«Их звездный час»

Прежде она была уверена, что главным цветом её работы будет белый. Белые бинты, белые халаты, белые больничные стены, белые постели, белый гипс, облаченные в белое санитары, белые листы назначений и температурных графиков, белые порошки и белые мази… Теперь, когда у нее появлялось время подумать, она грустно усмехалась своим наивным представлениям о работе врача. Белый оказался последним цветом, который можно было увидеть в военном госпитале. Черная, обугленная одежда вытащенных их-под завалов людей, белесо-желтый гной в плохих, воспаленных ранах, застиранное до серости больничное облачение всех работников, бесцветная и безвкусная каша, которую готовили из остатков городского продовольствия, невообразимого цвета занавески, отделяющие кровати бредящих, горящих в лихорадке людей, темно-серые стены подвала, покрытые черно-зелеными влажными пятнами, куда они бегали всякий раз, когда выли сирены, предвещающие воздушный налёт Люфтваффе, пыльно-пепельные, контуженые люди, наплыв которых случался каждый раз после такого налёта и красный… Красный был повсюду. Пропитавшиеся засохшей кровью бинты, ярко-алые брызги на стенах операционной после очередной ампутации, ещё не отмытые санитарками, струи тошнотворно-красной воды в раковинах, когда они отмывали руки, чувствуя себя мясниками, палачами, головорезами, варварами… Кем угодно, только не врачами. Красный был теперь самым распространенным цветом. Ей казалось, отныне она смотрит на окружающий мир сквозь испачканное кровью стекло. — Снова спишь с открытыми глазами, Анна? — окликнул её Ханс. — Идем, есть работа. Ханс был таким же молодым врачом, как она, вчерашним студентом, едва закончившим Оксфорд, но уже мобилизованным в главный военный госпиталь Лондона. Анна стряхнула с себя немое оцепенение, которое охватило её после очередной бессонной ночи, и почти бегом последовала за ним к операционным. — Ты сегодня одна. — Но как? Это же против правил. Ханс только пожал плечами. — Что поделать, слишком много пациентов, — бросил он устало. Когда они вошли в большой зал с высокими арочными сводами, всё пространство которого разделялось тканевыми ширмами на несколько операционных, в нос им ударил густой запах свежей крови, усиленный аномальной для апреля жарой. Чем только не пытались поначалу молодые хирурги перебивать его, но спустя месяцы напряженной практики, Анна бросила эти попытки. К этому времени усталость и отупение, усугубленное постоянным недоеданием и переработками, смазывало всё, что не касалось её непосредственных обязанностей. Только снимая халат и прорезиненный передник в конце дня и отмыв себя в душе, она начинала чувствовать что-то кроме постоянной холодной необходимости держать скальпель как можно тверже. Запах был последним о чем она задумывалась. Шагнув в одну из временных операционных, которую она безошибочно определила по своей операционной сестре, она увидела, как её команда торопливо срезает обгоревшие лохмотья одежды с военного летчика. К металлическому запаху крови примешивался стойкий дух гари, жженой резины и масла. — Анестезию сделали? — спросила она, тщательно дезинфицируя руки. — Еще нет, он просто без сознания. Много крови потерял. — Чего вы ждете? Подключайте его. Анна надела маску и перчатки. — Озвучьте основные повреждения, — попросила она старшую сестру. — Открытый перелом голени, осколочный… — начала перечислять та. «Снова ампутация… А он ведь еще такой молодой», — отстраненно промелькнуло в мыслях Анны, пока она привычно прикидывала фронт предстоящей работы. Ей подумалось, что пациенту, должно быть, неудобно лежать. Голова его запрокинулась назад — из-за роста он едва помещался на операционном столе, его руки тяжело и неподвижно замерли вдоль тела. Её внимательный взгляд зацепился за темно-красную струйку из его уха, скользнул по бледной, перепачканной засохшей кровью шее. Сестра как раз срезала футболку, и она отвела глаза, сосредоточившись на переломе. Несмотря на десятки проведённых операций, она снова ощутила знакомый холодок, пробежавший вдоль позвоночника при взгляде на ярко-красную внутренность раны. — Контузия, вероятно. Ожоги — степень вторая, не больше, — продолжала медсестра, по мере того, как с летчика снимали форму. — Ссадины, ушибы, но это уже мелочи. Парень родился в рубашке. Я слышала, что его самолет подбили, но он успел выпрыгнуть. «Может, для него ампутация станет спасением… Летчики на войне долго не живут» Кто-то принес простыню, прикрывая его тело, освобожденное от тяжелой лётной формы, кто-то приложил маску с эфиром к его губам, кто-то уже ставил катетер в вену. Включили хирургическую лампу, которая залила стол ярким светом, делая жару ещё более невыносимой. Пока операционная команда была занята всеми этими манипуляциями, Анна различила в повседневном шуме госпиталя посторонние звуки — быстрые шаги тяжелых ботинок, отдающиеся эхом в просторном зале и возмущенные реплики санитарок. — Мне нужен пилот, которого только что сюда доставили, — возбужденный голос, настроенный на сражение масштабов Битвы при Ватерлоо, достиг её ушей. «Это к нам…», — обреченно подумала она, закатывая глаза. Стараясь не прикасаться ни к чему руками, она проскользнула за шторку и нос к носу столкнулась с нарушителем спокойствия — тоже летчиком, судя по одежде. Глаза его лихорадочно горели, мышиного цвета волосы взъерошено торчали в разные стороны, а решительная поза говорила о готовности прорваться прямо в операционную. — Что вам надо? — спросила Анна как можно холоднее в надежде остудить его пыл. — Только быстро, пока мы тут говорим, ваш соратник умирает. — Нельзя ампутировать. — Я так и знала. Что еще? Может быть, сами возьметесь оперировать? — Прошу вас! — Даже если я соберу его ногу в кучу, высока вероятность заражения… — Вы не понимаете, у нас каждый пилот на счету, а Кристоф, он… Вы бы видели, как он уделывает этих мэссеров. Нельзя его списывать! Я не буду говорить, сколько фрицев на его счету, я лучше скажу, что этого квартала уже могло бы и не быть, если бы не он. — Кто он вам? — спросила она после недолгой задумчивости. — Командир. Анна подняла бровь в недоумении. — Хорошо-хорошо. Он мой друг детства. Анна смерила пристальным взглядом летчика, который смотрел на нее так, будто от нее зависела судьба всей войны. Каждый смотрел на нее так. Все они одинаковые. Как же она устала. — Я сделаю всё, что смогу, — ответила она с тяжелым вздохом и скрылась за занавеской. Мозг её, получив новую задачу, лихорадочно перестраивал план операции. Что-то в упрямом взгляде карих глаз этого летчика и в его убежденных словах заставило её хотя бы попытаться. Пациент уже был полностью подготовлен, а Анна как раз раскладывала на стерильном столе стальные пластины, которыми ей предстояло скрепить кости, когда в их операционную ворвался главный хирург, её прямой начальник. Его быстрый взгляд мгновенно оценил обстановку настолько детально, что Анна задумалась, а так ли им нужен рентгеновский аппарат в больнице? Кажется, в каком-то комиксе она читала о супергерое, который умел так, и едва сдержалась, чтобы не рассмеяться, представив пухленькую фигуру доктора Стрэттона в обтягивающем костюме и плаще. — Что тут творится? Зачем вам сталь, если тут нужна пила? — спросил он, кивнув на развороченную ногу пилота. — Доктор Стрэттон, я считаю, на этот раз можно обойтись без ампутации. — Вы считаете… — сказал он, скептически смерив её взглядом и поджав губы. — Ох уж эти молодые, амбициозные хирурги с комплексом Бога. Доктор Стрэттон наклонился над открытой раной и принялся рассматривать раздробленную кость. — Это пилот. Он не сможет больше летать, если мы отрежем ему ногу. — Молчать. Анна едва сдержалась, чтобы не сложить руки на груди, вовремя вспомнив об их стерильности. Но закатить глаза эта самая стерильность ей не помешала. — Основные сосуды целы… Надо же. Несколько больших осколков, их можно скрепить штифтами. Стопа теплая, рефлексы не очень яркие, но присутствуют, — бормотал доктор, ни к кому конкретно не обращаясь, пока осматривал, ощупывал и проверял реакцию с помощью булавки. — Может быть, вы и правы… Только, хватит ли вам таланта? Он резко распрямился, уставившись Анне прямо в глаза поверх маленьких очков. — Это дрянная рана, грязная, — сказал он, ткнув пальцем в сторону стола. — Чем вы думаете останавливать сепсис? Карболкой? Эта дрянь слишком токсична, не мне вам говорить. — Я хотела бы попробовать применить пенициллин. — Что? Пенициллин? Чушь! Это все выдумки и мечтания высоколобых господ. Это может и любопытно в теории, но не на практике. Нет. — Доктор Вестергард рассказывал мне об опытах с пенициллином, которые как раз проводят в Оксфорде. Я с удовольствием рассказала бы вам о них подробнее прямо сейчас, но напоминаю: у нас на столе пациент под наркозом. — Дерзкая девчонка, — пробормотал он себе под нос. — В таком случае, не смею вас больше задерживать. Зайдите ко мне потом. Анна выдохнула, когда он испарился из операционной так же стремительно, как и появился. Она подняла со столика со стерильными инструментами ослепительно блеснувший в её руке скальпель и сосредоточилась на работе.