончите, — сухо повторяет Минхо и сбрасывает.       Чанбин сползает ниже, накрывается одеялом с головой. В темноте, из-за яркого экрана телефона, глаза неприятно покалывает. Со отвечает на вчерашние поздравления, бездумно листает ленту, лайкая фотографии, старается лишний раз не анализировать приснившееся. В конце концов, только первый сон самый яркий.       Обеспокоенный Хёнджин появляется на пороге аккурат в тот момент, когда старший вылезает из душа. Утягивает в объятия моментально, шепчет что-то нечленораздельное и никак не реагирует на просьбу ослабить хватку.       — Волосы ведь сырые, — чуть посмеивается Чанбин.       — Мне так жаль.       — Ничего страшного не произошло.       Хван чуть отступает назад, заглядывает в глаза и поджимает губы.       — Ну да.       — Тебе было бы легче, найди ты меня, рыдающим на полу в позе креветки?       Хёнджин чуть краснеет, мотает головой из стороны в сторону и уходит на кухню, где уже закипает вода в чайнике.       — Спасибо, что пришёл, — кидает старший вслед.       Сказанное Хваном в ответ, утопает в жужжании фена. Тепло и забота, будто неосязаемое подтверждение — ничего страшного не произошло. Необязательно справляться и разбираться в одиночку.       При следующем возвращении кухня другая — особенная. Приглушённый свет, ароматный чай на столе, кусочки аккуратно нарезанного торта. Хёнджин, копающийся в телефоне, забавно округляющий глаза, когда видит очередную смешную картинку.       Чанбин прислоняется к дверному косяку, скрещивает руки на груди, стараясь закрыть появившуюся за сердцем дыру. Ему грустно совсем (не)много из-за того, что во сне не увидел именно это.       — Где Минхо?       — Не придёт, — пожимает плечами Со, — встретимся с ним позже.       — Ну и какой тогда… — начинает Хван.       — Не надо, — прерывает Чанбин, едва слышно вздыхая, — ведь знаешь: если вы одновременно скажете «соулмейт», находясь в одной комнате, пространство схлопнется и выплюнет вас за пределы времени.       — Как что-то важней восемнадцатилетия лучшего друга?       Чанбин пожимает плечами, хотя ответ известен, но расскажи — станет только хуже. По отношению к вселенной, дарящей каждому родственную душу, Минхо на противоположном конце от Хёнджина.       Когда чай заканчивается, Со чувствует размеренно бьющееся сердце и покой, разлившийся по телу. Отчаяние, будто плёнка, окутывавшая до этого, теперь растворилась, не омрачая случившееся.       Перед выходом из квартиры Хёнджин вновь приобнимает, похлопывает дружески по плечу, а Чанбин давит счастливый вздох в складках одежды. В конце концов, он сам говорил: никого кроме Хвана не нужно.       Минхо дожидается на пустующей детской площадке. Смотрит из-под козырька кепки красными глазами. Со вопросительно поднимает брови, но Ли только отмахивается:       — Не ты один спал сегодня хреново.       Хмурость старшего вновь пробуждает тень паники и отчаяния. Без соулмейта ты едва ли нужен хоть кому-то в этой жизни. Бесполезно отрицать, насколько пугающей со временем может стать эта мысль.       — Ну, рассказывай, — обречённо выдыхает Хёнджин, приземляясь на скамейку с таким лицом, будто его друг болен раком и умрёт уже послезавтра.       Чанбин чуть поглядывает на Минхо, но тот на излишнюю трагичность никак не реагирует. Хмурится, покусывает нижнюю губу и будто вовсе не слушает.       — Мир похож на наш, но всё разрушенное, хлипкое и тонуло в темноте или крови. Помню, что там находился кто-то ещё. Кажется, даже несколько человек, один из них гнался за мной весь сон.       — А лицо?       — Не видел ни одного, — отрицательно качает головой Со.       — И не увидишь, — говорит Минхо, — первый сон — отражение того, что видит твой соулмейт.       — Оно не может быть реальным. Там нет ничего живого, нет света, нет безопасности и покоя.       — Ад, — бормочет Хван и Чанбин замолкает, округляя глаза. — Это похоже на ад.       Ли усмехается, вновь собирая на себе вопросительные взгляды.       — Забавно, неправда ли? Соулмейт растоптал твою жизнь, даже не появляясь перед тобой во плоти.       — Минхо! — одёргивает его Хёнджин.       Чанбин напарывается на чужую боль в глазах, хлопает ресницами и не находит внутри себя такой же колючей реплики. Их мир не предполагает существование разбитого сердца, потерянной души и одиночества.       — Он не виноват.       — А кто виноват? Ты? — кривится Ли и повернувшись к Хвану, цедит: — Что скажешь теперь? Понравилось, что твоя любимая вселенная приготовила для друга?       Хёнджин злой взгляд выдерживает, смотрит в ответ не моргая, впитывает предназначенную не ему боль как губка. Впервые на памяти Со отметает эмоции.       — Должно существовать логичное объяснение.       — Логичное? Уж лучше бы ты приплёл к этому что-то ещё, — смеётся вслух Минхо. — Может быть, его соулмейт лежит в психдиспансере с тяжёлой формой шизофрении, утыканный с ног до головы иголками, которые впрыскивают в кровь лекарства. Или он наркоман, под вечным приходом, потому что никто из нормальных людей не видит подобного в здравом уме. Доброе утро, Хёнджин. Добро пожаловать в мир, в котором полным-полно ублюдков, плюющих на так обожаемую тобой связь, и они утянут на дно всех, за кого сумеют ухватиться.       Со прячет руки в карманах, утыкается взглядом в линию горизонта, вновь переживает первые секунды после пробуждения. Осознание произошедшего накатывает волнами, с каждым толчком сильней сгущая над головой непроницаемую темноту.       — Чанбин? — зовёт Хёнджин. — Что собираешься делать?       — Я… — начинает Со и запинается. Ведь так сильно верил в один единственный исход, что не задумывался о других, — не знаю.       — Зато я знаю. — Чанбин переводит взгляд на Минхо и больше не видит боли или отчаяния, которые ещё минутой ранее переливались через разбитый край. Вновь собранный, строгий к самому себе и миру. — Выбрось из головы всё и живи ради себя. Мысли приведут в одно единственное место — тупик.       — Нет, — вскрикивает Хёнджин, вскакивая со скамейки, — так нельзя. Твой соулмейт явно страдает, его нужно найти.       — Как интересно будешь искать, если подсказки — сны, а они не отображают реальность? А что потом, когда найдёшь?       — Ты ничем не лучше, если предлагаешь отказаться, даже не попытавшись.       Чанбин накидывает на голову капюшон, чуть шевелит затёкшими плечами и разворачивается в сторону дома.       — Для того, чтобы выяснять отношения, моё присутствие вам не нужно.       — Чанбин, — разочарованно выдыхает Хёнджин. Со чуть морщится, в груди медленно расползается первая трещина. — Минхо прав. На носу экзамены и поступление, сейчас в этом лучше не копаться.       Каждый следующий шаг даётся чуть легче и когда Чанбин открывает двери квартиры, то больше не чувствует себя собой — цельным.

. ⋅ ˚̣- : ✧ : — ⭒ ⊹ ⭒ — : ✧ : -˚̣⋅ .

      Решение окончательное и бесповоротное — суета со снами подождёт. Голову нужно освободить от лишнего, поскольку на носу экзамены и поступление, к которым необходима хорошая подготовка. Поэтому парень закрывается дома и всё время проводит за учебниками, иногда переключаясь на работу над старыми музыкальными проектами.       Хобби и подготовка вправду хорошо отвлекают: к концу дня Чанбин настолько выматывается, что засыпает и не видит сновидений вовсе. В данный период жизни — как нельзя кстати. О них напоминают только нечастые расспросы Хёнджина. Со, отмахиваясь, возвращался к делам.       Вечер субботы такой же, как и вечер пятницы: учебник, ноутбук, наушники. Только сегодня работа идёт будто из-под палки: идей относительно изменения звуковой дорожки в главном, на данный момент проекте, нет; строчки учебника собираются в кашу, становясь нечитаемыми.       «Пора сделать перерыв» — мелькает в голове здравая мысль, которой Со следует неохотно. Руками тянется к клавиатуре, чтобы найти бессмысленное видео и залипнуть на некоторое время, дабы разгрузить голову.       Стоит пальцам нажать на клавиши, как клавиатура гаснет. Парень хмурится, прожимает кнопки, но ничего не меняется. Вздохнув, Чанбин сдаётся, решив отложить проблему на потом. Наведя курсор на строку поиска, замечает нечто странное.       Вместо начала фразы в строке отображается: «почему ты ещё не спишь?»       Тряхнув головой, Со смотрит на запрос ещё раз.       «Видео с…» красуется в облаке поиска.       — На сегодня хватит учёбы, кажется, — бубнит себе под нос парень, отодвигаясь, чтобы сделать кофе.       Колёсико игрового кресла наезжает на небольшой предмет, заставляя Чанбина нахмуриться и наклониться, чтобы посмотреть, в чём проблема.       Причиной становится сложенная втрое бумажка. Со смотрит на неё, пытаясь вспомнить, при каких обстоятельствах она могла тут оказаться, а когда на ум ничего не приходит, то просто вытаскивает её из-под колеса.       «Empty» — гласит надпись на листке.       Бумажка летит в небольшую мусорку на рабочем столе, а Чанбин направляется на кухню, чтобы наконец заварить желанный кофе.       Взяв банку в руки, не удивляется из-за того, что не чувствует её веса, но удивляется, когда не видит внутри молотые гранулы. Со лезет в шкаф за новой пачкой, но ничего не находит.       — Какого хера… — шипит парень, беря в руки органайзер с приправами, убеждаясь, что абсолютно все они — пусты, словно никогда и ничего в них не было.       — Во мне так же пусто, — бесцветно звучит со стороны, — совсем ничего не осталось.       Последнее, что слышит Чанбин — звон склянок, упавших на пол.