***
Через некоторое время после взрыва в лесу. Рыжая, коротко стриженная, девушка открыла глаза и попыталась оглядеться. Голова раскалывалась, а в ушах звенело. Перед ней было чистое безоблачное небо. Острые верхушки величественных елей тянулись к нему. Солнце только-только начало восходить. В горле пересохло от пыли, а в глаза будто песка насыпали. Хотелось встать, но как только девушка попыталась пошевелить ногой, тело пронзило острой болью и она оставила попытки подняться. Опустив взгляд вниз, заметила сильную кровоточащую рану на внутренней стороне бедра. Откинулась на землю, устало вздохнув. —Надо перевязать, а то инфекция попадёт и конец... Перевела взгляд в сторону и отшатнулась от неожиданности. Справа лежал такой же, явно, контуженный немец, пристально глядя на неё, но одновременно в никуда. – Ты кто? - резко спросил она. – А ты кто? – А? Кто ты? – Я? Немецкий офицер, а ты кто? - громко причал он. Она снова взглянула на него непонимающим взглядом. – Я немецкий офицер! – О, я тоже! — А? Громче говори, что ты шепчешь? — Я тоже! Я тоже немецкий офицер! — И как тебя зовут? Какая часть? — Чего? — Зовут тебя как? — А тебя? — А? — А тебя как зовут!? — Я первый спросил! — А я вторая! — Что? — Ты оглох что ли? — Нет! Я – немецкий офицер, а ты кто? — А ты? — Я – немецкий офицер! — Очень приятно! Я –Рин! — А?! — Рин я! Глухой. — Ага, ты не немецкий офицер! — Что?! — Не немецкий офицер ты! — Что? — Ты. Не. Немецкий. Офицер! — А ты? — А? — Что «А»? — А ты кто? — Да говорю же, я немецкий офицер! — Я тоже! — А? – Что ты всё орёшь, иди убейся! — Тоже немецкий офицер?! Врёшь! — А ты? — Курва! —А я Рин! Приятно познакомиться, офицер! — Что? —А? — А ты? — Я? — Я тоже! — Тебя заело? — А тебя? — А меня подорвало! —А?! — Подорвало меня, говорю! — О, меня тоже! — А я немецкий офицер! — Да что ты пристал-то ко мне? Я вообще думала, что немецкие офицеры статные и красивые, а ты по-моему где-то лукавишь, черт. — А?! —Что?! Страшный ты, говорю! – Я тебя сейчас пристрелю! – Ну если попадёшь хотя бы куда-то, то я прям аж сейчас встану и похлопаю***
Она пришла в себя. Голова гудела, а тело невыносимо ныло и болело. При малейшей попытке двинуться её будто пронзало тысячи острых мелких ножей. Руки были все также связаны, а сама лежала на полу. Натертые грубой веревкой запястья ощутимо ныли. — А я уж думал, что ты сдохла.- холодно заявил оберфюрер, закуривая.– Скажи мне вашу цель и командира и тогда я убью тебя быстро. — Да пошёл ты! Я сдохну, но ничего не скажу! — Вот скажи мне, - он глубоко затянулся, - неужели тебе хочется мучиться? - медленно выдыхал, с удовольствием смотря за тем с каким страхом и ненавистью девушка следила за каждым его движением. Промолчала. — Это развяжет тебе язык. Офицер подошёл к еврейке, схватил за волосы, задрал ей голову и, после чего грубо сжал скулы и потушил сигарету об язык, снова ударил по лицу и отошёл обратно к столу. — Имя. Цель. Командир. — Ирэн Хомич. Цель – уничтожение нацисткой верхушки в нашем городе. Командир – я. Доволен, псина? — Отчасти. - молодой офицер тяжело выдохнул. Обошел стол. Открыл ящик после чего достал оттуда револьвер и пять пуль. — Знаешь, я не плохой человек. Я просто, ненавижу тебя и твоих сородичей, но не отрицаю, что лицо у тебя миленькое. - он вставил одну пулю в барабан, крутанул его и наставил на девушку, - Предлагаю сделку. Давай поиграем в «русскую рулетку?» Пять пустых - один заряженный и так, пока не останется наоборот. — Лучше сразу пристрели. Не хочу видеть твою постылую рожу перед смертью! — Считай, что это твой билет в жизнь. Выживешь – и больше тебя не трону целых две недели. Они смотрели а глаза друг другу с явными ненавистью, презрением и любопытством. Он был спокоен и равнодушен. Метал пистолета слегка холодил кожу. Девушка едва заметно сглотнула. Внутри всё сжалось от страха и волнения. Да, она понимала что умрет, и пусть лучше так, чем от очередной пытки своего мучителя, но это не отменяло её желания прожить хоть бы ещё неделю. Её лицо не выдавало ни одной эмоции, пока внутри разрасталась буря. Он нажал на курок. Второй раз. Третий. Четвертый. Пятый. Девушка осознавала, что скорее всего, нацист выстрелит и шестой раз, а поэтому весьма удивилась когда тот недовольно вздохнул и вставил ещё один патрон. — Повезло. Последний из пяти попыток. Пять заряженных и один холостой. Удача и на этот раз осталась на стороне девушки. Хидан убрал пистолет и достал из стола листок, подошёл к девушке, зажав ей нос и рот рукой, задирая при этом ей шею, отчего та лишь шипела от жуткой боли. — Ника Сойхер. Я прекрасно знаю как тебя зовут, твою семью, всю вашу грязную вшивую шайку подпольщиков. Мне важен был сам факт унижений и издевательств над тобой. С каждым словом он все сильнее задирал ей голову. А после, поджёг бумагу и кинул в неё. На счастье еврейки одежда не воспламенилась, будучи насквозь мокрой от воды, крови и пота. — Если думаешь, что в сказку попала – хуй тебе. - нацист резко поднял девушку за волосы и вышел из дома, волоча её за собой. Она еле передвигала ногами, головой кружилась, сильно тошнило. Хотелось пить. — Закройте эту суку недели так на две. Проверяйте периодически, чтоб не сдохла, а если сдохнет, то мне доложите. - оберфюрер грубо швырнул девушку в ноги караульным, - Жрать можете не давать – не заслужила. Если узнаю, что если кто-то из вас трахнул эту шваль, - глаза его вновь блеснули красным. - яйца отстрелю. Не дожидаясь ответа, молодой офицер развернулся и отправился домой, насвистывая под нос какую-то песенку. Три солдата взглядом проводили его, а после переглянулись и с недопониманием уставились на полячку. — И что нам с ней делать? — Может пристрелить, чтобы не мучилась. — Ага. Тебя потом вот этот пристрелит. — Точно, у нашего начальства, явно, на девку планы. — Кретины вы, парни. Начальство сказало, вы – выполнили. А то что делать, что делать? Не забывайте, что мы солдаты, а уже потом люди. — Да кто вас людьми то назвал...- одними губами прошептала она. Двое из них бестактно подхватили еврейку под руки и направились в сторону карцера, в еще один так и остался нести службу.***
Сколько продолжалось – неизвестно, но в какой-то момент, девушка собралась с силами и встала, попутно достав из кобуры пистолет, наставляя его и на без того раненого офицера. — Одним уродом меньше! - усмехнулась она. — Стой, дура! - он рефлекторно приподнялся на локтях, выставляя перед собой руку, - Ты же сдохнешь без меня! — Лучше я сдохну, забрав с собой нацистскую падаль, чем буду играть в благородную спасительницу, а ты меня пристрелишь, стоит мне только отвернуться! — Дура! Со мной у тебя есть шанс выжить! Никому ты не нужна, раз за тобой никто не пришёл! — А сам то! Ты тоже мало кому нужен! Что-то я не заметила немецкий отряд, рыскающий с собаками по всему лесу в поисках одного из них. Между ними возникла гнетущая тишина. Полячка все также держала направленным пистолет на нациста, но палец со спускового крючка уже убрала. — Мы оба никому не нужны! Давай уйдём! Мы поможем друг другу! Я помогу тебе! Ты еврей, тебя все равно повесят! — Я смогу и без тебя выжить! Они смотрели друг в другу в глаза. У Цукерберга все также читалась глубокая усталость, а также сильная жажда жизни. Ярость и злоба, постепенно развеялись у полячки и та, развернувшись направилась в глубь леса. — Эй, ты куда? — От тебя подальше! - резко сказала она, - Что разлёгся? Вставай давай, а то без тебя уйду, а у нас, вон, волки водятся! Молодой человек встал и, пошатываясь, неуклюжей походной побрел за хромающей девушкой. Они оба осознали, что не нужны своим и жизнь одного находится в руках другого.***
Спустя, две недели она снова сидела перед ним. Ещё более дистрофична: неестественно бледная с земляным оттенком кожи, чёткие скулы и линия челюсти. И без того тонкие губы стали бледны, от того уж практически незаметны. Темно-русые волосы изрядно поредели, а ногти сломаны под самый корень. Иссиня-чёрные, местами фиолетовые, не проходящие гематомы, местами гноящиеся раны и ссадины. — Какое жалкое зрелище! - губы его скривились в презренной улыбке. – Отвратительно! Но одно в ней оставалось неизменным: глаза. Большие. Голубо-карие. С ненавистью и непокорностью они следили за каждым шагом, жестом, движением офицера. Та ярость, что пламенным огнем горела в них будоражила, восхищала и невыносимо злила его. — И что ты молчишь? Девушка, как могла, в презрении ухмыльнулась. — Мне о чем разговаривать с таким животным, как ты! Голос её звучал глухо и хрипло. Оберфюрер молча подошёл к ней и снова ударил по лицу, держа при этом за волосы. Девушка сдержала стон. Разбитые и искусанные губы вновь кровоточили. Снова из носа пошла кровь. — Я снова спрашиваю: Кто ваш командир, сколько вас и какова ваша цель? Партизанка подняла глаза. Несколько секунд собиралась силами. — Я... уже все тебе сказала, немецкая ты тварь! И снова удар, сильнее, чем прежде. Мёртвой хваткой держал за шею. Хидан достал из кармана нож. Лезвие сверкнуло прямо перед её глазами, а холодная сталь прикоснулась к щеке. — Я не боюсь умереть. — А я и не собираюсь тебя убивать. Пока. Намотав волосы на руку, молодой человек приподнял её, а после, отрезал их, брезгливо отряхнув руки. Снова звякнул ремень, снова все повторилось. Теряя сознание, девушка приходила в себя от резкой точечной боли: нацист тушил об неё спички и сигареты, когда курил, периодически обливал её водой. — Я не слышу, что там бормочешь, еврейская псина!- Хидан крепко схватил девушку за шею и подбородок. Та лишь, как в бреду, шевелила губами, взгляд её был мутный и безучастный. Вскоре, он окончательно потух, а глаза закрылись. Полячка сидела точно мёртвая, спиной опираясь на спинку стула. Голова ее задрана, а руки висели. Неестественно худая, с выпирающими костями, с не густыми, как раньше короткими волосами. Избитая и измученная. То что она жива говорило частое сбитое дыхание, шевеление губ, редкий тихий полу юстон и мелкая дрожь по всему телу. Нацист сел на край стола, наблюдая за страданиями партизанки. Через время та пришла в себя. Чистым, пронзительным взглядом, уставилась на нациста. — Ты хочешь мне что-то сказать? - тот самодовольно улыбнулся. Девушка молчала, лишь осматривая его и окружение. После, она медленно моргнула. Попыталась закашлять, но передумала. С каждым резким вздохом, тело пронизывало острой болью. Тяжелым шагом офицер СС подошёл к ней. Девушка была не в силах что-то сказать. Молча смотрела ему в глаза, желая, чтобы он её застрелил или повесил. — Ну что молчишь, красавица? - едко засмеялся, - Зачем же ты так поступаешь с собой? Ну давай, ответь что-нибудь! Пристальный, цепкий взгляд не менялся. Партизанка все также с некой гордостью смотрела на своего мучителя. Но через время силы покинули её и та отключилась с некой надеждой на то, что это все вскоре кончится. Но ей снова пришлось открыть глаза, почувствовав, как о шею тушится очередная сигарета. — Ответь мне! - очередной удар окончательно привел Нику в чувства. — Я уже всё сказала! Что тебе ещё от меня надо? - её тяжёлое, сбивчивое дыхание и тихий хриплый голос на животном уровне удовлетворял нациста. — Мести. Из-за тебя, паскуда, погиб мой боевой товарищ,- он замахнулся,- и я самолично хочу извести вас всех. Я самолично хочу перестрелять и перевесить вас всех, а тех, кто не сдохнет – отдать на растерзание голодным псам. Голова кружилась, сознание затуманено. Периодическое прояснение сознания становилось все реже, да и то от невыносимой боли. Очередное прояснение было большим, чем обычно. — Понимаешь, я парень и парень молодой, красивый, но, неженатый и невесты у меня нет. А вот квартира есть и там надо кому-то убираться, готовить жрать и стирать вещи. — Иди, найми себе шавку, которая и будет тебе прислуживать. — Так неинтересно. Еврейка уже хотела было ответить очередным отказом, но замолчала, осознав, что это её шанс. Шанс на месть, шанс на возмездие, шанс на справедливость. Она вздрогнула, когда оберфюрер крепко схватил за плечо и грубо поднял, после чего толкнул, заставляя идти. Офицер шёл гордо, уверенно. Мёртвой хваткой держал за шею девушку, периодически, ударяя говоря о том, чтобы шла быстрее.***
Они с настороженностью смотрели друг на друга. Каждый жест, взгляд, вздох - всё вызывало подозрение. Уходя все дальше в лес, партизанка все больше понимала, что не знает эти места и все более сильно петляла между деревьями, думая о том, что в случае своей смерти умрет и нацист. Оглядывая кору, муравейники и другие ориентиры, она пыталась запомнить местность. Он же старался идти рядом, не открывая спину и сильно не отставая. Голова гудела, перед глазами все периодически плыло, отчего пара то и дело останавливалась на минутный отдых. Недоверие, напряжение и гнетущая, словно пожирающая их с головой тишина между ними росли с каждой секундой и, в конце концов, стали невыносимой. — Да когда ты убьешь уже меня?!- первым не выдержал связист. — Это я у тебя хочу спросить, рожа ты фашистская! — Я? Я вообще за тобой иду! Я даже не знаю: куда и зачем! Мы этот пень, - пнул трухлявый пень,- уже третий раз проходим! Я считаю! — Ну так пересчитай! Это другой пень, придурок! Что ты орёшь? Иди нахрен сам убейся! Я не глухая! Понятно? Не глу-ха-я! — Куда мы идем вообще? — На кудыкину гору. Слышал что-то про такое? А я слышала! Родственники из Беларуси говорили. Эх ты, необразованная деревенщина! — Сама ты деревенщина! По ощущениям прошло несколько часов. Бесчисленные привалы стали еще чаще, а жажда еды и воды острее. Необычная компания, остановилась у поваленного дерева, внимательно прислушиваясь как к окружению, так и друг к другу. Каждый ожидал ножа в спину в прямом и переносном смысле. — А тебе вообще кой смысл меня спасать? - Акихико повернулся к девушке, которая в ручье промывала рану. — Чтоб ты не орал лишний раз про спасение моей жизни с помощью твоей! На весь лес разглагольствовал об этом пару часов назад. Что ты вообще присосался ко мне? Не нравится – иди отсюда в другую сторону. Мне такое же дело, как и тебе, немецкая ты псина! Он глубоко вздохнул, после чего достал что-то из кармана и бросил Рин. Та рефлекторно отпрыгнула от предмета и подошла к нему только спустя несколько секунд. — Мыло? Воняет, ужас! — А ты не смотри на запах! Мне вшивые товарищи не нужны! Давай обрабатывай свою рану, голову помой, да пошли. Время до заката еще есть. Надо бы укрытие найти. Посмотрев на еврейку и прикинув, где находится рана, молодой офицер безучастно отвёл взгляд в сторону. — Если я повернусь к тебе спиной, то какая гарантия, что ты не убьешь меня? — Такая, же гарантия, как и ты сейчас не пристрелишь меня! Хомич не отводила взгляд от снаряжения связиста. От сумки, ранца, странной цилиндрической формы вещи, каски и, что самое удивительное для неё – котелка. Поняв, что гауптман, явно в ней не заинтересован, еврейка размочила уже присохшую к ране одежду и ловким движением отрезала куски ткани, выжала их и убрала в карман. После – промыла рану. — Голову не забудь. Я пол мира прошёл не для того, чтобы меня вши насмерть сожрали. — Ой- ой-ой-ой. Какие мы нежные! Не волнуйся, псина, вши тебе не страшны, а вот блохи тебя помучают, при чем свои же. Смотри не распускай их далеко, а то и меня загрызут. Покривлявшись, она все же выполнила его просьбу. — На. Ирэн уже подошла к нему и, увидев, что протягивает ей парень, отшатнулась. — Это что ты мне предлагаешь? Ты ради этого мне жизнь сохранил! Так вот слушай меня сюда, похабное ты животное! — А ну цыц! Не собираюсь я спать с тобой! - щёки его слегка покраснели, - Это вместо жгута! Не буду же я тебе свой ремень давать! Испорченная девка! Тебе лет то сколько? — Семнадцать! А то ишь, что удумал! Я вас таких извращенцев знаю! Ты не первый такой. — Да не собираюсь я спать с тобой! У меня вон, невеста... была... Девушка рассмеялась, но увидев, как поник и без того грустный Акихико замолчала и молча приняла то, что он протягивал. Бинтом перемотала рану, пока офицер ходил в лес. Презервативом сделала импровизированный жгут. — Да не дёргайся ты! - офицер Вермахта аккуратно приложил к девушке по двум сторонам ноги две толстые ветки и начал перевязывать. - Давай, доковыляем с тобой. Он подхватил её. Так, странная парочка, состоящая из уже бывшего офицера Вермахта и польской партизанки направилась дальше вглубь, навстречу собственной погибели или же спасению.***
Если распределить предыдущие две недели по кругам ада через которые прошла девушка, то остановилась она на восьмом, а вот девятый наступил в первые три дня в доме офицера СС. Постоянные угрозы, избиения и унижения смешивались с тяжёлыми нагрузками. И без того обессилевшая, худая и слабая, еврейка была вынуждена таскать предметы в свой, а, иногда, и вдвое больший рост и вес. Нацисту могло показаться, что шкаф или тяжелая тумба стоит не в правильном месте и, терпя смех, побои и бесчисленные оскорбления, полячка принималась выполнять все его прихоти. Если же новому хозяину казалось, что полы плохо вымыты или же только что вымытая посуда недостаточна чистая, то цикл продолжался. Вдобавок ко всему, питалась она остатками хлеба, да водой с сахаром для поддержания хоть какого-либо функционирования организма. И то, даже это «питание» приходилось растягивать на весь день. Голый, холодный, твёрдый деревянный пол и собственный руки стали её кроватью и подушкой, а сквозняк – одеялом. Специально, неоднократно оберфюрер поворачивался к ней спиной. Провоцировал. Глумился над беспомощностью еврейки, всем своим видом показывая, что она ничего не сможет ему сделать. Но несмотря на всю ту беспечность, с которой нацист относился к полячке, он тщательно следил за тем, как и что она готовит. Каждое лишнее, по его мнению, движение сопровождалось очередным избиением. Несмотря на на все это, Ника выжидала и грезила одним моментом – холодной продуманной местью. Её жажда помогала ей держатся. Ненависть к нацисту, растущая день ото дня, заставляла жить, просыпаться каждое утро, выжидая лишь одного момента. Одной единственной оплошности хватило бы Сойхер, чтоб раз и навсегда избавить мир от этой сволочи. И пусть ценой своей жизни, пусть терпя боль и мучения 3аждый божий день, но она обязательно сделает это. А если он захочет её убить, то, как думала сама девушка, просто обязана забрать его с собой. За подругу, за свободу, за родину, но она должна отомстить этим мразям, что посмели сунуться на их земли. Но не сейчас. Пока нельзя. С бессильной яростью смотря на его спину, ей оставалось лишь грезить о том, как пустить ему пулю в лоб. — Грязное еврейское отродье! - хмыкнул нацист, с наслаждением и одновременным отвращением облядывая её. Девушку крупно трясло. — Я все равно убью тебя! Я убью тебя чего бы мне не стоило... - Ника шептала, не в силах поднять головы. Офицер смотрел на неё сверху вниз. Сейчас, в этом измученном, забитом и истощённом человеке сложно было узнать ту красавицу, которой была при первой с ним встрече. Он резко присел на корточки, а Сойхер поджала ноги, со страхом смотря на немца. — Ты, может, пить хочешь? - его холодный тон пробирал до костей. Гордость и ненависть на секунду затухли. Кротко кивнула. — Я не слышу! — Да. - Ника сказала это одними бледными, тонкими, разбитыми и кровоточащими губами. Офицер СС резко поднялся, отчего еврейка инстинктивно сжалась, пошёл на кухню, налил ей воды и снова сел напротив девушки. Та со страхом смотрела на него, ожидая то, что нацист выплеснет ей воду в лицо. Но, на её удивление, он потянул ей стакан. — Да, ты и правда самая настоящая собака. Словно дикий зверь, еврейка смотрела на своего мучителя, жадно глотая воду. — И к чему такая щедрость? Ты туда подлил что-то и я скоро сдохну? — Если ты сдохнешь тут, то мне придется тащить твой труп до ближайшей канавы. Дрожащими руками вернула стакан владельцу. Тот развернулся и кинул стакан в раковину, еле расслышав короткое «спасибо» за спиной. Вышел на балкон и закурил. — Аки...Прости меня, Аки. Я не смог по-человечески тебя проводить в последний путь. Аки, мы прошли с тобой всю войну вместе и, неужели, ты оставил меня одного в самый тяжёлый момент? Подул сильный ветер. — Ты никогда не хотел этой войны, но хочешь ли ты мести? Дай знак, Аки! Ветер резко стих. — Я так и думал. - он тяжело выдохнул осознавая, что ныне покойный друг, явно не жаждет отмщения.***
А тем временем, в лесу странная парочка состоящая из некогда врагов, брела всё дальше в дебри. — Не, так дело не пойдёт! - молодой человек скинул руку девушки со своей шеи. – Бросить меня решил, сучара? Аки снял с себя рюкзак и остальное. — Заткнись ты. Потом отблагодаришь! - он повернулся к ней спиной пригнулся. - Давай, и-го-го! Вещи только мои захвати с собой, а то всё, хана нам! Партизанка недоверчиво приняла этот жест доброй воли, но всё же взяла вещи офицера и неуклюже вскарабкалась тому на спину. Он выпрямился, перехватил поудобнее для себя, не обращая внимания на бубнеж и замечание девушки, что ей больно, и пошёл дальше, стараясь как можно аккуратнее переступать ветки, кочки и другие препятствия на своем пути. Через довольно длительное время остановился. — Ваши заходят сюда? — Нет. — Слезай тогда. Тут заночуем, а утром дальше пойдём. — А кой ты мне доверяешь вообще? Может, мы тут каждый день собрания устраиваем и тебя вот-вот схватят и повесят! А? Цукерберг за считанные секунды выхватил пистолет из кобуры, перезарядил и приставил ко лбу Рин. — Я заберу тебя с собой. Девушка, уставившись на немца, стояла в ступоре, стараясь подумать дальнейший план действий. – Ты больной?! Совсем из ума выжил, придурок? Но, на удивление, он разрядил орудие и убрал обратно. —Да ладно тебе! Я же пошутила, что ты? Поверил? Парень не ответил. Побродив пару минут по округе, он спустился в низину. Там оттаскал нескольких старых, но крепких веток, и соорудил из них что-то похожее на шалаш, после чего, укрепил её ветками поменьше, а замаскировал это дело свежими и закидал верхушку землёй, сделав из всего этого нечто наподобие продолжения края оврага. — Если не приглядываться, то куст-кустом!- отряхнул руки друг об друга. - Милости прошу, к нашему шалашу! — А эта штука от малейшего ветерка не развалится? - Хомич недоверчиво спустилась к постройке и проковыляла вокруг. — Это страна твоя развалилась! А моя штука еще до конца войны простоит! И вообще, не нравится - иди строй себе сама! Женщины! Акихико достал плащ-палатку и с ней залез внутрь. Его спутница пару минут постояла и залезла к нему. На её удивление, уже бывший, офицер Вермахта, спал. — Эй! Ты что спишь что ли? Это очень опрометчиво, товарищ! Но тот не отзывался. Спустя несколько минут бесполезной тряски и попытки разбудить странного попутчика, партизанка настороженностью улеглась рядом, лицом к нему, а также, вытащила из высокого сапога кинжал и спрятала его в рукав. Она внимательно следила за его дыханием. Когда парень неожиданно перевернулся на спину, девушка резко отпрянула от него, переложив рукоятку острого кинжала в ладонь. Она, не дыша, следила за за ним, замерев на месте. Открыл глаза он только ближе к рассвету. Повернувшись, увидел сидящую у стенки импровизированного жилья, затачивая какую-то ветку. – Чем ты занимаешься? - поинтересовался он. – Лук. - коротко бросила она, пряча зевок в рукаве. - Растрачивать пули просто так нельзя. А ещё не известно сколько нам тут торчать. – Ты вообще спала? Выглядишь как труп. - посмеялся он, разглядывая её. – Ха-ха, как смешно. Ты настоящий джентльмен. Умеешь сделать комплимент даме. - закатила глаза Рин, махнув в его сторону кинжалом. – Ну уж прости, что вижу – то пою. Полячка кое-как встала, закрепив сделанный за ночь лук и несколько десятков стрел за спиной. – И когда ты только успела всё это сделать и принести столько палок? – А меньше спать надо. Так всю жизнь проспишь. А если бы на нас напали? Вот что бы ты делал? Правильно: спал. Всё спал, спал и спал. А мы думали ты сдох. – Кто...мы? - осторожно спросил он, озираясь по сторонам и пододвигая ближе винтовку. – Кто-кто? Я и твоя совесть, идиот. – Хватит бубнить. Я хоть не выгляжу как восставший из ада, в отличие от некоторых. – Собирайся, идем добывать пищу. Как неандертальцы. И винтовку не забудь, мало ли что. – Ты определись что тебя надо: лук или винтовку. – Заткнись и пошли, а то голодным останешься. Покачав головой, он, громко охая, все же поднялся с импровизированной постели. — Как твоя нога? Столь простой и неожиданный вопрос застал Ирэн врасплох. — Нормально. — Ну вот и славненько. Дальнейший путь они продолжили молча. Прошло несколько часов после того, как они устроили засаду на дичь. Немецкий офицер, который до сей поры питался хоть и скудно, но регулярно был более терпелив, чем его спутница. Она то и дело направляла лук с уже натянутой тетивой на любой звук. У обоих сводило от голода животы, но оба молчали, осознавая то, что разговор может спугнуть и без того не появляющихся животных. Наконец, раздался шорох. В метрах пятнадцати от них показались уши зайца. Стараясь не дышать и успокоить стук бешено стучащего сердца, Рин прицелилась. Губы её иссохли и потрескались. Пьянящее чувство захлестнуло полностью. Дождавшись, когда дичь окончательно потеряет бдительность, она выстрелила. Стрела пролетела метров пять и упала, спугнув тем самым зайца. Аки, словно дикий зверь, погнался за ним, на ходу метнув нож, который вошёл в землю, даже не задев перепуганное животное. — Да чтоб чёрт его побрал! - немец разочарованно сел на землю и от досады начал стругать ветку, делая на ней зазубрины. — Слушай, - еврейка воодушевлённо посмотрела на него, - А как вообще тебя зовут?! — Акихико. Просто Аки. Акихико-Аки Цукерберг – Гауптман войск Вермахта. Связист. Воюю с тысяча девятьсот тридцать девятого года. Призывник. Четыре ранения. Три лёгких и одно тяжёлое. Состоял в шестой армии. Что-то еще? - он безучастно ковырял землю. — Ого. - выдохнула она. - А я только имя спросила... Девушка села и принялась кинжалом заострять толстую палку, после чего сделала на нём зазубрины. — Вот он – гарпун! Вставай! Идём на рыбалку! Засучивай рукава, немецкая псина! Тот тяжело вздохнул и пошел за ней. Как только они вышли к воде, гауптман, словно борзая, выхватил гарпун из рук полячки, резко запрыгнул в воду чуть ли не по самые колени, резко вонзая оружие. Пока Рин к нему подбежала, у того уже было насажено несколько рыб. — Этого нам пока хватит. — Вот же сукин сын! Они устало, но победоносно, шли в свое убежище. Несколько средних рыбёшек все еще оставались на гарпуне, который на этот раз несла Рин. Аки же настроженно шёл вперед, прислушиваясь к каждому звуку. В небе раздался гул. Тяжёлый, низкий, протяжный. Он нарастал. — Люфтваффе. Парень и девушка не сговариваясь бросились к ближайшим деревьям и прижались к стволам, стараясь слиться с ними, врасти в них, сдать одним целым. Это длилось вечность. — Пресвятая Богородица, спаси нас грешных! Пресвятая Богородица, спаси нас грешных! Полячка, повернула голову на немца, который, как заговорённый шептал, прижимая к себе добычу. Он был бледен. Губы его дрожали, а шёпот был настолько быстрым, что она не с первого раза разобрала его. Постепенно, огромные самолеты скрылись из вида, а гул утих. Хомич подождала еще несколько минут, а уже потом отошла от дерева, поставив ужин на его корень. Она ждала, что и товарищ сделает также, но тот стоял неподвижно, еще сильнее прижимаясь к стволу. — Аки! Аки, ответь, Аки! - Ирэн как следует встряхнула, а после дала несильную пощечину. - Аки, пойдем! — Мы умерли. Нас нашли! Нас нашли. Мы умерли! Это конец. Мы умерли. Мы умерли. Нашли. Нашли. Нашли. — Нет! Пошли, Аки! Аки, хватит! Ты меня пугаешь, Акихико! Но молодой человек лишь сполз по стволу. Он смотрел куда-то в пустоту, но при этом беспокойно мотал головой и цеплялся в кору дерева, словно искал в ней спасение. — Да что с тобой, Аки? Аки! Да отзовись ты уже! Спустя долгое время ей все же удалось привести нового товарища в чувства. Цукерберг лежал на земле, тяжело дышал, руками закрывая лицо и казалось, что он вот-вот заплачет. Рин же сидела в позе лотоса, подпёрла кулаком щеку и жевала тростинку, наблюдая за немецким офицером. — И что это сейчас было? Только не говори, что за четыре года войны, за сотни убитых тобой, ты, как маленький ребёнок, ссышься в штаны от своей же авиации? Как тебя не убили еще в первый день! Жалкий! Жалкий трус! — Я не Люфтваффе боюсь. - он уже полностью пришел в себя и просто лежал на земле. - И я не жалкий! За базаром следи, польская крыса! Мне ничего не стоит тебя пристрелить прямо сейчас, и выйти к своим, ясно? — Да? А что же ты тогда так не сделаешь? Я вот тоже могу тебя сейчас убить и тоже к своим пойду! — Давай! Тот резко встал и широким шагом подскочил к еврейке, которая также встала. Разница в росте была велика. Небольшая, худощавая девушка была практически по грудь пусть и не сильно широкоплечему офицеру. — Ну что встала? Вот он я! Перед тобой! Вонзи свой нож мне в шею и вали к своим! Что встала?! Но та стояла, сжав кинжал в руке и медленно убирала оружие . — Но знай одно: я не вижу в тебе врага, Рин. Мне плевать кто ты, какой национальности, и какого размера нос и череп. Мне плевать.- немец демонстративно развернулся, открывая спину. После он подошёл к рыбе, взял её и пошел. — И куда ты!? — Я пошел есть, советую тебе поторопиться! Девушка неуклюже его догнала и, будто ничего не было, они направились в свое жилище. На лес опустились сумерки. Он зажил новой, опасной, но в тоже время умиротворённой жизнью. Гудели сверчки, разрушая тишину. Вдалеке между собой переговаривались совы, а кое-где можно было услышать пробегающую мимо мышь или змею. Только двое людей сидели в своем шалаше и, выкопав небольшую коптильню, готовили рыбу. Чтобы не задохнуться и не привлечь внимание сделали небольшие выходы для дыма с разных сторон убежища. Рыбу предварительно выпотрошили и из потрохов сделали заготовки на завтрак. При этом оказалось, что в одной из них даже оказалась икра, которую они осторожно вынули и сложили в большой лист. Чешую также не выбросили, а разложили сушится. — Какой отвратительный запах! - Рин зажала нос и дышала ртом, но это не сильно помогало. Едкий запах проникал в рот, оседая на рецепторах. - Не, я не жалуюсь на еду, мне от запаха плохо! — Ну раз плохо, то иди поищи какие-нибудь коренья. Не чисто же нам рыбу с водой есть. Это же все пресное, а так хоть пусть горьковатое будет. — С удовольствием! Полячка практически выбежала из укрытия и появилась только тогда, когда до готовности рыбы осталось около часа. В каске гауптмана лежали какие-то крупные коренья, листва, ягоды и молодые веточки, на дне лежал довольно крупный камень. — Аки, ты не поверишь!- она воодушевлённо обратилась к нему. Тот обернулся, тыкая ножом в еду. — Удиви. — Смотри, что есть! - достала из сумки белый камень. — Ты решила меня им по голове ударить? Это непрактично. Застрели лучше или зарежь. Есть столько способов убийства, а ты ради этого тащила это нечто чёрт знает откуда. Тем более, если б ты действительно захотела от меня избавиться, но зачем ты мне его показываешь? Если хочешь без крови, то я могу тебе свой ремень отдать. — Дурак ты, Аки! Ни мозгов, ни фантазии. Чему вас в вашей Немеции только учат? Соль это! — Немеция, ха! - хмыкнул Акихико. - Соль? Как ты поняла, что это соль? Ты же не... — Лизнула. Да и тем более тут и так видно. - совершенно спокойно ответила она. - Эй, ты рожу то так не криви! Лучше возьми и разбей! — А ты пока нарежь это все. Ты же девушка, как никак. А то ишь! Я поймай, я приготовь, я еще и разложи! - шутливо возмущался бывший офицер, - И поставь котелок кипятиться. Чай сделаем. Чай без чая. Вкусная вещь. Особенно с голодухи. С этими словами он взял свою лопатку, отвинтил от банки с противогазом крышку, и, прихватив у сожительницы камень, вышел. Через какое-то время он вернулся. В крышке лежали небольшие куски соли. Поставив всё принесённое, он пошел мыть руки. — Ты это, воду то так не расходуй! А то сам будешь бегать за ней! Чистюля нашелся! — Ну а что? - Акихико вытер руки о внутреннюю часть служившего ему подушкой кителя, - Я не собираюсь есть грязными руками. Они сели. Сложив руки в молитвенной позе, католик помолился, после чего, пододвинул сумку к себе, достал оттуда хлеб, нарезал и поделил поровну. — Ну, расскажи что-нибудь о себе, собака ты немецкая. — Я впредь прошу не называть меня так. Если бы не я, то ты уже умерла бы от потери, а если не от потери, то от заражения крови. Я поймал и приготовил нам еду. Будь хотя бы за это благодарна. — За что? За то, что у меня всю семью перевесили два года назад мне быть тебе благодарной? - сквозь зубы с тихой злостью начала она, - Не забывай, что и ты бы без меня по этим лесам далеко не прошел. Уж поверь, я эти дебри знаю и знаю как ориентироваться в лесу. А вот выжила ли я без тебя? Да! Я осталась одна, когда мне только должно было исполниться всего пятнадцать! - уже в открытую начала кричать она, - Мой младший братишка умирал у меня на руках, пока я смотрела в мертвые глаза своей матери! За это я должна тебя благодарить?! Благодарить, что их тела были использованы в качестве ебанных мишеней для ваших ублюдков? Я хотела придать их тела земле, чтоб хотя бы после смерти они нашли покой! А ты и дальше молись перед едой, вместо того, чтоб молиться за покой всех убитых вами ни в чём невинных людей! Но знаешь что? Мне даже этого не дали... Ты бы видел их похотливые взгляды голодных животных. Это самое мерзкое ощущение в моей жизни! А когда я пыталась убрать трупы своих родных с площади, они использовали меня как живую мишень! Поблагодарить и за это? Или за то, что твой дружок расстрелял двадцать пять ни в чем не повинных людей мне быть благодарной? А может мне быть благодарной в том, что последнего мне близкого человека, что заменил мне семью и действительно заботился и волновался обо мне, либо замучили вашими бесчеловечными пытками до смерти, либо расстреляли или повесили, опозорив на всё селение. - кричала девушка на бывшего нациста, не скрывая слёз, - Так еще и трахнули скорее всего! Вы же хуже животных. Бросаетесь на всё, что видите, пытаясь любыми способами присвоить и уничтожить желаемое. В этом мне быть благодарной вам? А может мне тебе ещё и «спасибо» сказать за испорченную жизнь и детство?! Тот молчал. Стыдливо опустив глаза. — Ответь мне, нацистская тварь! За что мне быть тебе благодарной! Я обязательно скажу тебе от всей души «спасибо», если ты найдёшь за что! — Ешь молча, а то остынет. - он говорил тихо с нескрываемой горечью и скорбью в голосе. — А ты мне рот не затыкай! Или что думаешь, что раз накормил меня один раз, то, всё – святой?! Строишь из себя тут набожного! Скажи мне, где был твой Бог, когда нас тут убивали? Куда он смотрел, когда его народ, расстреливали, вешали, да насмерть забивали!? Или что, у нас только немцы избранная богом нация?! Черти вы, а не люди, вот вы кто! Цукерберг молча жевал, опустив взгляд в землю. С трудом он проглатывал каждый кусок, отщипывая всё меньше и меньше. Слова девушки и её истерика засели у него в голове четкой картиной умирающих людей и трупного запаха. — Ты не спала прошлую ночь. Сейчас шалаш в твоём распоряжении. Будем дежурить по ночам. Два через два. Я думаю, что раз ты еще жива, то хоть что-то, да можешь. Через четверо суток выдвигаемся дальше. - коротко выдал он, стараясь отогнать от себя назойливые мысли и чувство вины. Встал, налил в флягу импровизированный чай и вышел. — Тц! - утирая слезы, закотила глаза Рин, - И как таких только земля носит? Больной какой-то. Их убежище и днём то сложно было отличить от естественной заросли, а ночью и подавно. Даже несмотря на то, что внутри под крышкой от котелка стояли угли, создавая какое никакое тепло. Офицер отошёл недалеко, так, чтобы его не было видно, но с каждого ракурса их логово просматривалось. Сел, облокотившись спиной о дерево, и пристально наблюдал за всем происходящим в ночной тишине. На небе светил месяц, а вокруг него рассыпались сияющими точками звезды. Дул прохладный ветерок, далеко унося с собой дневную духоту и летний зной. Офицер прикрыл глаза, вновь возвращаясь в долгое беззаботное детство. Вот он, играющий с другом и младшей сестрой в прятки в лесу, который совсем недалеко от дома. Они бегали друг от друга, разбивая колени и звонко смеясь. И вот, пока Вигман занят поисками Виктории у него есть время немного подремать после тяжёлого дня. Там, далеко-далеко, на подкорке сознания, они – всего лишь дети и, до войны, еще очень далеко, впереди у них счастливая пора юности. А после суровое и жестокое взросление, в котором они окажутся не по своей воле. Сквозь полудрёму, где он перемещался по счастливым воспоминаниями, погрузив его обратно в ту пору, Цукерберг услышал, как нашли сестру. — Аки, а я тебя нашёл! Что-то легко коснулось плеча. Внутри все оборвалось. Конечности резко перестали слушаться, голова закружилась, глаза не открывались. Всё внутри похолодело, а затем резко обдало жаром. В горле пересохло, а воздуха и вовсе перестало хватать. К горлу подкатила тошнота. То был леденящий душу страх. Животный, парализующий, дикий, липким комком расползающийся по всему телу. С усилием открыв глаза, ок вскочил, еле удержавшись на трясущихся ватных ногах, оперевшись дрожащими руками о дерево. Ошарашенно огляделся. Сердце бешено стучало и громким эхом отдавалось в голове. Первой мыслью было бежать. Бежать куда угодно! Бежать не оглядываясь! Бросить все, что только можно и бежать, бежать, бежать! Бежать пока не кончатся силы, а после спрятаться, в самых отдаленных местах этого света. С трудом сделал первый шаг, затем второй и третий, уже перешёл на бег. — Рин! Рин, вставай! Просыпайся! - он говорил это шепотом, но так, чтобы девушка точно его слышала — Ну что тебе? Ты не видишь – я сплю! Ты сам сказал, что шалаш полностью в моем распоряжении! — Рин, если мы сейчас отсюда не уберёмся, то ты только на том свете проснёшься! — Ну проснусь же! - нервно усмехнулась она. — Чертова польская падаль! - парень резко поднял девушку за плечи, поставил на ноги и грубо встряхнул, - Я приказываю тебе встать, собрать свои манатки и валить отсюда нахер! Ирэн уже собиралась было ответить ему пару ласковых, открыла рот, но, посмотрев в его бешеные глаза и почувствовав на себе стальную хватку на плечах, которая по-любому оставит темные синяки, замолчала. С трудом вырвавшись из стальной хватки, она за считанные секунды собрала всё. Аки молниеносно, казалось, что одним движением, также собрался, взял у спутницы половину вещей и потащил за руку. Та ковыляла как могла на раненой ноге, из всех сил стараясь поспевать за широким шагом высокого офицера. — Ты что творишь? Ты совсем сдурел? - он поднял её на плечо, словно пушинку и зашагал ещё быстрее, что-то невнятно бормоча себе под нос. — Аки, что происходит? Аки! Ответь мне! Пожалуйста, объясни, я не понимаю! - партизанка со страхом смотрела то на спутника, то туда, откуда он так убегает,- Гауптман Цукерберг, от кого вы так бежите?! - её немного хрипловатый приглушённый голос заставил его остановиться. — От него. - оглядевшись, Акихико, словно увидел кого-то, чуть ли не бегом бросился вперёд. Этот короткий ответ поверг в ужал Рин больше, чем все поведение офицера. И вот, только когда день сменил ночь они остановились. Аки настороженно огляделся и, поняв, что им ничего не угрожает, снял с себя все то, что нес. Он обессиленно рухнул на землю, закрыв лицо ладонями. Рин же, уже минут как пятнадцать шла пешком. Его крупно трясло, как во время лихорадки. Он весь вспотел, но сам был мертвенно бледен. Невнятное бормотание стало более громким, отчего та смогла разобрать несколько слов и фраз: «Не надо!», «Пощади!», «Ты же мой друг!», «Пожалуйста!», «Я всё объясню!». — Аки, да у тебя истерия! Аки! Аки, пойдем, Аки! Нам ничего не угрожает! Поднимайся, слышишь? - она трясла его за плечи, но вскоре бормотание стихло, го сам он заплакал. — Ну не реви ты! Что ревёшь то!? Вставай давай! Всё будет хорошо, только вставай, хорошо? Внезапный крик заставил её сердце вздрогнуть. То был срывающийся, истеричный вой, нежели плачь. — Я хочу домой.- через какое-то время это прекратилось и Цукерберг свернулся калачиком и тихо скулил, повторяя это по несколько раз за минуту. Хомич же нашла себе занятие. Из длиной травы она плела корзину, чтобы сложить в одно место всю амуницию офицера и попробовать его дотащить хоть до чего-нибудь похожего на убежище. — Он найдёт нас! Найдет и убьёт! Слышишь? — Да кто он то? Что тебя опять понесло то? У тебя с головой всё в порядке? Как таких только в армию берут! Парень не ответил, снова и снова повторяя одно и тоже. Вскоре он замолчал. — Эй! - девушка потрясла того за плечо, - Ты сдох что ли!? - ответа не последовало.- Ау! Ну и этого не хватало. Вставай давай, рожа немецкая! Поднимайся. Молодой офицер все также неподвижно лежал и только по неглубокому дыханию можно было понять, что тот еще жив. Еврейка зевнула и выкрутила руку немцу так, чтобы следить за часами на его руке. Те тихо тикали. Спустя какое-то время предыдущие двое с лишним суток без сна взяли свое и она заснула рядом с отходящим от недавней истерики Акихико. Проснулась назойливого писка комара. Светало. Немец уже стоял на ногах и затягивал ремень. — Утро доброе. Мы должны найти место для жилья или хотя бы какое-нибудь укрытие. Опасно вот так спать. — Сейчас утро или вечер? — Утро. Иди, там ручей метрах в ста, обработай ногу и идем дальше. — Все то ты уже знаешь! Сам-то спал? Проворчав, она все же обработала заживающую рану и, получив от Аки подачку в виде наскоро приготовленной и абсолют несъедобной в плане вкуса ухи из остатков вчерашней рыбы, сложила вещи в большую плетёную корзину и направились дальше. — От этого запаха меня сейчас стошнит и рыба уплывёт обратно! Какая гадость. Это просто какой-то ужас! Как ты только додумался до этого! - она шла стараясь сдерживать рвотные позывы. — Я согласен, что гадость неимоверная, но что поделать-то? Либо мы едим это, либо мы умрём голодной смертью. - пожал он плечами, разводя руки в стороны. - Выбора нет. Как твоя нога, кстати? — Просто прекрасно. Видишь, не отвалилась ещё. К удивлению. Меня так напрягает твоя доброта... Ты даже не представляешь насколько мне не по себе. Неужели немецкое животное возомнило себя человеком? — Можно и так сказать. Они резко остановились и настороженно переглянулись. Офицер скинул с плеча винтовку, вставил магазин и снял с предохранителя. — Аки. - позвала Рин. Её голос был едва слышен, а звуки сорвавшегося с губ имени уносил ветер. Казалось, она даже не дышала. — Что? - шепотом спросил тот, оглядываясь на в миг побледневшую девушку. — П-посмотри туда, Аки. - дрожащей рукой она указала в сторону кустов. Там, вытянувшись во весь рост, стоял огромный медведь. Он, на секунду замерев, упёр взгляд темных глаз на них. Люди и животное стояли не шевелясь. Цукерберг старался не дышать, интуитивно пряча девушку за спину. Изнутри его постепенно захватывали страх и паника перед огромным мощным зверем. Все решилось за считанные секунды. —Аки, берегись! - резкий крик Рин, наполненный паникой и отчаянным страхом, видел мужчину из некоего транса. Следующим, что он увидел – ломающуюся ветвь дерева, а после уже дикого зверя, что с громким животным рёвом рванул в их сторону. Палец на спусковом крючке. Автоматная очередь. Громогласный рев. Крик ворон и звуки копыт, удаляющиеся всё дальше и дальше от них. Затишье. Полячка скрылась за деревом, ожидая того, как он её позовет. Тишина. Долгая, тягучая, мутная, тишина. — Неужели умер... — Рин! - сдавленно кричал он, - Вытащи меня! Это чучело мне сейчас ногу раздавит! Рин! Она, вынырнув из своего укрытия, подбежала к нему и помогла выбраться. —Ты как? Цел? - быстро спросила она, помогая отряхнуть одежду и бегло осматривая на предмет повреждений. Вроде ничего. - Он не успел ничего тебе повредить? — Ох, какая щедрость! Наконец-то хоть кто-то в этом поганом лесу обо мне заботится! — Не привыкай к ласке, рожа! — Мда, жалко мишку...- протянул молодой человек, - но тут либо он нас, либо мы его. — Ты перестанешь говорить очевидные вещи? А то я не вижу, что он помер. - закатила она глаза, сложив руки на груди. - И вообще, он нам сейчас ой как пригодится! Мы его сожрём, а шкуру пустим себе на одежду! Во как! — Эх, одежда – это хорошо, конечно, но еще лучше жильё! Слушай, друг, - он потрепал мёртвое животное за ухо, - а у тебя случайно квартирки или домишка захудалого нет? – Конечно есть, не видишь что ли? Михаил у нас бизнес ведёт, вот в новостройке обжился. Дачу построил. А мы в его садик за домом прогуляться пришли. Цветочки понюхать. – А мало ли. - ответил Акихико на её комментарии. - Ну хоть какой-нибудь хатки там, дружок? — Ага, это же бобёр! - Цукерберг не понимающе уставился на знакомую.- Ой, всё вам дуракам объяснять надо! Хатка у бобров, а у медведей берлога! Понял?! Глупый! В этот момент парень и девушка хитро переглянулись.***
Молодой офицер подошёл к девушке, грубо схватил за шею и поднял на ноги. — Ты какая-то изнеможденная. - с нескрываемым отвращением оглядел с ног до головы. - Будто тебя за человека не считаю...а, точно, ты же еврейская псина! Я погляжу ты редко солнышко видишь. Бледная вся. Витаминов не хватает? Ника кинула на него злой непокорный взгляд. Лишь одна мечта заставляла её цепляться за жизнь из последних сил. Мечта о том, что прямо сейчас нацист сейчас обязательно совершит какую-нибудь оплошность – всего на секунду потеряет бдительность – и она сможет завладеть его пистолетом, вынести ему мозг и с упоением наблюдать за тем, как его тело бьется в предсмертных конвульсиях, слышать жалкие хрипы, наблюдать, как стекленеют его глаза, а по лицу будет стекать горячая алая кровь, – Знаешь, а у меня есть гениальная идея. Раз ты шавка, то тебя надо выгуливать. Одевайся! - приказал, резко кинув её на пол. — Ну да, одеваться. Было бы во что. - мысленно усмехнулась Вигман заметил её выражение и засмеялся. Толкнул девушку вперёд и захлопнул дверь. Они медленно брели в сторону леса. Еврейка изредка поглядывала в его сторону, пытаясь предвидеть каждый его шаг. Не расслабляясь, она ожидала очередного удара. Немец же шел, оглядываясь по сторонам Ника молчала. Мутным взглядом смотрела на него. Дышала через рот, стараясь сохранить себя в сознании. Он нездорово рассмеялся и ударил её. Сойхер перевернулась на спину и в ужасе попятилась назад. Хищным взглядом нацист смотрел на еврейку. Её негустые, короткие вьющиеся волосы падали на бледное худощавое лицо. Неожиданно её спина уткнулась в жёсткую ребристую кору дерева. Тонкие, покрытые синяками, ссадинами и гематомами ноги еле прикрывало что-то наподобие платья, подол которого оттягивала, пытая прикрыть избитыми руками. — Ты не посмеешь! - девушка пыталась ногами отбиться от парня, но тот лишь усмехнулся и схватил их, прижав к земле. — Любая порядочная девушка боится, чтобы её обесчестили! - нацист навис над ней. Откровенно смеясь над попыткой отбиться, оберфюрер схватил ту за лицо. Этот страх... Эта прекрасная ненависть, непокорность и откровенная неприязнь, что читалась в её глазах будоражили, волновали, возбуждали. Хидан ногой раздвинул стиснутые колени Сойхер. Одной рукой держал её за скулы, а второй, задирал платье. — Не надо, пожалуйста! Прошу, прекрати! Заткнул ей рот. — У меня свободны руки. - эта мысль мгновенно пронеслась у неё. На секунду девушка метнула взгляд на его пояс. Там, в кожаной кобуре так и манил её пистолет. Попытка была одна. Ника, смотря жалостливыми глазами на немца, пыталась дотянуться до неё и как можно незаметно достать пистолет. Сердце бешено стучало. Было до тошноты мерзко от грязных, похабных прикосновений нациста, но ради отмщения она готова была это терпеть. Вот она – заветная заклёпка. Вигман был слишком увлечён своей целью, а поэтому не заметил, как еврейка достала пистолет. — Увидимся в аду, мразь! - прошептала полячка, еле слышно, перезаряжая оружие. Победная улыбка застыла на её тонких, покусанных от постоянного голода, губах. Это конец её мучений. Груз борьбы и страданий наконец спадет с её хрупких плеч. Она обязательно спасётся...она обязательно отомстит... — Упс! - офицер молниеносно схватил её запястья. - Не успела! За мгновения он выхватил у неё пистолет и наставил его на девушку. Сердце замерло. —За что?! Почему эта гитлеровская шавка просто не может сдохнуть, облегчив этим жизнь сотням людей?! Почему я, как и все знакомые должны страдать, пока такие, как это животное живут и здравствуют...?- мысль разрезала грань реальности и забытья, заставляя секундный момент длится вечность. Тишина. Такая тяжелая, тянущаяся тишина, которая с каждым мгновением становилась все более душной и тягучей. Он молчал. Самодовольно хитро улыбался, смотря ей в глаза. Вигман одной рукой сжал её хрупкие запястья, а второй держал направленный пистолет. Она боялась разорвать с ним зрительный контакт, понимая, что как только закроет глаза, то больше их не откроет. Но так просто расставаться с жизнью девушка не собиралась. Быстро сориентировалась и из последних сил ударила оберфюрера коленом в пах. Тот сдавленно простонал, резко выдохнув, и полностью упал на колени, на одно короткое мгновение ослабив хватку. Этого вполне хватило еврейке, чтобы оружие снова перешло к ней. На этот раз уже она стояла над ним с напряжённом пистолетом. Стояла на ватных ногах практически вплотную к дереву. Руки сильно дрожали, но взгляд полный ненависти, ярости и боли был прикован к противнику. Она знала, чего хочет. Она знала, какую цену заплатит. По телу пробежала мелкая дрожь, когда Хидан неожиданно рассмеялся. Поднял глаза. То безумие, азарт и неприкрытый интерес, что читались в нём пугали. — Мелкая ты сука! - глухо просипел он, беспринципно смотря девушке в глаза. - Ты думаешь, тебе это поможет? Ника молчала, собираясь выстрелить. — Что ты молчишь, жалкая еврейка? Или что, сказать нечего?- парень не сводил с неё пристального безумного взгляда, стараясь, как можно более незаметно приподняться и одним движением сбить её с ног.- Давай, сука, стреляй! Давай, что медлишь? - он откровенно провоцировал её, осознавая то, что ему ничего не будет. Секунды длились бесконечно долго. Нацист мысленно ловил момент, когда полячка впадает в окончательное смятение, тогда сможет вновь завладеть своим оружием. На этот раз он не собирался жалеть эту обнаглевшую мразь. Резкий сильный удар в висок помешал его планам. В глазах потемнело и на пару секунд немец потерял связь с реальностью. Пришел в себя довольно быстро. Мутный мир вокруг вертелся и издавал тонкий, отвратный писк. Мутило. Кое-как встал на ноги. Нашел опору в виде дерева, где полностью вернулся в реальность. Похлопал себя по карманам и огляделся. – Вот сучка! - усмехнулся. - Ну посмотрим, как далеко ты уйдёшь! В том состоянии, в котором сейчас находилась полячка она и в самом деле не могла далеко уйти. Избитая, обессиленная, мучимая голодом и жаждой, Сойхер нашла укрытие между корнями старого дуба, стоящего возле небольшого оврага. Корни свисали с него, образовывая некое продолжение почвы и среди них, маленькой и неприметной девушке было несложно скрыться. Крутой склон уходил к тихой, но весьма глубокой реке, берег к которой уже давно зарос зеленеющим кустарником. Ника замерла на месте, сильнее вжимаясь во влажную, пахнущую сыростью и пылью, землю под корнями. В дрожащих руках мёртвой хваткой держала единственную надежду на спасение – пистолет. Офицеу СС уже давно успели доложить основные местные ориентиры, в число которых входило и то самое дерево, стоящее на краю оврага. Даже будучи человеком не столь умным и сообразительным, как покойный сослуживец, оберфюрер все же смог догадаться, что стоящий неподалёку дуб – тот самый и что, скорее всего, учитывая не лучшее состояние девушки, скрывается она именно там. Он, словно опытная ищейка, нашедшая след свои жертвы, шел к заветной цели. Пусть не был человеком, который будет строить какие-то невероятно умные планы, но и глупым тоже не был. Вигман решил, что идти напрямую к ней будет скучно, поэтому нашел путь в обход. Она вжалась в сырую землю. Девушка знала, что рано или поздно её найдут, но старалась хоть немного оттянуть этот момент. Немного отодвинув толстые корни, заглянула в маленькую щёлочку. Немца нигде не было. Облегченный выдох застрял в её груди, когда со спины на плечо опустилась тяжёлая рука. – Как же ты предсказуема. Глупая шавка. - елейно протянул оберфюрер, сильнее сжав её дрожащее от страха плечо. Сойхер, оттолкнувшись от земли, вскочила на ноги и развернулась. Её личный кошмар с безумной улыбкой смотрел в испуганные глаза. – Ненавижу тебя! - крикнула, выставив перед собой оружие. Черный гладкий метал холодил кожу. Резкий выдох. Замершее сердце. Всего секунда и палец, дрогнув, нажал на спусковой крючок. Тишина. Абсолютно ничего на случилось. —Неужели осечка?- кротко промелькнула мысль, оставляя после себя раскрывающийся, словно цветок, след ужаса, боли и отчаяния. Нацист резко расхохотался. – Упс... Куколка, кажется кто-то забыл проверить магазин перед выстрелом. - сквозь смех произнес он, а затем резко успокоился. Тон в миг похолодел. Девушка почувствовала на себе ледяные касания смерти. - Ох, если б только ты была умнее... Ведь он был пуст! От громкого крика Ника дернулась в сторону. Зыбкая земля ушла из-под ног. Она запнулась об выступающий камень и, потеряв равновесие, упала на спину, куборем летя по крутому склону вниз. Мир вокруг то менял ракурс, то снова его возвращал. Хидан резко посмотрел вниз, когда послышался тихий всплеск. – Блять... - тихо рыкнул он, увидев пузырики воздуха на водной поверхности. Нырнул за девушкой. Ослабленное тело будто прибывало в невесомости. — Это и есть конец...? Неосознанная попытка вдохнуть наполнила глаза, нос, рот и легкие мутной холодной водой, инстинктивно заставляя еще больше стараться вдохнуть. Сильные руки схватили хрупкое, изнеможденное тело, прижимая к себе. Одним рывком он вынырнул на поверхность. Сойхер в его руках закашлялясь, избавляясь от воды, успевшей проникнуть в организм. Она крупно дрожала, жадно хватая воздух ртом в попытке насытиться кислородом. Выйдя на берег, грубо скинул свою ношу на землю. Зачесав рукой мокрые пряди назад, парень склонился над дрожащей пленницей. – Жалкое отродье. Вот не понимаешь ты, когда с тобой по-хорошему. Больше не пойдешь гулять, грязная псина! - зло выдохнул и пнул её. - Наказана. Вот когда я тебя выдрессирую, тогда и увидишь белый свет. А если нет – сдохнешь в темном сыром подвале, моля увидеть солнце.***
Рин и Аки уже несколько часов бродили в поисках берлоги. — Это бесполезно!- офицер уже откровенно впал в отчаяние. — Да прекратишь ты ныть или нет? — Я не ною, я говорю правду! — Ты можешь разговаривает своей, правдой, у себя в голове со своими тараканами, а не со мною?! В ответ раздалась тишина. Девушка беспокойно завертелась по сторонам, в поисках нового товарища. — Аки?- подождала пару минут,- Аки! Да где ты, чёрт тебя дери!- она снова подождала. Нервно выдохнув, направилась туда откуда приблизительно слышала голос гауптмана. В метрах пятнадцати от неё что-то активно копошилась. Достав и обнажив кинжалы, еврейка осторожно подобралась к тому месту. — Да етишь твою немецкую мамашу!- девушка отскочила, когда Цукерберг выпрямился во весь рост. Весь перепачканный в земле, с разбитой губой и лбом, он гордо смотрел на все вокруг. — Ты чай к своим ходил- к чертям? — Нет! Я нашел берлогу! Правда, как я её нашёл- это уже вопрос другой, но нашел же! — Ох,- выдохнула полячка,- да и как таких только в армию берут, да не то, что берут, а воевать заставляют и они доживают!?- прошептала, с недоверием поглядывая на нового знакомого. — Ирэн,- тот обратился победоносно.- ты- все тут,- показал во внутрь берлоги - расчищаешь и делает пригодным для жизни, а я.- глубокого вдохнул и закрыл глаза,- пойду найду пожрать, потому что нажраться для солдата- самое главное!- в резко распахнутых глазах офицера Рин увидела такой азарт и огонь, какой не видела прежде. Тот, словно борзая во время гона, стремглав бросился в чащу леса, оставив ничего не понимающую девушку одну — Я, конечно, видела и больных, и контуженных, и сумасшедших, но чтобы три в одном- впервые! Солнце начало клонится. Его закатные лучи озаряли лес, делая и без того таинственным более загадочным и мистическим. Хомич, что отдыхала возле берлоги, после несколько часового её углубления и укрепления, казалось, что из-за куста или дерева вот-вот выйдет какое-нибудь волшебное существо. Но, к удивлению или же счастью, она еще не решила, единственным волшебным, а вернее сказать- чудным созданием был гауптман. В руках нёс пару тетеревов. Из походной сумки торчало несколько длинных чешуйчатых хвостов. — Ой, фу! Убери это!- она презрительно скривилась и отбежала назад, со страхом смотря на сумку. — Рин, так это ужики!- достал одну змею и повертел ей.- К тому же дохлый!- посмеялся тот. — Дохлый не дохлый, а все равно противный! Ты когда его готовить будешь, то, это, подальше держи от меня! Гауптман недовольно выдохнул, но убрал её обратно в сумку. — На,- бросил птиц девушке.- ощипай. Наш ужин на сегодня. Есть будем два раза в день, как солдаты, как я привык. — Ну нихера себе! - возмутилась Рин, но собеседника уже и след простыл. - Да куда ты все исчезаешь то! Ау, Аки! Да ну тебя, чёрт блохастый! Когда девушка закончила, то вернулся и её сожитель. В руках снова что-то нёс. — У тебя там продовольственный магазин за углом? Все, карточную систему уже отменили? Пропустив эти слова мимо ушей, молодой человек сел рядом. — Угли. Класс. Адрес магазинчика черкани, может, я тоже схожу. — На ужин что?- он безучастно разложил какие-то тряпки на кору дерева. — Видимо, там еще и ткань продается!- Рин пыталась отшутится, но быстро поняла, что ткань является его гимнастёркой, с которой ему тяжело расставаться. — Подай противогаз. Та сразу догадалась, что он собрался делать. Спустя битый час, исколотые руки, как парня, так и девушки, а также несколько доработок, фильтр для воды уже был готов. Ирэн то и дело поглядывала на шрам на левом предплечье офицера. Он был небольшого размера, сантиметров десять, что нельзя было сказать про увечье на правом плече. Оно, словно, какая-то непонятная субстанция, рубцами расползалось по плечу, уходя дальше на спину. Было видно, что он совсем недавний. — Ты дальше на меня пялиться будешь, или пойдешь едой займешься? – Аки резко взглянул на Хомич. Та лишь что-то пробурчала и пошла дальше разбираться с дичью. — Полночь. - заверил немец, приступая к еде.— Такими темпами мы есть будем только в обед. Надо будет тогда либо вставать пораньше, либо... — Либо рот закрой и жуй молча! Сидит бубнит, как дед старый! Бу- бу-бу, да бу-бу-бу! Как будто трактор рядом! Тебе сколько вообще? — Двадцать четыре года. — Ой, а что, мне не будешь на этот раз свою биографию рассказывать? Цукерберг снова сделал вид, что не услышал собеседницу. — Ну давай, Рин, рассказывай! — Что тебе рассказывать? Да что ты вообще ко мне пристал? Все ходишь за мной, что-то выпытываешь! А сам вон,- пальцами указала на шрамы.- монстр Франкенштейна, давай, солдатик, сам рассказывай. — А что ты обо мне знать хочешь? Рин прищурилась и оглядела его с ног до головы. — Всё. Хочу в случае, если нас раскроют выдать тебя с потрохами, чтобы себе жизнь сохранить. Акихико грустно выдохнул, задумчиво дожевал кусок сухой птицы и, помолчав пару минут начал свой рассказ.***
На настенном календаре было втрое августа тысяча девятьсот сорок третьего года. Прошедшая неделя стала для девушки новым испытанием. К бесчисленным унижениям, побоям и прочим истязаниям добавилось новое: благодарность за спасение и жизнь. Так, на руке Сойхер с недавнего времени красовалась вырезанная, а после и прожжённая сигаретой надпись: «Jude» . То было наказанием за недостаточное уважение к новому хозяину. Девушка быстро приняла правила игры и молча терпела все выходки нациста, мечтая лишь об одном: о его смерти. Раннее утро. День выдался дождливым и мрачным. Серые свинцовые тучи были вестниками фронта. Фронта, который с каждым днём неумолимо приближался, а вместе с ним и освобождение народа. Дождь, словно далекая артиллерия, лупил по окнам, асфальту, опадающим от такого напора листьям, а редкий ветер подхватывал их, унося прочь. Он ходил по дому, то и дело тяжело вздыхая и смотря куда-то в пустоту. Сел. Барабанил пальцами по столу. Встал, развернулся, снова развернулся, сел, застучал пальцами по столу. Он метался из стороны в сторону, никак не находя себе места. Еврейка, что все это время развешивала бельё, внимательно следила за каждым движением оберфюрера, готовясь в любой момент к очередному, воспитательному, удару и едкому замечанию. — Виктория...- выдохнул, смотря туда, где свое последнее утро встретил покойный друг. Перевел взгляд на Нику. Та, старалась не смотреть на столь ненавистного ей офицера, а поэтому презрительно фыркнула и продолжила заниматься уборкой дальше. Хидан же дальше следил за ней, не сводя взгляда с тонкой фигуры. — Виктория это одна из тысяч убитых тобой, да? Неужели у такого зверя, как ты, сердце есть, что даже имя соизволил запомнить? Или же это просто инстинкт к размножению? — Закрой рот, еврейская подстилка! - тот резко встал и одним движением подошёл к Нике, но та смогла увернуться от удара и инстинктивно попятился назад, - Ну-ка повтори, тварь! - он широким шагом подошёл к ней, отчего та отскочила, загнав тем самым себя в угол. — Вот скажи мне: неужели тебе не жалко людей, что ты убил? - пыталась призвать к жалости она. — Это не люди. Разве можно назвать людьми славян, цыган и вас- евреев? Правильно- нет. Да и жалость для слабаков! Будешь каждого жалеть и сам сдохнешь. — А разве ты после этого человек? - одними губами прошептала она, отворачиваясь и стараясь не смотреть ему в глаза. — А в каком месте я не человек? Я, даю тебе еду и воду, я, разрешаю тебе пользоваться всем тем, чем пользуются люди, неблагодарная ты тварь, - он схватил девушку за раненую руку и грубо сжал, упиваясь той болью, ненавистью и страхом, что читались в тех глазах. - Я, дал тебе жизнь, будь благодарна, сука! С каждой секундой молодой офицер сжимал все сильнее и сильнее, а глаза его наполнились животной яростью. — Я не слышу слов благодарности! — Спасибо... — Громче! — Спасибо! — То-то же. Он оставил её одну. День подошёл к завершению. В квартире наведена практически стерильная чистота, на столе стоял незамысловатый ужин, а сама еврейка, с ранее полученного разрешения, также немного поела. Ближе к полуночи вернулся Хидан. Он еле стоял на ногах. Запах крепких сигарет и алкоголя дополняли образ. Не с первого раза открыл дверь, а после, с нарочитой ему, как и любому эсэсовцу, аккуратностью повесил верхнюю одежду и фуражку. После кому-то что-то громко крикнул и закрыл дверь. Сапоги снимал сидя на полу, плечом опираясь на небольшой шкаф в коридоре. Девушка с нескрываемым испугом смотрела на него. — Да что ты меня боишься? Он закурил и откровенно смеялся, глядя на свою прислугу, стряхивая пепел на пол. Она резко от него отшатнулась и сделала пару шагов назад, инстинктивно закрываясь тощими руками и слегка пригибаясь. — Я советую тебе убраться от меня подальше, а не то... — Смешная ты! - он достал одну сигарету и протянул ей. — Я затолкаю твои поганые сигареты тебе в глотку, тварь! — Как хочешь. - пожал плечами. Убрал обратно в портсигар и с характерным щелчком захлопнув. Полячка с недоверием глядела на молодого офицера. Тот был весел, но задумчив. Неожиданно он рассмеялся и жестом подозвал девушку. Та покорно подошла. — Зря отказываешься. — Как ты... - она не могла найти слов от возмущения, – Ну а что же ты ещё от меня хочешь? Вообще-то благодарить надо за такое предложение? – Благодарить? Ты с ума сошел? – Ну а что? Сигареты, знаешь ли, найти не так просто... Как и шоколад, кстати. – Знаешь, вот от шоколада я бы и не отказалась. Она лукаво улыбнулась. – Момент... - пробормотал он, выйдя из комнаты и возвращаясь через пару минут. Зайдя обратно, он протянул ей небольшой свёрток из фольги, ожидающе смотря на девушку. Она потянула руку к нему. В свёртке лежали несколько долек горького шоколада. — Я тебе не собака, чтобы за подачки преклонятся перед тобой! Взгляд её был злобен, но та надежда, что промелькивала в них забавила. — И какую же цену ты готова заплатить за это?***
Восточный фронт. Август одна тысяча девятьсот сорок первого года. Под огонь минометов, разрывы бомб и визг артиллерии, что звучала чуть подальше, ехала небольшая грузовая машина. На пассажирском сидении, прислонившись в окну дремал высокий молодой человек, совсем недавно вернувшийся с госпиталя. Он то и дело сквозь сон вздрагивал на очередной яме, но не просыпался. — Господин Цукерберг, мы приехали. - водитель аккуратно дёрнул связиста за плечо, отчего тот проснулся. Акихико лишь что-то сонно промычал, поблагодарил водителя и вышел. Совсем недалеко грохотал фронт. Серое небо не то от туч, не то от дыма, усугубляло и без того подавленное настроение фельдфебеля. Он шёл мимо солдат, которые с нескрываемым недоверием пялились на него. И неудивительно, ведь начальство отправило его на замену недавно погибшему связисту, прямо в войска СС. Цукерберг был мало того, что единственным среди них всех не из их роты, не вступил в ряды СС, так еще и беспартийный. — Неужели не могли кого получше прислать? - послышался шепот со всех сторон. — Ага, ты посмотри на его рожу, точно еврей! - в тон ему вторил другой, более тихий и басистый. — Или из этих – советов! Связист лишь молча опустил голову и направился в блиндаж, дабы донести, что он прибыл и готов нести службу. После этого без лишних слов принялся за работу, познакомившись со своим коллегой. Так прошел месяц. Постепенно, Цукерберг приобрёл уважение от товарищей и командира, ведь мало того, что он в любых обстоятельствах выполнял свою работу, так еще и было у него одно умение: находить еду и различные вещи в любом месте и количестве. Вот и сейчас, когда полевая кухня не в состоянии доехать из-за сильного огня, а запасы личной провизии кончились, молодой офицер нашёл где-то несколько банок консервов, солений и небольшую банку варенья. Для голодных товарищей это было настоящим пиром. — Мужики, слышали, что к нам нового командира отправили? - начал один из солдатов, грея руки у огня. — Пиздец, этого ещё не хватало! - фыркнул кто-то слева. — Сейчас придёт с тыла, наивный, весь сыт, довольный жизнью. Небось школяр лет семнадцати! Цукерберг сидел неподалеку от них. — Вы можете жрать молча? И без вас тут тошно! - рыкнул он, махнув в них рукой. Солдаты молча переглянулись и уставились на связиста. Тот был неестественно бледен, под глазами огромные синяки, губы потрескались и кровоточили, а указательным и среднем пальцами правой руки он постоянно выбивал незамысловатый ритм. — Ты посмотри на него! - один солдат наклонился ко второму. – Ага. После смерти Пауля он вовсе не выходит из своей кельи. — Может тот, новый, и будет новым связистом? — А ну! Разговорчики! - прикрикнул кто-то из толпы. Они замолчали и взглянули туда, где сидел Цукерберг, но того уже и след простыл. Он уже сидел в своем блиндаже. Надетые наушники, протянутый провод далеко за его пределы, радиостанция, шифровальная машина и блокнот стали для него неотъемлемой частью жизни последние три года. — Вот незадача! - тихо выдохнул, осознавая, что нет сигнала. - Лишь бы это были звери какие-нибудь из меха, а не те, против кого мы воюем, чёрт бы их побрал! Вышел. Доложил руководству, что линия связи разорвана. Услышал, что долг зовет и ему самому надо с этим разобраться. Развернулся. Молча взял катушку на спину и побрел по оборванному проводу, безотрывно следя за ним. — Вот еще! - возмутился он ни с того ни с сего. - Зачем мне кого-то давать в помощники!? Аки то, Аки, сё, а я не Аки, между прочим! Разбубнелись! Мы сейчас на переформировании, неужели нельзя никого со мной отправить?! Вот сейчас возьмут и убьют меня здесь, а они одни останутся! А еще элитные войска называются! Вот я, когда со своими был, то там мне давали помощь, а тут...тут умирать будешь не помогут. Я же не доказал, что «настоящий ариец»! - показал он в воздухе кавычки, не прекращая возмущаться. Встал. Местность хорошо просматривалась и, к сожалению, простреливалась. Сглотнул. Поправил каску и, осторожно побрел сквозь небольшую лесополосу параллельно своей цели. Неожиданно резко что-то сбило с ног четкой подсечкой. Аки инстинктивно попятился назад, пока не наткнулся катушкой о дерево. Услышал щелчок затвора. Сердце, будто остановилось, а внутри всё похолодело. — Господи, неужели это конец?! - устало прошептал Цукерберг, поджал пол себя ноги и, снимая каску, уткнулся готовой в колени. - Германская армия победит и мои товарищи отомстят за мою смерть! - голос его на удивление звучал твердо и уверенно, - Стреляй в затылок, тварь. Хоть рожу твою постылую не увижу, совет! — У вас тут на фронте совсем мозги отшибло? Тихо же вроде. - хмыкнул кто-то за спиной, а затем предложил: - Сигаретку будешь? Этот голос... Столь знакомый, с небольшой хрипотцой голос быть для него как глотком свежего воздуха. Цукерберг поднял взгляд. На него сверху вниз смотрел давний друг и товарищ – Хидан Вигман. — Сволочь! Какая же сволочь! Ты зачем так делаешь? А если бы я сейчас со страху умер?! - связист встал и крепко обнял товарища. — Я же не паук, Аки! - тот обнял товарища в ответ. – Это значит ты, тот, кого нам должны послать? - Акихико отстранился от товарища и окинул взглядом. Тот стоял, выпрямив спину и расправив плечи. Его новая форма была далеко неровня той, в которой сейчас стоял связист: новая, черная, с отличительной красной повязкой на руке, сапоги его были начищены до блеска, как и пряжка ремня, а петлицы явно давали понять, что перед ним не простой солдат, а уже унтер-офицер – Оберштурмфюрер, если говорить по-нашему «Старшина» Он выглядел сытым и, явно, довольным жизнью. Вигман протянул другу сигарету и закурил вместе с ним. Аки жадно, но при этом с нескрываемым наслаждением затягивался, оглядываясь по сторонам. После он молча всучил катушку неожиданному напарнику и они без слов продолжили путь. — Почему ты один и где второй связист? — Пауль то? - тот выдохнул и посмотрел в сторону леса, устраняя неисправность аппаратуры, - Пауль уже на покое, его теперь нельзя тревожить. Между ними возникла тишина. Все понимали, где находится Пауль, прошлый связист, а также недавно погибший от осколочного ранения в живот прошлый артиллерист, на замену которому прислали Вигмана. — А ты тут каким судьбами оказался? — Я хочу Родине служить. У меня был выбор: либо в надзирателем в «Дохау», либо на фронт. Я выбрал втрое. Я не настолько больной, чтобы выбирать первое, они – неадекватные. Связист сразу понял, что «они»- коллеги товарища из СС. По телу пробежала дрожь от одной лишь мысли, что, они, творят. — Ну и дурак ты. - кротко выпалил он. - Оставался бы ты дома, нечего собой рисковать. Хидан промолчал, снова протягивая товарищу сигарету. Они в тишине направились обратно. Молодой офицер отметил, что Акихико Цукерберг был бы неплохим кандидатом в СС. Ему достались высокий рост, спортивное телосложение, светлые прямые волосы, голубые глаза и здоровые зубы, а сломанный в детстве нос зажил практически без явной горбинки. — Если ты сейчас заведёшь свою шарманку про СС, то я застрелюсь на месте. - Аки повернул на него голову и хитро улыбнулся. — Ой, ой, ой, посмотрите вы на него! - закатил глаза Хидан, как в детстве подразнивая друга. — Да, посмотри! А то когда еще увидишь! — Господи, да ни в жизнь! — А я вот на тебя все же посмотрю, я не ты. И я, между прочим, скучал письма тебе писал, а ты! Эх ты! — А я что?! — Свинья ты неблагодарная, вот что! Написал бы хоть раз! Ну, конечно, меня не жалко! Вот умрёт Аки, и никто Аки и не вспомнит! — Да, не писал. А зачем мне тебе писать!? Я вот, перед тобой стою! — И что? Ты стоишь сейчас, а не писал то тогда! — Да прекрати ты уже ныть! Как баба, ей богу! — Надо было тебя тогда отпустить! - буркнул связист, отвернувшись. — Когда это «тогда»? - поинтересовался Вигман. — А когда мы над речкой на дереве застряли и я тебя за руку держал, пока сук не обломился! — Так это ты плавать не умел, вот и держался! —Да что ты говоришь! Это я тебя держал, потому что ты высоты боялся! Оставшийся путь два старых друга продолжили в таком настроении. Солдаты неспешно жевали. Совсем рядом грохотал фронт, то и дело над ними пролетала авиация. — Цукерберг, а Цукерберг! Они уже подходили к своим. — Вот куда он не пойдёт, то вечно что-то да притащит, то пожрать, то тряпки какие-нибудь, то чем помыться, то вот, на сей раз нового командира тащит! Связист промолчал и снова отправился к себе. — Нелюдимый он какой-то... Солдаты быстро переглянулись и через пару десятков минут все стояли на построении. Все, кроме фельдфебеля, который в тот момент налаживал канал «Земля-воздух» , и пытался выйти на радиосигнал танковых войск. Вскоре, он восстановил связь. Шли пятые сутки без сна, отдыха и еды. —Я четко дал понять, что пока мне не пришлют напарника я не выйду отсюда, понятно?! - рявкнул связист на очередную попытку вытащить его хотя бы поесть. — Да вы, господин Цукерберг, совсем страх потеряли! - Хидан навис над ним, с явным раздражением смотря на то, как тот выполняет свою работу. — Вам бы идти наружу, уважаемый оберштурмфюрер, я в порядке, мне надо работать. - отмахнулся он. — Да кому ты пиздишь то! В каком месте ты в порядке? — Идите, пожалуйста, товарищ- артиллерист, к своим. — А данные вы передайте штабу без моего ведома, то есть, вы решили нарушить военную тайну и подвергнуть себя расстрелу? — Прошу прощения. Цукерберг снял с себя наушники и откинулся на спинку стула. Прикрыв глаза. Тяжело вздохнул. Судя по тому, как он морщил лоб и нос, как дрожали его веки и как кусал губы, молодой офицер был явно чем-то обеспокоен. На плечо легла дружеская рука. То, в чем он так нуждался в последнее время. Оберштурмфюрер пододвинул стул и сел рядом. После чего он чем-то зашуршал и протянул товарищу. Тот приоткрыл глаза, после чего балансируя, дабы не упасть, с жадностью схватил сверток. — Ты хоть жуй иногда, я там не знаю... — Отстань, я три дня не жравши! Иди, нотации подчинённым читай, мы с тобой в одном звании, товарищ оберштурмфюрер! — О, так вы у нас, господин фельдфебель, теперь по званиям решили обращаться? — По уставу, господин оберштурмфюрер, по уставу. - они вытер крошки с лица рукавом и принял из рук товарища еще немного еды. - Извините, господин оберштурмфюрер, полное приветствие не могу сделать – руки заняты! – О, что вы, не утруждайтесь. Я смотрю вы тут по горло в делах. Куда уж вам отдавать честь такому как я. - закатил он глаза. – Вот-вот, господин оберштурмфюрер, не мешайте моей трапезе своими правами. Аппетит портите. – Аки, поверь мне, глядя на тебя, я понимаю, что аппетит сейчас тебе не испортит даже задание заучить и переписать все эти правила по 200 раз. – О, Господь, мой друг оказался груб и жесток со мной, чего от него я никак не ожидал... - протянул Цукерберг, обращаясь к высшим силам. Так прошел месяц. Через пару дней к ним наконец-таки направили товарища по службе Аки – нового связиста, после чего Цукерберг, довольный жизнью, устроил себе выходной, и весь день провалялся, как выразился бы Вигман: «Как собака!», ничего не делая, полностью игнорируя остальных членов роты. Сентябрь. Серо. Вместо дождя с неба падали грады бомб с пикирующий самолётов. Отступление. Стратегическое отступление, которое приняли командир роты дабы сохранить личный состав и все те сведения, что еще не успели передать руководству. Тишина. Такая звенящая, неспокойная тишина, которая бывает только перед очередным авианалетом. Цукерберг спокойно дремал в своем блиндаже, даже не шелохнувшись от разрыва, который был совсем недалеко от него. Вскоре он все же вышел наружу. Горящие деревья рядом, стоны раненых товарищей, вспаханная земля и тот громкий, до омерзения громкий звук авиации, что будто коршун падала вниз, сбрасывала град бомб и взлетала обратно в облака густого пепла и дыма. Инстинктивно попятился назад, боясь, что не только авиация ведет за ними охоту, но т самый страшный и опасный противник всех связистов- снайпер. Безоружный молодой человек, что целыми днями сидел в наушниках, с самопишущим пером, да листком в руках, был ценной, но слишком легкой добычей до вооружённого до зубов, по сравнению с ним, солдата или снайпера. Споткнулся. На входе в его островок безопасности во всем этом аду, прикрыв лицо рукой полусидел- полулежал его товарищ- оберштурмфюрер Вигман, который, явно хотел предупредить его об опасности, ну или же передать сведения в штаб об готовящейся угрозе нападения, да не успел. На счастье молодого офицера тот был жив, но вот левое предплечье было разодрано в мясо. Жуткое ранение, коих фельдфебель выдел немало: открытая рана от большого пальца по всей внутренней стороне предплечья безобразной змеёй извивалась и уходила своим кончиком чуть выше локтя, словно прячась. Едва сдержал рвотный позыв. Его крупно затрясло, ноги подкосились а разум помутился, но ударив себя со всего размаха рукой по лицу, собрался. Пощупал пульс. Живой. Стараясь не смотреть на находящегося без сознания товарища, сделал жгут из собственного ремня и перебинтовал его рану из полевого набора. — Чёрта с два ты тут сдохнешь! Я костьми лягу, но ты выживешь, понял? - Аки аккуратно взял офицера на плечо и осторожно побрёл в сторону леса, туда, где через несколько километров, в небольшом посёлке, располагалась другая часть, на сей раз Вермахта. - Вот поедешь в госпиталь. Тебя там подлечат, отпуск дадут и все, свеженький и новенький к нам направишься! Не ссы, товарищ, все мы погуляем ещё на твоей свадьбе! Так что ты даже не думай умирать! Такая махина, здоровая, как бык, ещё нас всех тут переживет. Аки тащил его осторожно переступая между взорванной землей, ветками и прочими препятствиями. Вот, впереди показался небольшой лесок и связист выдохнул. Оглушительный грохот. Земля ушла из под ног. Низкий протяжный писк. Резкая пронзающая боль в районе живота заставила его на минуту остановится. Адреналин бешеным темпом разносился в крови по организму, заставляя Цукерберга дотащить товарища в безопасное место, полностью игнорируя кровоточащую рану. — Ну вот, товарищ, ты в безопасности. Темнота. Сколько прошло времени он не знал. Пришёл в себя. Голова кружилась, а в ушах стоял гулкий протяжный звон. Протёр глаза грязными окровавленными руками. Рукав на левом предплечье полностью отсутствовал, а само оно полностью забинтовано начиная с большого пальца и заканчивая чуть выше локтя. Над ним ремнем был сделан жгут. —О, живой! - слабо протянул знакомый голос. Повернул голову. Всего в метре от себя он увидел Цукерберга. Тот лежал на спине, тяжело дыша. Рот его был приоткрыт, губы иссохли, а в глазах застыла пустота. Одна окровавленная рука лежала на животе, в вторая откинула в бок. Он был бледен. Практически уже остекленелые глаза наблюдали за происходящим в себя другом. Каждый раз моргая, он держал веки закрытыми всё дольше и дольше. Тут сердце ёкнуло, стоило только пролететь в голове мысли о том, что ещё мгновение и Аки закроет глаза навсегда. — Ну вот, - слабо произнес Аки, хрипло посмеявшись, но тут же скривившись и зашипел от нового приступа режущей боли. - Теперь уж и помирать спокойно можно. Те пару секунд, что Хидан с нескрываемым ужасом и горестью смотрел на умирающего связиста длились вечно. Тихо. Удивительно тихо. Фронт, казалось перенеся куда-то далеко, за тысячи и сотни тысяч километров от них. Нацист попробовал сжать раненую руку в кулак - не вышло. Плюнул. Подошёл к Цукербергу. Он все еще дышал. — Я очень сильно хочу пить...- слабо протянул связист. Офицер уселся радом, чтобы провести с ним последние минуты. — Ты боишься смерти, Аки? — Ты хочешь поговорить об этом на пороге моей кончины? - изогнув вопросительно бровь, хрипло спросил тот. Горло пересохло. Он хотел закашлять, но передумал. – Нет, я не боюсь, ведь рядом со мной ты... – Ты серьёзно вздумал тут помирать?! - он и сам не ожидал от себя такой резкой злости, но мысли, что друг в любую секунду может умирать, но тем не менее так спокойно говорит об этом, заставили тихую ярость неожиданной волной обрушиться на него. – Ну да. - с тем же спокойствием ответил связист. - Знаешь, я и так прожил дольше, чем планировал в этом бесконечном потоке смертей. Рано или поздно это должно было случиться. Так что... я просто счастлив, что умираю не один, лёжа где-то на промозглой земле и захлебываясь собственной кровью. - уже почти шептал он, почувствовав щиплющую влагу на глазах, что мешала сейчас разглядеть друга. Или так и должно быть, когда умираешь...? – Замолчи, предурок! - рявкнул он, на четвереньках подбираясь ближе к товарищу. Выдавив грустную улыбку, Цукерберг с трудом оторвал свободную руку от густого свежего мха и положил её на здоровую руку товарища, выражая молчаливую поддержку, только вот не ясно для кого: Хидана или же себе самого, пытаясь успокоиться и справиться с тревогой. – Ты. Не. Сдохнешь. - сквозь зубы яростно процедил он, сжимая холодную ладонь. - Тебе ясно?! Мы с тобой всю войну пройдем, понял?! Ты и я! Вместе! И на свадьбе гулять твоей будем! Тоже вместе! - не сдерживаясь, повысил он голос, чувствуя, как сердце сжалось. – На твоей бы погулять... - снова сдавленный хрип вместо слов, а во рту отчётливый металлический привкус собственной крови. Соленый. Мерзкий. Слишком горячий. - Жаль только, что вряд ли получится. Ты же не забыл своё обещание? Помнишь же, да? Если я сдохну, ты обязан жениться на моей сестре. – Не женюсь! Не женюсь я, ясно?! Потому что ты, сволочь живучая, и тут выкорабкаешься! Я тебя с того света достану, придурок! — Хоть ты и гнида редкостная, но я тебя люблю. - слабо сказал фельдфебель смотря с теплотой на товарища. — Я тоже, Аки, я тоже тебя люблю... Тело его крупно дрожало, осознание того, что вскоре товарища, друга, брата, человека с которым он провёл всю свою жизнь не станет, сжирало изнутри. — Да пошел ты нахуй! - резко выпалил офицер СС. - Если ты думаешь, что я позволю тебе тут сдохнуть, то хер тебе! - он одной рукой расстегнул товарищу гимнастёрку под сдавленные стоны и неодобрение того. Рана и правда была серьёзная. Живот был вспорот практически от груди и до паха, а также несколько небольших ран вокруг. Радовало одно – внутренние органы оставались на месте и, на первый взгляд, не были повреждены. — Да что ты творишь то?! Я не хочу умирать голым! Дай мне хоть сдохнуть, сохранив честь! Мда, братец, не такую любовь я имел в виду... — Да не ори ты! Не умрешь ты, понял?! — Положи меня на землю! Я не хочу подыхать в полете! Верни земле-матушке, кому сказали! — Да прекрати ты верещать! - прикрикнул вновь Вигман. — Я не Вики! Ты не меня так к алтарю понесёшь, а её! Господи! - были бы руки не настолько ослаблены, а боль не такой сильный, он бы обязательно с чувством хлопнул себя по лбу. - Помогите, воины добрые! Тут озабоченный СС-овец! Он перепутал меня с моей сестрой! Люди милые, как таких только в армию то берут! Нацист понимал, что скорее всего это агония и реакция друга на болевой шок, но это все равно вызывало нервную усмешку. Превозмогая боль, он все же взял раненого товарища на руки и побрел, как ему казалось, в нужном направлении. Вскоре тот окончательно замолчал и единственное, что выдавало в нем жизнь – стук бьющегося сердца, да мелкая дрожь во всем теле. Через большое количество времени показалась небольшая деревенька и патрульный Вермахта, который, быстро убрав наставленную на них винтовку, позвал помощь.***
— И что было дальше? — А дальше был полевой госпиталь, отказ от жратвы, – мой товарищ буквально насильно в меня её пихал, –2 поправка и возвращение на фронт. К основной «Шестой армии». — Что это значит? — Это значит, что мы одни из относительно немногих выживших после Сталинграда. — Расскажешь? — Как-нибудь потом... как-нибудь...потом...***
Смотря на сугубо личное, нельзя не замечать абсолютно общее. Не стоит забывать, что Хидан Вигман, как и покойный товарищ, прибыли в польский городок Сайко, чье население чуть переваливало за пять тысяч человек, с работой, а не отдыхом. Так, в первые три недели молодой офицер полностью привел в порядок остачертевшую ему документацию, подвергнув при этом к различным видам наказаниям, вплоть до высшей меры, по меньшей мере двадцати людей. Солдаты, давно служившие в этом месте и привыкшие к старому распорядку, были крайне недовольны тем, что новое начальство устанавливает тут свои порядки, в срочном порядке, собрались и решили устроить ему тёмную. Но, к сожалению или счастью заговорщиков, в их рядах затесался предатель, что не желал разборок от и без того славящегося своей жёсткостью, если ее сказать жестокостью, офицера. Так, оберфюрер знал, что они собираются за общими бараками сразу после того, как столь ненавистное им начальство отправился домой. Также, он знал, что организатором является молодой ефрейтор Хорст Беккер со своими тремя товарищами, а сдавший их – Джорг Гоффман, носящий в свои пятьдесят лет звание штюце, к которому Вигман питал явную, но ничем не подкреплённую, неприязнь. — Если вы решили устроить мне разбор полётов, - офицер появился сзади группки заговорщиков бесшумно. - то мой вам совет: засуньте себе это желание в задницу! Вы сюда приехали не расслабляться, а Родине служить, ясно? — Да, господин оберфюрер! Между ними возникла тяжёлая тишина. Группа солдат с недоверием смотрела на начальство. Тот же, пристально и с неприкрытым отвращением взирал на одного, на того, у кого во взгляде читалась наибольшая ненависть. — Выпьем, господин оберфюрер? - предложил тот. — Да. Подчинённые не ожидали услышать от холодного, сурового и в неком роде жестокого начальства согласия на предложение. Так, после его работы и их службы они направились в один из наиболее популярных у немцев бар «Яблоко Евы». Рассказывая про заведение можно сказать, что это был больше бордель, нежели бар. Девушки и женщины, а также так называемые нимфетки , стараясь не только не умереть с голоду, но также избежать виселицы или расстрела, были вынуждены идти в проститутки, в надежде найти себе покровителя из офицерских чинов. На новое удивление солдат, оберфюрер Вигман не только не был против того, что некоторые солдаты охотно пользуются этими услугами, но ещё и подкинул деньжат одному из сослуживцев, хотя сам отказался. — Я же все могу понять, - начал тот. - Мы все люди, мы все хотим выпивки, жратвы, трахнуть пару шлюх и пойди по домам! — А что же вы отказались от той прехорошенькой полячки? — Вот именно, она же чертовка, да и ничего такая! — Мне важно качество, а не количество! - он выпил. - Я лучше воздержусь и найду отличную немку, чем буду спать с кем попало и подцеплю что-нибудь неизлечимое даже нашей экспериментальной медициной!- хлопнул по столу. - А что касается низших рас, то я их принимаю исключительно в качестве грязи, а самых так сказать «хорошеньких» можно и оставить себе на пару недель. — Как ту милую девушку? Его резко ударил товарищ в живот. — Ну допустим. - уже изрядно подвыпивший Хидан был весел и совсем не прочь продолжить такого рода разговор, дивясь чужой смелости, - У тебя были на неё планы? — Нет, господин оберфюрер! — Никак нет! — Не совсем у нас... - тот, что был худее и меньше всех поправил очки и кротко продолжил. - Не у нас... — А у кого же? — Да у этой старой плешивой собаки Гоффмана! — Да чтоб у него хер отсох и отвалился! — Грязная, похотливая, жирная, мерзкая, подлая, склизкая свинота! — Вот-вот! Да я уверен, что это он нас сдал, пёс паршивый! — И чем же он, ещё, вам так не угодил, господа солдаты? - Вигман полностью увлекся разговором, негласно подтверждая их догадку. - Не стесняйтесь высказаться. Так, из последующего разговора офицер узнал, что Джорг Гоффман тут местная потеха, а жена его, старая стерва, гоняет тут всех по своему приезду, стараясь впарить своих дочерей кому-то из солдат, или еще лучше – офицеров. Так же выяснилось, что местное население, как и большинство солдат, терпеть его не может за разврат в отношении молодых женщин и нимфеток, несмотря на то есть у той жених или муж, или же нет. Что Джорг является самой настоящей собакой, готовясь ковром стелиться перед новым начальством за малейшую возможность похвалы, а еще лучше, оказаться у того под боком и покровительством для дальнейших своих дел. Они разошлись за полночь. На утро, оберфюрер увидел, что немолодой, рыхлый и тучный Джорг Гоффман был, явно ночью, кем-то избит, но не придал этому значения, чем очень огорчил того. Через время штюце все же предпринял попытку доложить и пожаловаться оберфюреру на ночной инцидент, но тот его даже слушать не стал, более того, отправил его на суточное дежурство. Оглядываясь назад, трудно не отметить холодность и некую небрежность с которой господин Вигман общался с новым связистом. Возможно, где-то глубоко в душе, он желал, чтоб на месте его дорогого друга тогда был именно этот парень. Соблюдая сугубо деловые отношения, молодой офицер не позволял себе и тени того поведения, которое он позволял себе в общении с погибшим товарищем. Внутренняя обида шептала, что новый связист приехал не только на физическую, но и на душевную замену Акихико. Уходя на рассвете и приходя ближе к полуночи, молодой артиллерист нутром чувствовал за собой некий таинственный, но от того и более пугающий туман некой слежки, тянущийся за ним на протяжении всего пути и места, куда бы тот не пошел. Так, одним ранним августовским утром он наткнулся, а точнее было бы сказать, что на него него наткнулась незнакомая ему ныне девушка. Девушка, что была явно не старше, а возможно даже и младше самого СС-овца, мертвой хваткой вцепилась в предплечье, где под ворохом одежды белел шрам старой раны. Он хотел уже было вырвать руку и уйти подальше от незнакомки, но этого у него не вышло. Тонкие, белеющие, будто обескровленные, пальчики впились в его руку, не желая уступать, да с тонкой силой, что собственные кончики пальцев уже начали неметь. Взгляд девушки был тускл и пуст. Казалось, что незнакомка была вовсе слепа, обратив свой взгляд вникуда, но это явно было не так. – Что з... - начал было он, но не смог продолжить. Грустные светло-карие глаза резко устремились на него, вглядываясь в самую душу. – Чщ-щ-щ... Ти-и-ише... - мягко, успокаивающе, прошептала, как подумал Хидан, цыганка, прижав ледяные тонкие пальцы к его губам. Металлические цацки не её руках позвякивали, ударяясь друг от друга, а подол цветастого платья колыхнулся в лёгком одиночном порыве ветра, что лёгким гулом уносил её шепот прочь. Вигман слегка кивнул, показывая девушке обещание дальнейшего молчания. — Голоса-а-а~... - блаженно прошептала та и усилила без того цепкую хватку на руке обберфюрера, но сместив ладонь ближе к локтю. С секунду она промолчала, прислушиваясь, а после, будто что-то уловив, провела рукой по воздуху. - Она... — Кто: «она»? - тот хотел оглянутся. Закалённый в самых жестокий и беспощадных боях офицер насторожился. — Она-а-а~ ... - девушка не дала ему оглядеться, переместив пальцы с теплых губ на щеку и нежно, по-матерински провела по скуле, легко поглаживая. Блаженно смотрела цыганочка в пустоту, а затем вновь повернулась в нацисту. — Она-а-а...- безмятежно прошептала, - Она близко... бо-о-ойся её. - резко продолжила, повысив и тон и голос, - Она рядом...- закончила также, как и начала. — Да кто: «Она», то? — Ты поймёшь... Ты вскоре всё-о-о поймёшь... Хидан обернулся, чтобы оглядеться и увидеть ту самую «её», но улица была пустынна и безлюдна. Когда снова повернулся, чтобы поподробнее расспросить незнакомку, той и след простыл. Неприятное чувство, будто за ним наблюдают сразу тысячи и несколько тысяч глаз преследовало его на протяжении всего пути до части, все это сопровождалось непонятными шорохами, скрипами, непонятно откуда взявшимися тяжёлыми, лёгкими, шаркающими шагами на пустой брусчатке старинного города. Даже дома не покидало его чувство мнимой опасности, исходившей не сколько от молодой цыганочки, неясно откуда взявшейся и также непонятно исчезнувшей на пустой улице, сколько от её странного предупреждающего пророчества. Не был он, в отличие от покойного друга, ни верующим в бога, ни верующим в мистику, но для вида, а также для поддержания самого себя в рядах СС, куда брали также по вероисповеданию, молодому офицеру приходилось посещать церковные службы. После случившегося же, он целенаправленно несколько раз сходил в церковь в надежде на то, что нечистый, а он был уверен, что сам дьявол явился ему в образе безымянной цыганочки, больше не побеспокоит. Но это не помогло и вскоре нечистый появился вновь. На сей раз это произошло глубоко за полночь, когда изрядно уставший оберфюрер направлялся домой. — Милок, - тихий хриплый голос раздался из-за спины, отчего Вигман чуть ли не подпрыгнул.- Вы мои очки не видели, милок? Он огляделся. Перед ним стоял странный молодой паренёк. Внешность его была странной, будто не местным, чужим был он тут. Чуть ниже ростом он смотрел на Вигмана будто свысока. Холодная рука мертвой хваткой держала запястье офицера, а сам парень с ноткой безумия смотрел одновременно на него и в неясную пустоту. Хидану потребовалось пару секунд, чтобы осознать, что от него хочет парень. — Очки...- задумчиво произнёс незнакомец. В свете тускло горевшего фонаря поблёскивали линзы очков на его макушке. Офицер одним движением спустил их на переносицу. — Ты кто? - возмутился тот, не давая собеседнику ответить. - Ты что тут встал? Не видишь, я а желудями иду... - беспечно сказал он, пройдя мимо, но отойдя на пару шагов вперёд резко обернулся и в миг оказался подле обберфюрера, схватив того за плечи, притягивая ближе. Неожидавший такого противоречивого поведения, он подчинился напору парня. Отойдя от шока, нацист поймал жгучий, полный неприкрытой ненависти горячий взгляд, устремлённый точно в его глаза. - Не засматривайся на мои жёлуди, понял?! Иначе я набью тебе ими глотку и вздёрну на твоих же кишках! - зло прошипел он СС-овцу в лицо. Уже собираясь освободиться от этого сумасшедшего, а после если не застрелить, то отвести на допрос, молодой офицер потянулся за пистолетом, как его резко сзади обдало несвойственным не то, что для этого времени года, а для погоды, холодным воздухом, а в то время впереди раздался треск. Машинально обернувшись, он никого не застал, а холодный ветер тут же прекратился. — Чертовщина! Не иначе... - выдохнул он, осмотревшись вокруг, но, как и раньше, возле него не было ни души. Нервно сглотнул, судорожно вздохнул и выпустил не менее нервный смешок и еще быстрее направился домой. Запирая квартиру, чуть ли не взвизгнул, и, в прыжке обернувшись, облегченно выдохнул, прислонясь спиной к двери. Осознавая то, что тот скрип половиц, так сильно его напугавший, принадлежал еврейке, что с непониманием смотрела на него, он успокоился. Набрав полную грудь воздуха, медленно выдохнул, истерично и тихо рассмеялся, после, вытер пот со лба. На удивление Ники, он безмолвно отправился к себе в комнату, с силой захлопнув дверь. В спящей тишине дома четко послышался звук нескольких запирающихся замков.***
У новых обитателей леса прошла уже неделя, как только Рин заметила ещё странности в поведении немца. — Аки, а какой чёрт ты тут эти жёлуди складируешь? Ты решил свой собственный лес посадить? Как белка, ей богу. Или кабан. - хохотнула девушка, представляя его в теле кабана. - Не хмурься, они любят жёлуди. — Кофе. - кратко изрёк он, но поймав по-детски наивный непонимающий взгляд, всё же пояснил: - Я хочу две вещи: курить и кофе. Как видишь, ни того, ни другого у нас нет. Зато есть жёлуди, а если есть жёлуди, то есть и айнзац-кофе. — А-а-а, - протянула она. - Теперь понятно, зачем ваши то и дело ходили по домам и, как чумные, желуди собирали. - она сидела на стволе провалившегося рядом дерева, что опирался на стоящий рядом дуб, возвышаясь на сантиметров 60, и болтала ногами, рассматривая мужчину, - А я то думала, что вы совсем там помешались в своей Германии. — А вы разве такое не пьёте? - офицер искренне удивился, продолжая караться в траве, выискивая только-только упавшие жёлуди. — Нет. - легко подала она плечами, спрыгивая вниз, видя, что Аки уже заканчивает своё странное дело. - У нас еще с сорок первого кофе не видели, а пить кофе из желудей слишком странная затея... Нет, ну есть, конечно, люди, которые настолько жить не могут без него, что и цикорий, и желуди собирали. А я вот приняла решение отказаться полностью. Уж лучше потерпеть, чем рисковать своей шкуркой ради кружки этого жужева. - скривилась она, вспоминая странный запах непонятной мешанины, - А вот парень у нас был...когда-то... страсть как кофе любил. Жить просто не мог без него. Чумной становился. Так он тогда все жёлуди в округе пособирал да цикорий пообломал. Удушить за это добро готов был, представляешь!***
Но, окунувшись в абсолютно общее, можно вернутся в тайно личное. Так, изрядно пьяный, а оттого и веселый офицер стоял перед запуганной еврейкой, ожидающей в любой момент применении силы. — Милая Сойхер, мне важно знать кое-что о кое-чём. Если ты, конечно, поняла, что я имею в виду.- язык его немного заплетался, отчего и без того непонятная речь становилась еще более непонятной. — Повтори. — Какая же ты тупая, боже! Ника сделала шаг назад, но немец крепко схватил за руку. — Расскажи мне вот что: все, что ты знаешь про Джорга Гоффмана, а также про... — Эта старая похотливая собака! Я прошу ныне не упоминать при мне его! Отвратительное животное. Да моло того, что этот похотливый старикашка почувствовал себя чуть ли не первым молодцем на деревне, так и обманом заводил совсем маленьких ребят, – да, ты не ослышался, эта тварь не только нашими девчонками развлекалась, – в лес и насиловал чуть ли не до потери пульса. Уродец! Мне мерзко даже от его упоминания! Он молча слушал, внимая каждому слову. — Ещё. Расскажи мне еще обо всем, что знаешь! Девушка быстро смекнула, что это шанс улучшить положение и продолжила монолог, одновременно обдумывая то, что можно, а что нельзя говорить. Так, оберфюрер узнал, что в этой деревеньке могут сделать очень даже хороший алкоголь, за смехотворную цену, но только для своих, о чем еврейка и намекнула. Также она рассказала, что после 10 у кромки леса ходить не стоит, а к 12 лучше и вовсе никуда не ходить, если не знаешь мест где можно, но объясниться не соизволила, так и продолжая отмалчиваться. Ну и побольше узнал о чокнутой семейке Гоффман, понимая, что лучше лишний раз с ними не встречаться, чтоб и время, и нервы лишний раз не тратить. В ту ночь между немцем и еврейкой был заключён договор о том, что ближайший месяц он сохраняет ей жизнь, а взамен она рассказывает все о своем отряде. На том и разошлись. И, правда, положение девушки улучшилось. К примеру, ныне ей было дозволено есть не один, а два раза в день, хотя количество еды не сильно изменилось. В отсутствие офицера та могла перемещаться по дому, но только в качестве заданных ей дел. Но, все то немного хорошее, что было в жизни, меркло по сравнению с остальным. Истязания, как физические, так и моральные не закончились, хотя сексуального насилия не было. Так прошел ровно месяц со дня смерти Гауптмана Акихико Цукерберга, а также диверсанта Ирэн Хомич. Погода была крайне гадкой, как и настроение их товарищей. Ника бродила по квартире в ожидании нациста. Это была небольшая квартирка. На первом располагались узковатый коридор, с несколькими вешалками, шкафчиком для зонтов и обуви, напротив кладовка, служившая бывшим хозяином по назначению, но теперь пустующая. Практически рядом со входом- небольшая скудно обставленная комнатка, явно, бывшая для прислуги. Голый железный матрац, старый пошарпанный ковер, небольшое спальное и покрытое паутиной оконце, да одна, явно древняя спальная тумба. Проходя дальше по коридору сразу попадаешь в гостиную. И, так, как данная квартира предназначена для высоких чинов, прибывавших для наведения в городе и солдатских казармах порядка. Она была роскошна, по тем меркам. Сравнивая почти пустые квартиры, что она видела раньше, эта отличалась своим убранством и количеством всяких мелочей. Различные вазы, клетчатые пледы, белоснежные вязанные салфетки и прочие мелкие, казалось бы, вовсе ненужные офицеру вещи наполняли квартирку каким-никаким уютом и теплом. Но всё стояло четко на своих местах и, если бы девушка или кто-то посторонний задумал пробраться туда, куда не следует, это было бы четко заметно. Девушка, решившая все же не искушать судьбы и уже не пытавшаяся дождаться офицера, решила заснуть все также на своём месте, то и дело нервно всматривалась в пугающую пустоту. По телу пробежала дрожь, когда домой пришёл немец. Если пару дней назад он был сильно пьян, то на сей раз был просто в никаком сознании. Еле стоя на ногах, не разуваясь, он прошёл вглубь квартиры, что-то невнятно бормоча. Сойхер не услышала звук замка. Надежда на спасение вспыхнула в душе и сердце. Но вместе с надеждой таким же пожаром горела и тревога. С каждой секундой она, неумолимым пламенем сжирала все сущее, всякое человеческое, обнажая истинную животную сущность, сущность, основным инстинктом которой было выживание. Спряталась так, чтобы можно было следить за ним, но чтобы её самой не было видно, но в тьме квартиры, её хозяин словно растворился, не издав и в последствии не издав ни единого звука. Глубокую тишину нарушало только тиканье часов, вводящее Нику в некое подобие транса. В себя она пришла через время, услышав громкие, срывающиеся на негромкий крик. всхлипывания. Вылезла из своего укрытия. Недалеко, прислонившись спиной у стене, обнимая колени и в открытую рыдая, сидел молодой офицер. – Действуй! - раздался холодный приказной девичий голос, всё тело Ники обдало ледяным воздухом. Казалось, кто-то обнял ее со спины, аккуратно прижимаясь лбом меж лопаток. – Рин...? - дрожа, осознала она, вспоминая манеру поведения подростка. – Ну же, - умаляющие протянул тихий голос, всхлипнув, - пожалуйста... Ника, - вновь позвала она, после минутного молчания. - ну себя не бережёшь – меня спаси. Пожалуйста, я одна осталась, помоги. Тут холодно, ты не захочешь сюда... Сойхер хотела обернулся, но не могла. То ли ледяные призрачные руки сжали так сильно, то ли страх сковал тело, не давая посмотреть на подругу. – Спаси нас... - тихий шепот, растворившийся в тишине, сменил гул крови и странный звон у ушах. Уже хотела было последовать больше указанию, чем совету, погибшей месяц назад подруги, как взгляд её случайно упал на, явно, не замечавшего её Хидана. — Что стоишь? Иди! тебе есть куда! - голос Рин отдалялся всё дальше и становился тише. Сердце девушки сжалось, с ног до головы пробежала мелкая дрожь, а на языке четким, горьковато-приторным, зыбким, но в то же время скользким появился непонятный вкус. — Мужчина и плачет...- прошептала одними губами. За всю свою короткую жизнь, она впервые видела плачущего парня. Ни братья, ни тем более отец или дед, ни разу не показывали своей слабости. Теперь же, видя слабость столь ненавистного ей человека, она не понимала, что делать. Заглушив голос страха и паники, еврейка спустилась на колени и аккуратно прикоснулась к нему. Тот вздрогнул и издал полустон- полукрик. Он поднял заплаканный испуганный взгляд. Шумно выдохнул, ещё сильнее зарыдал. — Почему ты плачешь? - нарочито ласково, словно механизировано, гладила его по плечам. - Не надо, пожалуйста, плакать... — Это я виноват! Во всем виноват я! - захлёбываясь в слезах, схватился за девушку, как за последнюю соломинку, притягивая к себе. - Я конченая мразь! Прости! Прошу, прости меня! - рыдал он, срываясь в настоящую истерику, пытаясь глотнуть хоть немного воздуха, - Я знаю, что виноват перед тобой... Если бы я думал хоть о ком-то, кроме себя, ты был бы жив! Ты был бы жив здесь!***
Тем временем у лесных жителей ситуация обстояла не лучше. — Аки! - Рин вышла из убежища и оглянулась по сторонам. - Аки, ты где? Пошла на поиски товарища. На лицо неприятно налипала паутина, небольшие веточки, хлестали по лицу, когда оставались незамеченными. Несколько раз девушка даже чуть не упала из-за своей ноги и из-за невнимательности. Так, она наконец нашла его. Тот сидел на берегу речки и, уткнувшись носом в колен, то и дело вздрагивал. — Ты плачешь. - с явным недовольством начала Рин, обиженно сложив руки на груди, - Ты, скотина, ещё и плачешь! Немец промолчал, лишь покачав головой. — Разнылся, как баба! Вставай давай! Встань и пошли! - Хомич подняла офицера, а после толкнула, отчего тот упал на спину и разразилился еще большим рыданием, абсолютно не обращая внимания на девушку. — Сегодня ровно месяц! - заикаясь и не с первой попытки, заключил он. — И что мне теперь!? Скучаешь по казням, да? Или по своему, дружку?! Услышав последнее слово, Цукерберг и вовсе свернулся калачиком и заскулил, тихо повторяя одно и тоже: «Да!» — Жалкий! Ты жалкое, бесхребетное нечто! А ну вставай! - полячка подтолкнула его ногой, но тот ничего на ответил. - Почему ты ноешь!? Кто тебе давал право ныть?! Отвечай, скотина! Кто?! Может, те, кого ты убил?! Ты о них подумал? А о тех, кто после них остался? Маленькие дети, видевшие смерть своих родных и то не ноют, а пытаются выжить, мечтая сдохнуть! Зато ты плачешь по живому дружку, что не то что убиваться, даже искать тебя не стал. Небось ходит и радуется, видя, как секунду назад живые уже подыхают на его глазах! — Да отъебись ты от меня! Иди сама поплачь! У самой подруги не стало! — А ты рот свой не открывай, ясно?! Это по твоей милости! Да и кто ты такой, чтобы указывать! Поднимайся! Связист не выдержал. Резким движением встал, схватил девушку и швырнул в неглубокую реку. Вытирая слезы и стараясь успокоиться, наблюдал за тем, как та выбирается, иногда посмеиваясь. — Ну ты и фашист! Ну ты и пёс! Ты совсем сдурел? Я вообще-то плаваю плохо! — Не мешай мне плакать... Сама вон сядь и поплачь, а не то еще раз полетишь! Сел в тоже положение, в котором и сидел, когда его нашли. — А я не могу! Мне никто на давал права плакать! Ясно? Не могу я заплакать уже и всё тут, понятно тебе?! — А ты расскажи, может легче станет...Мне вот стало... – Не до этого мне просто было... - вздохнула она и села рядом с уже ставшим таким родным и привычным за столько времени другом, прижимаясь своим боком к нему. И вот сейчас Аки и вспомнил то, что при боевом настрое и вспыльчивом характере иногда вылетало из головы – она всё ещё ребенок. Семнадцатилетняя девочка, не видевшая детства из-за войны. Он, опасаясь реакции, все же аккуратно положил руку на худое мокрое плечо в молчаливой поддержке. Собираясь с силами и мыслями, она взяла лежащую недалеко от неё палочки и стала рисовать её концом всякие точки и линии на мокром песке берега, тихо начиная свой рассказ.***
– Папа! Папа, ты куда?! - кричала маленькая девочка, босиком, пытаясь угнаться за широким шагом мужчины, что старался не замечать ребенка. - Пап, пожалуйста, не уходи! Не надо! - умоляла она, наконец догнав его. Она схватила мужчину за руку, пытаясь привлечь внимание. Обжигающие слезы скатывались по щекам, оставляя на губах солоноватый привкус. – Не позорь меня! - злым рыком ответил ей отец, резко вырывая руку, брезгливо оглядев ребенка. - Я говорил вашей матери, то она совсем сумасшедшая, если решила остаться здесь в такое время! Мир на пороге войны, а она, идиотка, за дом волнуется. Если уж её ваши жизни не волнуют меня и подавно! - резко толкнул он дочь. Она не удержала равновесия и убрала на землю, ободрав ладони о мелкие камни. – Я собираюсь выжить! – Не обижай её! - не пойми откуда выбежал маленький белокурый мальчик, налетая на мужчину в попытке защитить сестру. Тот лишь горделиво хмыкнул и, дав сыну неслабую затрещину, подхватил набитые чемоданы и просто ушел. – Рин! - рыдая, подполз к девочке ребенок, ища защиту, как у старшой сестры, которая всегда могла его защитить от старших ребят, что всегда издевались над ним. - Рин, папа нас бросил, да? Мы ему больше не нужны?! С каждым вопросом он рыдал всё громче и отчаянные. Рин прижала братика к груди, гладя и успокаивая. – Не плачь, Вань. - дрожа, говорила она, проводя рукой по светлым мягким волосам и пытаясь остановить собственные слёзы. - Тебе уже целых шесть, совсем взрослый уже, чтоб так плакать. А он... Он пусть уходит! Вань, послушай, - позвала она, стирая слезинки с щек и смотря прямо в серовато-зелёные глаза, - он нам не нужен. У тебе всё ещё есть мама и я. Не бойся, ладно? Всё будет хорошо... Рин знала что будет тяжело. Но ведь она уже совсем взрослая. Ведь в двенадцать лет уже давно пора взрослеть, правда...? «Тяжело... очень тяжело, но надо держаться. Ради мамы нужно со всем справиться! Маме ещё тяжелее! У мамы три работы, чтоб нас обеспечить...» - твердила себе день изо дня Рин, следя за хозяйством, помогая Ване со школой и подрабатывая при любой удобной возможности. Так шли годы. И с каждым месяцем становилось всё хуже, страшнее и тяжелее. Началась война... Самолёты летали туда-сюда, оглушая своим рёвом. Мимо проезжали танки, шли люди. Каждый из них знал, что сегодня, завтра или через пару дней они умрут. Умрут, защищая жизни других. Рин смотрела на это всё, а внутри всё холодело. Неужели смерть и в правду так близко? Но они ещё даже пожить не успели... Страх и тревогу заменяла рутина: убрать весь дом, довести брата до школы, вернуться живой, помыть пол, посуду, шкафы, сделать домашние задания из школы, забрать брата, накормить приготовленным обедом, доделать дела, помочь Ване с уроками, приготовить ужин и встретить маму, что возвращалась заполночь, уходя на рассвете. Мама устала, день ото дня работая на благо победы, поэтому надо делать всё самой и не жаловаться. Она обещала ей, что справиться. Она же уже взрослая... – Рин! - кричал мальчик, ища сестру, - Рин, ты где? Рин! Он прошел через небольшой перелесок, выйдя к небольшой речке, всего в полукилометре от дома, если знать как сократить путь. Ирэн показала ему когда-то эту тропинку, когда он был совсем маленьким. Она сказала, что это её любимое место. Место и вправду было красивым. Речка тихо журчала, обтекая небольшие камни у её берегов. Вдалеке темнел густой темный лес, пугая вечерами своей мглой. Как он и думал, Рин была тут. Поджав ноги и уложив голову на колени, она сидела на нагретом песчаном берегу, вырисовывая что-то палочкой на мокром песке. – Туки-туки, - хихикнул он, бесшумно подойдя к сестре и коснувшись её плеча. - Тебя мама зовёт. Как же хорошо, что у неё выходной и она может провести время с нами! - мечтательно продолжал Ванечка, сев за спиной и обняв сестру, уткнувшись лбом меж лопаток. Но Рин не отвечала. Она лишь мелко дрожала, глядя куда-то вниз. – Рин, ты чего? - спросил мальчик, уже сидя перед ней. Он сложил свои маленькие ладошки на чужие щеки и поднял её голову, смотря прямо в глаза. - Почему ты плачешь? - серьезно спросил он, но сестра лишь помогала головой. Несколько прядей выбились из наспех завязанного рыжего хвоста, что опускался почти до середины спины, разметавшись сзади ярким пламенем в лучах августовского солнца. Яркие локоны прятали заплаканное лицо, но Ваня ловко отодвинул их в стороны. – Я знаю, что тебе трудно, - прошептал он, обнимая девушку. - но ты не должна плакать. Мама говорит, что ты сильная и с тебя надо брать пример! А разве сильные плачут? Ты же сама говорила, что плачут только те, кто слабый! – Знаешь кто так говорил? - сиплым голосом шепнула она, крепко обнимая брата в ответ, - Папа так говорил... – А ты не папа! Ты меня не бросила! И маму тоже! Мы тобой очень гордимся. Так что не плачь. Ты же сама сказала, что всё будет хорошо. Я же должен брать с тебя пример! А ты тут плачешь... А ну-ка вставай и пошли! Вставай, там мама ждёт! Смотри что у меня есть! У мамы такой же. А это тебе. - заговорщически шепнул он, наклоняясь близко-близко к сестре и, словно кто-то мог их увидеть, приквывая руками, протянул девушке небольшой круглый медальон на серебристой цепочке. Открыв его, Рин увидела на разных сторонах две фотографии: мамы и брата, а так же там лежали две аккуратных прядки волос, завёрнутый в небольшие восьмёрки. Одна светлая и короткая – Ванина, а другая рыжая, чуть темнее, чем у Рин и намного длиннее первой – мамина. - Теперь нам с мамой нужны и твои прядки! Как раз вот эти две, которыми ты всегда закрываешься! - звонко засмеялся мальчик, слегла потянув сестру за упомянутые пряди, но шок ещё не прошел, поэтому Рин просто замерла на месте, уже успев подняться с песка. Воспользовавшись замешательством, Ваня резко дёрнул её за руку вперёд, свалив в реку, но успев забрать из рук подарок, чтоб не намок. – Да ты... ! Ты совсем обнаглел, мальчишка! - смеясь, кричала она. – Освежить! А то на твоё кислое лицо смотреть тошно, аж самому плакать хочется! - хохотал Ваня, стоя на теплом сухом берегу. – Как ребенок! – Эй! Мне вообще-то уже девять! - заявил он, гордо выпячивая грудь. – А мне . И что теперь?! - говорила она, брызгаясь из речки прохладной водой. – Вообще-то тебе пятнадцать. – А в ноябре будет шеснадцать! - вздёрнув подбородок, хмыкнула она, набирая полные ладони воды. Они ещё долго плескались в воде, смеясь и дурачась, а лёгкий ветерок подхватывал звонкий смех, унося далеко-далеко... Далеко в ноябрь, так любимый Рин и так ненавистный ей сейчас... Было невыносимо холодно. От морозного ветра не спасали даже те вещи, что сейчас были надеты в несколько слоёв. Рин посмотрела влево. Ваня пытался отбиться от крепких рук мужчины, что стоял, как скала, не сдвинувшись с места. Сама же девушка тоже пыталась вывернуться из цепкой хватки, оставляющей на запястьях синяки. – Начинай, не будем затягивать этот концерт, ради которого мы все здесь собрались. - сухо, но довольно громко произнес мужчина, что стоял всего в паре метров от них. Он улыбался. Гадко так, хищно... Его светлые под фуражкой волосы трепал ветер, что был столь же холоден, как и льдисто-голубые глаза. Но в остальном он выглядел абсолютно идеально. А вся его фигура выдавала превосходство. Услышав громкий крик брата, Рин снова посмотрела вперёд. Мгновение... одно чёртово мгновение, и петля на шее матери затянулась толстым удушающим узлом. Внутри всё перевернулось с ног на голову и похолодело от страха и отчаяния. Если б мужчина позади не держал её так крепко, то она бы уже давным давно осела на землю, прижав руки к лицу, но даже не пытаясь скрыть катившиеся сейчас по щекам горькие отчаянные слёзы. – Не-е-ет! - послышался истеричный крик слева. Ваня... Маленький девятилетний Ваня со всей силы пнул держащего офицера под колено и, когда тот инстинктивно разжал руки, просился к висильнице, где покачивался на ветру труп их мамы, что только мгновение назад плакала, закрывая собой детей... Стоило мальчишке, сделать всего около пяти шагов, как справа от Рин раздался оглушительный хлопок. В ушах зависело. Тошнота поднялась к горлу, а удушающий ком слёз, вырвался наконец наружу громкими рыданиями. Она повернула голову, а мужчина, глядя ей прямо в глаза, убирал пистолет обратно в кобуру. Она дернулась вперёд, но её уже никто не держал. Прижав маленькое истекающее кровью тело к себе, Рин стянула с себя лёгкую куртку, укутав Ваню. Окровавленной рукой она провела по белокурым волосам младшего семьи Хомич, понимая, что это конец. – Ну вот, - хрипло сказал мальчик, дрожа, но потянулся рукой к лицу сестры, стирая слезинки одну за одной крупные слезинки, - ты опять плачешь... Мне всегда грустно, когда ты плачешь... - шепотом говорил Ваня, уткнувшись в теплую шею. Он тоже плакал. Было больно. Очень. Но более было знать, что мама тоже умерла, а он сам умирает на глазах старшей сестры, оставляя её совсем одну. - Рин, пожалуйста... Рин, пообещай, что после сегодня, больше никогда не будешь плакать. Пообещай, ради нас с мамой, прощу. Ты не волнуйся, я ей передам, Рин... - продолжал он, слушая, плачь сестры, что растила и всегда защищала его. - Ты не бойся. Мне не страшно умереть. И почти не больно. А знаешь, ведь мы с мамой всегда будем с тобой. Вот тут. - поднял он ослабшую ручку и ткнул пальцем туже, где под крутой находился медальон, подаренный мамой всего три месяца назад. Да, они будут рядом... – Обещаю, Вань... - она судорожно набрала морозный воздух в лёгкие. - обещаю, что больше не заплачу. Всё будет хорошо, Ванечка. Обещаю... - одними губами повторила Рин, целуя маленькое маленького братика в холодный лоб. За своим горем она не заметила взрывов и разрухи, что неожиданно обрушились на площадь. Крик, казалось тысячи людей оглушал, хотя откуда их столько? Ведь на площади было всего тридцать человек, включая десятерых офицеров и того страшного мужчину. Вокруг поднялся хаус. Непонятная спешка и паника окутали это место. Но Рин так и продолжала сидеть на коленях, баюкая леденеющее тело братика и глядя на убитую маму. Она готова была просидеть так вечность, но кто-то резко дёрнул её вверх и рванул вглубь толпы. Рин увидела только темные волосы девушки, развивающиеся по ветру. А дальше будто пустота... Очнулась только вечером того же дня, лёжа на чьей-то кровати, укутанная в одеяло. А рядом та самая незнакомка. – Я Ника. Ника Сойхер. Ты в безопасности, - негромко сказала та, касаясь рыжих волос. – А тебя зовут Ирэн Хомич, правильно? - на слова Ники лишь обессиленно кивнула, обводя взглядом комнату. Нож, что, поблескивая в свете ламп, лежал на столе рядом с бинтами всего в паре сантиметрах привлекли её внимание. Где-то в глубине квартиры послышались крики и ругань, что привлекли Нику. Стены были настолько тонкие, что казалось, можно было услышать каждый шорох. – Когда ты научишься класть вещи на места, если берешь? - услышала Рин глухой женский голос. – Да кто ж знал, что они потеряются? - спокойно ответил мужчина, расслабленно растягивая окончания слов. Резкий звук разбившегося стекла заставил девушек вздрогнуть. – Ай, Шура, ёб твою мать! Ты когда прекратишь уже размахивать руками при разговоре? - сказал ещё один мужской голос, одному из их. – Гиллель! Ты вообще затухни! - фыркнула рассерженная девушка. Пока Ника отвлеклась на разговор кого-то, скрытых за дверьми, Рин вновь глянула на нож. Этой минуты хватило Рин, чтоб схватить острый предмет и одним рывком срезать огненный хвост за спиной до самой шеи. – Сегодня уже шестое, идиот! Шестое ноября, а ты их потерял! - не утихала ругань – Сегодня мой день рождения... - хрипло сказала девушка, смотря на волосы в своих руках, но в то же время в пустоту. Всё, наплакалась и накричалалсь. Нужно быть сильной, чтобы мама и Ваня и сейчас ей гордились. Её голос привлёк ошарашенный взгляд Ники, - Ты права. Меня зовут Ирэн, но можно просто Рин. Мне так больше нравится...***
Акихико молчал, не смея перебить рассказ девушки и всё ещё осторожно приобнимая её. В свободной руке он держал тот самый медальон на серебристой цепочке. Красивый... Круглый и весь в витьевытых узорах и каких-то серебристых листиках. Закончив свой монолог, Рин встала и протянула руку, забирая так дорогой сердцу подарок. – И ты больше совсем не плакала? - спросил Аки, чтобы хоть как-то разбавить эту давящую тишину. – Совсем... - едва слышно шепнула Рин и отвернулась, а бывший связист услышал ту самую пустоту и надломленность в голосе, что никогда не слышал от темпераментной девушки. - Я ему слово дала... - сказала она уже чуть громче и ушла обратно в лес, оставив Цукерберга на берегу реки наедине со своими мыслями и чувствами.***
Через время всхлипывания прекратились и офицер, обмякнув, так и остался сидеть у стены. Девушка же, несколько раз осторожно прикоснулась к нему. — Пора! - стремглав промелькнула мысль и Сойхер, осторожно ступая по поскрипавовшим половицам, подошла к входной двери. Боязливо огляделась после чего, тихо открыла её и выскользнула в подъезд. Как можно бесшумно спустилась во ступенькам и вышла на улицу. Тихо. Безлюдно. Начался дождь. Теплый, предрекающий свободу. Скрываясь тёмными улочками, сливаясь с тьмой и прячась от света тусклого фонаря. Она знала куда идёт. Она знала на что идёт. Яркие звёзды служили ей лучшим освещением на пути к цели. Тот блеск и огонь в глазах, что горели в ней, в её душе могли бы светом маяка вести за собой, могли поднимать и успокаивать, дарить и отбирать надежду. Тихой, беззвучной тенью, словно, плыла по улочкам, пригибаясь словно дикая кошка. Казавшись призраком, сливалась с темными уголками таинственными темными предметами, мистическими тропами и закоулками. Кротко улыбнулась. Впереди чернело разрушенное здание. Она смогла. Она вдохнула освежающий запах свободы. Но через три дня пришлось вернуться в ад. — Как мило, что ты решила вновь почтить меня своим присутствием! - нацист подошёл к девушке и ударил наотмашь. — Ты думаешь, что я буду так благосклонен к тебе? Молчала. Тяжело вздохнула и мочала. — Отвечай, дрянь! Подняла взгляд. Рукой поправила короткие волосы. — Раз в нашем городе считают, что я немецкая подстилка, - лукаво улыбнулась, закусив губу, - я не вижу смысла не соответствовать этому! - подошла к нему и положила тонкие пальцы на его грудь. Резко развернул спиной к себе, одной рукой держа её запястья, а второй шею. — Дура! Тебя повесят сегодня вечером! Я самолично это сделаю, поняла? — Ты настолько в этом уверен? - прохрипела, заставляя его ослабить хватку. - У меня для тебя кое-что есть, что, явно, тебе понравится! — На кой хуй мне верить словам такой суки, как ты? — Начнем с того, что у нас уже есть договорённость, а ещё... - выдержала девушка загадочную паузу, с хитринкой оглядывая мужчину. — Ну! — Я выберу сторону более сильный, умных и полноценных господ, пред которыми преклоняюсь и буду безропотно выполнять все приказы. Выберу тех, что не бросают своих соотечественников, а не грязных и подлых существ, которых и людьми назвать нельзя! Хидан рассмеялся. — Я прошу вас сохранить мне жизнь, господин оберфюрер, поверьте мне, я пригожусь вам! Я прямо сейчас готова дать вам имена и адреса проживания некоторых партизан, а также быть вашим переводчиком при их допросе! Так через пару дней на площади города на виселице было вздёрнуто три человека, а недалеко от оберфюрера, издавшего данный приказ, средь толпы «сограждан» стояла и Сойхер, с неприкрытым удовольствием смотря на их последние секунды жизни.***
Он просидел у реки до самого вечера, пока не почувствовал, что надоедливые комары начали сильно мешать. Он думал. Много думал, но, тем не менее, сейчас не мог вспомнить ни единой мысли. Пора домой. Сегодня был слишком тяжёлый день. Пора домой. – Ого, кто вернулся. Я уже думала, что с тобой что-то случилось. Обычно часа через два всегда возвращаешься, а тут до самой ночи сидел. - пробубнила Рин, когда Акихико зашёл в их импровизированный, но уже вполне обжитый дом. Мельком окинула его взглядом – проверила на наличие травм и ранений, понял бывший нацист – и продолжила перебирать с места на место недавно собранные травы, сортируя их. Слишком увлечённая этим занятием, даже не заметила, как мужчина подошёл ближе. – Держи. - сказал он, положив перед ней небольшой мешочек, но, поймав непонимающий взгляд, пояснил: - Малина. Наткнулся по дороге и решил принести. Ты же любишь. – Спасибо... - растерянно прошептала, деля крупные ягодки на две равные кучки. – Не за что. - улыбнулся, не ожидая, что девушка поделится с ним угощением. - Знаешь, - кивнул он, указывая на лежащие в хаотичном для него порядке растения, и отправил в рот несколько сладких ягод, - заканчивай тут с этим и пойдем спать. День выдался весьма... непростым.***
Первые дни сентября были всё ещё теплыми и сухими. Но с каждым новым днем зной уносила вдаль прохладная ночь, сопровождая это тяжелыми шагами армейский сапог по брусчатке. Молодой офицер снова вернулся позже, чем обычно. Сидя на кухне, беспристрастно жевал свой ужин, что медленно перетекал в завтрак. За окном бледнели темные тучи и уходила мгла, уступая место предрассветным сумеркам. — Ты что-то хотела? Девушка подсела к нему, держа в руках небольшой снимок. — Смотрите, - ткнула пальцем в фотографию мальчика. - его зовут Стани́слав Анисименко, приглядитесь к нему, господин оберфюрер. Мужчина взял карточку с фото и внимательно всмотрелся в изображённого на нем человека. С виду ничем не примечательный парень. Губы растянуты в лёгкой непринуждённой улыбке, а светлые волосы спадали на лицо, чуть прикрывая по-детски наивный взгляд. Взгляд... Казалось с ним как раз и было что-то не то. Чем дольше он смотрел в эти глаза, тем сильнее ему казалось, что парень смотрит на него не просто с огнем в глазах, а неким безумием и чем-то идеально скрытым: то ли страхом, то ли хитростью, то ли чем-то ещё необъяснимо отвратительным. Казалось, чем дольше разглядывал фото, тем сильнее оно менялось. С первого взгляда обычный парень скрывал как-то подлый подвох... только какой? — И что ты мне хочешь сказать? — Господин оберфюрер, - Ника хитро улыбнулась. - он совершенно не понимает немецкого языка. Рассмеялся. — И что же вас так рассмешило, господин оберфюрер? — За четыре года, что Великая Германия освобождает вашу замшелую страну вы, безмозглые, безродные сволочи не удосужились хотя бы попытаться научиться с нами разговаривать? Ника бросила мимолетный взгляд на кусок хлеба, что немец держал в руках и тот это заметил. — Еврейская тварь решила продать соплеменников за кусок хлеба? - чувствуя своё неоспоримое превосходство, он поманил её к себе. - Ну давай, расскажи мне что-нибудь и, может быть, может быть, - повторил он, наслаждаясь беспомощным положением пленницы и заставляя вновь понять, что её жизнь зависит исключительно от его решения, - я его тебе и отдам. В следующие пару минут нацист узнал, что Станислав живёт в гетто на окраине, но свою повязку не носит. Также он активный коммунист и состоял в партии, а ещё, помимо этого, является активным членом партизанского движения. – И кстати, - девушка глотала практически не жуя.- немецкого во мне больше, чем еврейского. На это он промолчал. Через пару дней Анисименко сидел в темном сыром помещении, что полностью пропахло затхлостью и разрастающейся повсюду плесенью. Горела всего одна керосиновая лампа, создавая своим светом зловещий полумрак. Перед ним также сидел Вигман, перебирая в руках его личное дело. За спиной допрашиваемого стояли два вооружённых солдата, а чуть подальше за офицером, в тени скрылась переводчица. Изрядно потрепанный партизан пугливо озирался по сторонам, стараясь понять, что тут происходит. — Господин офицер! - начал тараторить тот на очень плохом немецком, - господин офицер, если вы про тот случай с карточками, то это не я! Я ничего не брал! Старуха Возьняк сама упала, а я её хотел поднять, но она отказалась и свою продовольственную карточку мне отдала! Хидан щёлкнул пальцами, подозвав Сойхер к себе. Та наклонилась и на более чистом языке передала все то, что только что сказал поляк. Немец рассмеялся, но резко прекратил и со со всей силы ударил по столу. — Я спрашиваю тебя, блохастая шавка: количество вшивого отряда, вашего главаря и цель! Ника тихим и спокойным голосом перевела слово в слово. Только заслышав знакомый голос, он встрепенулся. На испуганно лице читалось облегчение, надежда и радость, но в то же время среди эмоций мелькнуло такое явное, ничем не прикрытое, отвращение. Тем не менее он решил, что этот шанс никак нельзя упустить. — Я не партизан! Я свой, Ник! Такой же, как и ты! Я сейчас все расскажу! - уже менее испуганно залепетал он на родном языке. — Он весьма грубо отказался говорить. Не думаю, что его нелестные слова стоят перевода...- она обратилась к оберфюреру. За этим последовал удар по отношению к парню. А за ним ещё и ещё один. Полячка оперлась на стену и с нескрываемым наслаждением смотрела за тем, как его «допрашивают». — Я скажу! Я все скажу! Прекратите! Ник, скажи им! Я же сказал что скажу! — Господин оберфюрер, - обратилась девушка. - Он отказывается говорить. — И что он скажет на это? Нацист схватил со стола лампу, приказав солдатам держать за волосы и руки парня, после чего прижёг ему лицо. — Говори, сука! — Двадцать один! Их двадцать один! Наш штаб расположен в заброшенной водонапорной башне! Мы все живем там! Ника, скажи им, ты же не такая шлюха, как те партизанки, ты поняла, кто тут главные! Для нацистов стало потрясением, что переводчица резким броском схватила лампу и со всего размаха кинула в парня да так, что его пришлось оперативно тушить. — Двадцать один. Двадцать один год я живу в моей стране и я не позволю немцам и их шлюхам забрать мою Родину, а поэтому лучше я умру гордым и непокоренным, а вы – грязные сволочи будете гореть в аду, когда за вами придут партизаны! - твердо и уверенно произнесла еврейка, прожигая Станислава взглядом. — Пытать. А если ничего не скажет – повесить через три дня. - заключил оберфюрер, после чего оставил Сойхер со своими подчинёнными, которые с нескрываемым энтузиазмом принялись выполнять приказ начальства. Чуть больше, чем через сутки нацист и полячка вновь оказались в одной квартире. — Станислав Анисименко умер также, как и жил: собачьей смертью. Перестарались твои солдаты, господин оберфюрер! — Он ничего не сказал? — Он назвал три имени уже погибших людей. Но это тебе все в протоколе доложат. Его бросили в лесу за городом. Там водятся, дикие звери, поэтому не советую туда ходить. — А это ты у нас такая живучая тварь, да?***
День близился к закату. Над головой уже начало спускаться яркое сентябрьское солнце. В лесу где-то в далеко бегали косули, зайцы, то и дело на верху средь еловых ветвей мелькал яркий беличий хвост. Птицы постепенно умолкали, уступая место проснувшимся сверчкам. Ночные звери оживали, наполняя лесную тишину разными звуками. Лес жил собственной, мирной жизнью, отгородившись от того, что в нескольких сотнях и тысячах километров во всю идёт война, а фронт приближался ближе с каждым днём. — Аки? - девушка недоуменно посмотрела на кусты, где, определённо что-то шебуршало. Молодой человек появился сзади неё и, наклонив голову, уставился в тоже место. Рин, обернувшись на него, испуганно отпрыгнула, не ожидая появления. — Это не я. - шепнул он, подойдя ближе. – Да ладно? - съязвила девушка, но её внимание вновь привлекли странные звуки. За практически два месяца жизни в лесу они чуть ли не наизусть изучили поведение, а самое главное, звуки, что издают животные и растения. Этот же звук был ни на что на похож. Шуршание не прекращалось ни через пять, ни через десять минут. Полячка и немец знатно напряглись и решили пока остаться у себя дома. Уже в берлоге они отрыли заранее припрятанные патроны от пистолета и, снарядив оружие, тихо вышли. — Стоять! - Рин пряталась за дерево и направила пистолет на звук, до последнего надеясь, что это какое-нибудь животное. Шорох прекратился. На мгновение воцарилась глухая напряжённая тишина. Стук собственного сердца казался невыносимо громким, а лёгкие будто и вовсе прекратили свою работу. — Ирэн? - голос молодого парня заставил ту оцепенеть, а гауптмана напрячься. — Станислав? Что ты делаешь в этой глуши? - настороженно спросила она, зная, что они с Акихико ушли за много километров от ближайшего поселения, не то что уж их города. — Мы думали, что ты погибла, Ирэн! - он встал и с широкой улыбкой посмотрел на девушку. На удивление он был хорошо одет, обут в армейские сапоги, упитан, свеж и здоров. Его светлые вьющиеся волосы аккуратно подстрижены, а темно-голубые глаза сияли непонятной радостью. Цукербергу это не нравилось. Он пристально следил за каждым его движением. Пусть парень и не выражал никакой агрессии, наоборот, был, кажется, рад вновь увидеть подругу, всё равно что-то в нем не давало Аки покоя. — Ирэн! Ирэн Хомич! Мы тут думали, что ты погибла, а ты, оказывается, жива! Пошли домой! - резко подскочил он, приблизившись к Рин чуть ли не вплотную, заставив еврейку испуганно отойти, тем самым оказавшись ближе к немцу. Внезапный жест на ряду с общей настороженностью и напряжением заставил Акихико неосознанно перехватить оружие в более удобное положение. - Там, там наши! Немцы почти ушли, Ирэн, у нас получилось! Город теперь наш! - он говорил это на немецком. — Ты же громче всех кричал, что не будешь изучать, их, язык, а сейчас говоришь со мной именно на нём... - она подозрительно прищурилась. — Ну вот так вышло. Знаешь, хочешь жить – умей вертеться! - усмехнулся парень. Выстрел. — О, Господи, я выстрелил в человека! Я выстрелил в человека... Я... Боже мой, я выстрелил в человека! - Аки, как в бреду, шептал это, сидя на земле и наблюдая за тем, как Рин нависла над своим старым знакомым. — Убить меня решил, да, Станислав? - спустя несколько секунд после выстрела девушка подошла к лежащему на земле и истекающему кровью бывшему товарищу и с грустной усмешкой откинула ногой острый, хорошо наточенный кинжал, подаренный ею же. — Ах ты потаскуха! С фашистом спелась! - взревел он, так, словно это его сейчас предали. – Спелась, - едко улыбаясь, елейно протянула она и присела на корточки, - А ты? – А я пытался выжить! Пока каждая из вас продает себя этим мразям, честные люди пытаются жить! Что ты, что подружка твоя одинаковые. Трахаетесь с немцами в обмен на свою жалкую душонку! - кричал он, зажимая рану на боку. Продолжить ему не дала хлесткая пощёчина, которую он никак не ожидал сейчас получить от девушки. – Не тебе говорить мне о честности. - обманчиво спокойным голосом продолжила она. - Человек, который до копейки обобрал далеко не одного человека, тот, что ворует, врёт и убивает, пытаясь как можно больше забрать себе, не должен распинаться тут о какой-то там честности. Не думаешь, что у такого как ты это слово и вовсе не имеет никакого значения. – Да что ты вообще понимаешь? Ты то тут живёшь и, я смотрю, ни на что не жалуешься! А там умирают люди и всё благодаря... – Так что ты делаешь здесь, если люди умирают там? - перебила она его. – Прекрати вести себя как последняя тварь! Твои товарищи каждый день, рискуя жизнью, стараются отвоевать свою землю, а ты... Ты..! Позор! С немцем спелась, да ещё и в лес с ним жить убежала! Это чтоб никто твой позор не видел? Шваль! Да тебя за такое повесят! Расстреляют! А тех кто тебе дорог... Громкие слова, наполненные ядом застряли в горле, перебитые выстрелом. Рин смотрела на дыру от пули прямо во лбу человека, который когда-то давно был лучшим другом, но неоднократно предавал, руша и без того хрупкое доверие. Вместо ожидаемого сожаления или грусти, девушка почувствовала лишь внутреннее облегчение. Больше этот человек не будет отправлять никому жизни. А так же трупы весьма молчаливы, так что они с Аки в безопасности. Но раз Станислав как-то наткнулся на них, могут ли сюда пробраться кто-то ещё...? – «Прими чужую правду или умри со своей» – так ты когда-то говорил? - спросила она у бездыханного тела, покрутив в руках пистолет, - Что ж, даже жаль, что мою правду ты так и не выслушал. Доп. сцена от соавтора: *за кадром* / –Аки! Когда выйдешь из очередной истерики, иди мастерить лопату! Идём сажать петрушечку. Я уже даже нашла говно, которым мы будем удобрять нашу прелесть 😵 🔫😎/