Доброе утро, Блэйдик

Она знает этот взгляд: объятый золотом и безумием, невидящий и неузнающий. Идеальная машина для сражения. Худшее положение для разговора. Где-то внутри золотого зверя, сокрытого под листопадом Мары, прячется прежний Блэйд – и для того, чтобы воззвать к его рассудку, нужно коснуться его. «Послушай», - хочет сказать Кафка, но натыкается на его оскал. Он не узнает её. Он не позволит ей приблизиться даже на шаг. Один шаг вперёд, и остриё меча вопьётся в неё, не оставляя шансов на жизнь. Кафка не чувствует страха, но чувствует любовь к себе. Она не хотела бы умереть, не исполнив собственных желаний. И оттого не спешит бросаться в объятия смерти с исщербленным клинком. Вместо этого она выкидывает вперёд тонкую руку в перчатке: перчатка не чета пистолету, однако ей не нужно угрожать тому, кто стоит перед ней. Ей нужно лишь пленить его, чтобы внушить свою волю, вкрадчиво нашептать на ухо покой и умиротворение… Сделать так, чтобы Блэйд мог только слушать – и ничего больше. Искристые путы вырываются из её пальцев, туго оплетая плечи, руки, бёдра, лишая зверя возможности продолжать бой. Блэйд рвётся на свободу, но путы Кафки так просто не скинуть. Они обхватят лишь крепче, вгрызутся в и без того израненную временем плоть, оставят кровоточащие порезы и подарят столько утешающей боли, сколько потребуется. Кафка не хотела бы ранить Блэйда без причины. Кафка не хотела бы потерять его в вихрях листьев гинкго, вызывающих у неё восторг вперемешку с отвращением. - Послушай, - мягко шепчет она, подходя вплотную. Связанный по рукам и ногам, Блэйд может лишь смотреть на неё. Она легко высвобождает меч из его рук, затягивая чужую кисть в свои силки до синевы, а затем нежно касается второй рукой его виска. Золотой лист щекочет её пальцы, но сейчас это неважно – попрощаться с листьями она сможет позже. – Послушай, Блэйдик… Сейчас ты уснёшь. «Нет», - хочет ответить ей порождение Мары, но натыкается на её улыбку. Блэйд, беснующийся внутри, покорно закрывает глаза. Кафка удовлетворённо кивает: - А когда проснёшься, ты забудешь последний бой, и вновь станешь собой. Я буду первым, что ты увидишь после пробуждения. Голова Блэйда свешивается ему на грудь. Дыхание медленно затихает, становится глубоким и ровным – Кафка видит, как при каждом вдохе фиолетовые нити плотнее стягивают широкую грудь, но не спешит избавляться от них. Она должна убедиться, что всё прошло правильно. Она не хотела бы причинять боль Блэйду – но ещё меньше она хотела бы причинить боль себе неверными действиями. *** Когда Блэйд приходит в себя, в голове у него темно и пусто. Он невидяще смотрит внутрь себя, пытаясь вспомнить хоть что-то – но провал слишком большой, и ему приходится начать с малого. Он – разящий клинок Раба Судьбы, приносящий себя в жертву боем. Он – в безопасности, в руках будущего, которому поклялся служить. Он – на базе Охотников, в своём отсеке, на полу, на коврике для медитаций. Он… Связан? Блэйд поводит плечами, и в них вгрызается тонкая боль, горизонтально-косая, зудящая немедленным заживлением – и он не понимает, что это значит. Руки его плотно стянуты за спиной. Щиколотки подтянуты друг к другу. Он сидит на коленях, и не может сменить позы, чтобы не причинить себе новой порции острой, протяжной боли. Нужно открыть глаза. Веки поднимаются медленно, с трудом – мир вокруг дрожит неровными контурами, но ту, что сидит перед ним в кресле, элегантно закинув ногу на ногу, он узнает всегда. Кафка. Кафка смотрит на него, подперев голову рукой в перчатке. Жаль, что сейчас он не может разобрать её выражения лица – и в то же время он с уверенностью может сказать, что она улыбается сейчас. Улыбается коварно и с интересом, как умеет только она. Другие в этот момент испытывали бы волнение. Кафка испытывает интерес. И сейчас она испытывает интерес к нему. - Доброе утро, Блэйдик, - тянет она, вытягивая длинные ноги. – Как самочувствие? - Что это? – в ответ он только ещё раз поводит плечами, заставляя зудящую боль вновь полоснуть его по спине. Кафка усмехается, поднимается со своего места, чтобы подойти ближе – на расстояние вытянутой руки – и присаживается на корточки напротив Блэйда. - Ты был непослушным, - просто отвечает она. – Ты позволил Маре слишком многое, и стал очень, очень непослушным… - Развяжи меня, - в голосе Блэйда не слышно злости. Только усталость человека, который очередной раз потерял себя. - Сначала докажи, что я могу это сделать, - Кафка протягивает ладонь к его лицу, и Блэйд рефлекторно дёргается в сторону протянутых пальцев. Он хочет почувствовать, что это настоящее – реально, но Кафка отдёргивает руку и грозит ему пальцем: - Я не освобожу тебя, пока ты не покажешь своё спокойствие, - в её голосе слышна насмешка и разгорающийся интерес. Блэйд ненавидит этот тон. Он всегда означает, что Кафка будет вести себя невыносимо до того самого момента, пока не получит то, что хочет. И она умеет добиваться своего. Будь это бытовые просьбы, переговоры на поле боя, судебные обвинения – Кафка… не чувствует угрозы, а потому ведёт себя так, как ей хочется. Блэйд тяжело вздыхает, закрывая глаза. Так он хотя бы не видит её усмешки. Не видит, как пальцы, закованные в перчатки, касаются его скул, гладят щёки, и нежно обводят подбородок. Не видит, как Кафка пододвигается к нему. Не видит – но слышит, как падает тяжёлая ткань, как постукивают каблуки, и как она дышит близко-близко к нему. - Если не набросишься на меня, - распевно звучит над ухом, - то я развяжу тебя. Больше всего Блэйд хотел бы поступить назло ей так, как сказано не делать. Кафка обманчиво-близко, можно вытянуть руку, схватить её за локоть, опрокинуть себе под колени, и заставить отпустить его, но он не может. Силки, которыми он опутан, наэлектризованные нити, не так просты… Он не сможет порвать их. Будет только больнее. Сейчас он по-настоящему загнан в ловушку, как хищник, что угодил в капкан. Можно только смотреть. Смотреть, как Кафка встаёт, обходит его вокруг, запускает руку в волосы, мягко поглаживая, возвращается и вновь садится перед его лицом, касаясь ненароком то шеи, то уха, то плеча. Он смотрит на неё ало и голодно, но не смеет поддаться. Он знает, что иногда лучше немного потерпеть и получить всё, чем не получить ничего, кроме унижения, пойдя на поводу у собственной гордости. Электрические змейки зудят почти под кожей, когда Блэйд качает головой, уклоняясь от шёпота Кафки. Шёпот Духа больше не властен над ним, но её шёпот всё ещё здесь, и она хотела бы сказать ему несколько слов своим опаляющим и жарким голосом. Кафка дразнит его. Кафка хочет вывести его из себя, показать, что он силён телом, но слаб духом, особенно перед ней. Каждое её прикосновение, каждое её слово, каждый её воздушный поцелуй, не достигший цели – провокация, игра, которую она может себе позволить. Конечно, она видит, что Блэйд давным-давно вернулся в собственный разум – однако он заставил её потратить на себя больше времени и сил, чем обычно, а она не любит быть дарительницей. Теперь ему придётся окупить время, что она потратила на него. Невесомо коснуться мочки уха, прильнуть со спины, отстраниться, многообещающе коснуться шеи – и тут же отнять руку. Блэйду приходится контролировать себя: на каждое его движение нити врезаются глубже, напоминая ему о том, что теперь он не пленник собственного проклятия, а пленник этой ситуации. Пленник Кафки. Кафки, которой он многое готов позволить. Она из раза в раз возвращает ему жизнь, о которой он не просил – и из раза в раз берёт за это свою плату. Он не сопротивляется. - Здесь жарко, - доверительно шепчет Кафка ему на ухо, прижимаясь со спины, и Блэйд с ней согласен: её дыхание обжигает и заставляет воздух в груди теплеть. Она вновь размыкает руки, отходит на два шага – Блэйд не может повернуться, чтобы посмотреть, что происходит. Приходится доверять только слуху. Тихо лязгают металлические застёжки, шуршит ткань, скрипит кожа, и снова стучат каблуки. Кафка заходит спереди, так, чтобы Блэйд видел её. Она уже без любимого пальто, верхние ремни, стягивающие её блузку, расстёгнуты – а пальцы её тянутся к аккуратной пуговке на груди. Шорох – и пуговица перестаёт натягивать ткань, ещё немного шороха и звона – и Кафка стягивает блузку через голову, позволяя Блэйду смотреть на её плечи и изгибы тела. Она заводит руки за спину, чтобы справиться с застёжкой белья, останавливается, смотрит на Блэйда: - Ты не поможешь мне? – и когда он уже готов протянуть руку, тихо смеётся, прикрыв туманно-винные глаза: - О, я совсем забыла, что ты связан!.. Блэйд скрипит зубами. Смотреть на то, как Кафка медленно и без стеснения раздевается, и не иметь возможности коснуться её – практически пытка. Он чувствует, как кровь медленно приливает к поясу, как начинает давить ремень, его собственный ремень, а не путы Кафки – и даже здесь он совершенно бессилен. Кафка бесчестно красива. Её аккуратная грудь покачивается, когда она нагибается, переступая через снятые шорты. На ней остаются только перчатки, чулки с кожаной подвязкой и высокие сапоги, а ещё – невероятное количество самодовольства. Она не торопится, оглаживая руками свои бока и бёдра. Блэйд сглатывает слюну и глубоко вдыхает. Она дразнит его. Он не должен поддаваться. Кафка бесстыдно опускается перед ним, позволяя ему чувствовать её аромат. Она знает, чего Блэйд хочет прямо сейчас: чтобы её ловушки исчезли, и он смог сгрести её, как куклу, быстро избавиться от одежды и овладеть ей прямо здесь, выколачивая из неё крик удовольствия, но она не собирается исполнять его желания. Прежде всего она хочет исполнить собственное желание. Вдоволь насмотреться на его мучения. Она касается бёдрами его бёдер, опирается руками на его плечи, чувствует его хриплое дыхание, и это распаляет в ней интерес. Как долго он ещё сможет держаться? Как долго она продержится сама? Блэйд шумно втягивает воздух носом: пахнет разгорячённой кожей Кафки, её дыханием, и его собственным телом, по которому прокатываются волны жара. Если бы он только мог коснуться её спины, с силой нажимая на каждый позвонок, сжать в ладонях её грудь, услышав сдавленный вздох, ногтями пересчитать рёбра… Но он не может. Кафка полностью владеет этой ситуацией – и он вынужден доверять ей. Снова. Он вздрагивает от собственных мыслей – и Кафка льнёт ближе, словно слышит его. - Послушай, - томно шепчет она ему на ухо, и не говорит больше ни слова, позволяя Блэйду слушать своё учащённое дыхание. Это не пытка ради пытки. Ей нет смысла пытать себя. Она просто хочет развлечься. Сидеть на его коленях, непристойно разведя ноги, чувствовать сквозь грубую ткань, насколько она изводит его, видеть, как плотно он сжимает губы… Кафка делает с ним всё то, что он хотел бы сделать с ней. Она нежно касается губами уха, шеи, касается пальцами его перебинтованных пальцев, так нежно, словно играет музыку – и упивается мелкой дрожью тела Блэйда. Он не может даже прикоснуться к ней. Не может даже запрокинуть голову, подставив ей шею, не может поймать её мимолётные губы, не может даже плотнее прижаться. От мыслей об этом становится лишь теснее и жарче. Блэйд зажмуривается, а прикосновения Кафки становятся всё острее. Её перчатки ловко пробираются под одежду, ласкают его торс, плечи, живот – шершаво-мягкая ткань совсем непохожа на её ладони, чувствительные и горячие, но как приятно ощутить прикосновение к себе! Когда перчатки гладят живот, Блэйду приходится стиснуть кулаки, практически вонзая ногти в мягкую часть ладони. Тонкие нити, не забывшие о нём, кусают за напряжённые руки. Как бы он хотел, чтобы Кафка спустилась ниже, туда, где становится невыносимо-жарко и тесно… Кафка наблюдает за ним сквозь опущенные ресницы, и в улыбке её всё больше истомы: она готова обвиться вокруг Блэйда, чтобы почувствовать его прикосновения, но она сама поставила эти правила игры. Ситуация полностью принадлежит ей. Её пальцы крадутся от груди Блэйда к животу мелкими шажками, находят ремень, расстёгивают его – Кафка понимает, что играет с огнём. Под её руками буквально пламя. Она и сама распалена, а потому не тратит время зря: Блэйд едва приподнимается на коленях, с шипением выдерживая то, что силки сжимаются на его торсе, позволяет Кафке рвануть пояс вниз – и она освобождает его, раскалённого и жаждущего. Уперевшись руками в его плечи, Кафка медленно седлает его бёдра. Она и сама больше не может ждать, между ног становится слишком влажно, она опускается ниже, принимая Блэйда в себя без остатка – её приглушённый стон и его свистящий вздох звучат в один и тот же момент, сплетаясь, как и их тела. Кафка трётся грудью о грубую ткань одежды Блэйда, заводя себя ещё больше, покачивается вверх и вниз, позволяя себе наслаждаться Блэйдом целиком, и бесстыдно стонет, обхватывая руками его шею, сжимая плечи, впиваясь кончиками пальцев в напряжённую спину – она хочет, чтобы он сейчас принадлежал ей. Она хочет принадлежать ему. Она сладко выгибается, держась за плечи Блэйда – она знает, что может положиться на него даже сейчас, когда его лицо покрыто капельками пота, а сам он объят муками страсти. Отклониться назад, ощущая тугое движение внутри себя, прильнуть к груди, покачивая бёдрами, собирать сдавленные, полные желания выдохи – всё это пьянит её, и Кафка стонет громче, не сдерживая своего удовольствия. Внутри горячо и тесно, она сжимает Блэйда так крепко, как только может, двигается на нём уже почти через силу: все её мышцы напряжены настолько, что каждое движение может стать для неё решающим, разбивающим мир на частицы, заглушающим все звуки, кроме хриплого обжигающего дыхания. Кафка подаётся ближе, запускает руки в тёмные, густые волосы, тянется к его губам – и упоительно стонет Блэйду в рот, позволяя ему ощутить на вкус свои губы. Он впивается в них с такой силой, что Кафка не выдерживает: удовольствие в ней хлещет через край, ярко-алое, как глаза Блэйда. Она дрожит и сокращается, ощущает, как пульсирует её нутро, как дрожит от этого Блэйд – и вторая волна накрывает её с головой. Кафка зажмуривается, судорожно вдыхает, обнимая Блэйда ногами, вздрагивает на нём, вцепляясь пальцами в его плечи крепче. Если сейчас она разожмёт руки – то упадёт. И Блэйд не поймает её. Блэйд не поймает даже себя: когда Кафка находит в себе силы открыть глаза, она видит его взгляд, угольно-красный, настолько расширены от желания его зрачки. Она изящно соскальзывает с него, и тихо смеётся: - Хороший мальчик, - шепчет она, устраиваясь на коленях подле него. – А теперь… Блэйда встряхивает, когда рука Кафки, закованная в ткань, касается его. Она не мучит его теперь: ладонь быстро скользит по влажному бархату, размазывая и свою, и его смазку. Блэйд жадно толкается в её ладонь, жалея лишь о том, что это не её нежные, чувствительные пальцы – но и этого внимания ему достаточно. После нескольких движений он изливается в руку Кафки, перед глазами плывут золото-винные круги, сменяются темнотой, по напряжённому на пике удовольствия телу проносятся молнии натянутых до предела нитей – и сменяются пустотой, а в ушах звучит её шёпот, полный наслаждения: - Видишь? Я всегда держу слово, - Кафка вытягивается, чтобы нежно коснуться губами его виска, и поднимается на ноги. Стук каблуков уносит её прочь, и когда Блэйд открывает глаза, он обнаруживает себя в одиночестве. Истерзанное тело ноет, Блэйд разминает затёкшие руки и ноги – и вытягивается на полу во весь рост, закрыв глаза. Все эти порезы затянутся в ближайший час. Останется только удовлетворение. И если так будет проходить каждое его тяжёлое возвращение – то он готов повторить.