«А»

Затянутое облаками небо понемногу возвращалось к четкости. Тихий шелест воды и холод каменной мостовой вливались в картину раннего утра. Болезненно вздохнув, Жавер приподнял голову. Он лежал у набережного вала, напротив того места, где едва не канул в Сену. Под затылком был свернутый сюртук; Жаверу это не понравилось, и он чуть приподнялся на локте. Рядом с ним сидел Вальжан. Жавер невольно сжался, как перед ударом. Пистолета при нем не было — зато он помнил складной нож. — Лежи ты, — бросил Жан, и не взглянув на него. Помедлив несколько секунд, инспектор внял совету и опустился на спину. Правое запястье было туго перемотано платком. Слегка прощупав его, Жавер убедился, что руку он все-таки сломал. — Сам виноват, — заметил Жан, словно читая его мысли. — Почему ты спас меня?.. — Что еще мне было делать? Хотел бы, утопился без свидетелей. Кстати, зачем? — Я… преступил закон. Нарушил правила. — Сдались тебе все эти правила! — устало бросил Жан. — Ты умный человек, прекрасный сыщик, а вцепился в свод законов, как в собаку клещ… — Ты не понимаешь, — процедил Жавер с упрямой злостью. — Что я должен понимать? Что ты — сын проститутки? Я из семьи нищих крестьян — и посмотри, чего добился. — Дело не в этом! — хрипло прикрикнул Жавер. Голос его был суховатым и на ноту-две выше, чем позволяла внешность, но он умел придать ему хороший вес. В тюремном гарнизоне и на полицейской службе это весьма ценилось. — Не волнуйся так, — заметил Жан. — Я уже раз поднял тебя с мостовой. Сверкнув глазами, инспектор глубоко вдохнул. Говорить было неудобно, и он присел у набережного вала, опираясь на него спиной. — Ты оказался вне закона. И вне общества. Это дало тебе свободу — решать, кого спасать, когда бежать. Я провел жизнь на службе — у меня нет права на выбор. — Это верно. Но посмотри, что сделал ты — и сделал я. Ты, как таран, прошелся по всем, кто попадался тебе на пути. Вспомни Фантину — я спас ее и от тебя, и от закона. А Козетта? Что было бы с ней, если бы ты арестовал меня? Осталась бы у Тенардье — в лучшем из случаев… — Я исполнял свой долг, — бросил Жавер. — С позиции закона ты был — и есть беглый преступник. — Закон несправедлив. — А беззаконие — тем больше. Ты видишь в шлюхе невинную голубку, я… Жавер запнулся, услышав хруст костяшек. Пальцы Жана сложились в огромный кулак, а взгляд заметно потемнел. — В… проститутке. Падшей женщине, — нехотя исправился Жавер. В силу крайней прямолинейности характера он любил называть своими именами вещи — и людей. — Хорошо. Жан устыдился своей вспышки. Слова Жавера больно резали слух, но не мог же он заставить того любить Фантину так, как любил ее сам. — Я же, — продолжил инспектор, — видел такое, от чего поблек бы и твой каторжный опыт. Эти… особы способны на все, от подлости до крайней жестокости. Мне было двадцать, когда тулонский мэр взял из гарнизона нескольких солдат, чтобы прочистить злачные места. Кто-то отправился в игорные притоны, мне же достался местный бордель. Одна девчонка вела себя, как обезумевшая; было ясно, что она что-то скрывает. Когда мы открыли ее шкаф, там… — Я понимаю тебя, — вмешался Жан, догадываясь, о чем может идти речь. Как отец, пусть и приемный, он боялся и не выносил подобных тем. — Но разве ты не видел, что Фантина — не одна из них? Жавер нервно повел головой, обхватив себя за локоть. — Что с тобой? — нахмурился Жан. — Ничего, — бледно отрезал тот. — Тебе хуже? — Так же дерьмово, как и раньше. Славно же ты мне отомстил… — Ты угрожал оружием моей дочери, — хоть как-то попытался оправдаться Жан. — Хотя, пожалуй, ты считал, что она заодно с революционерами… — Ох-ох, — съязвил Жавер, не выказав и толики раскаяния. — Девица сама готова была меня «хлопнуть», едва заполучила пистолет. Что ты ей сказал — что я убил Фантину путем болезни? Может, я и погодой управлять умею? — Ты был жесток с Фантиной, — мрачно бросил Жан. — Сначала ударил ее, а после хотел упрятать за решетку. — И?.. В цепком взгляде инспектора читался искренний вопрос. — Разве ты не видел, что эти ублюдки издевались над ней?.. — Я поступил жестоко, но в рамках правил, — отрезал Жавер. — Закон призван защищать добропорядочных граждан от недобропорядочных, а не наоборот. Бове был славный малый, хоть и тихо меня ненавидел — черт знает почему. Тебя порадует, что он хотел вступиться за Фантину, но я его остановил. Представь, какой вид ситуация имела бы в отчетах: подающий надежды офицер вступается за проститутку, арестовав нескольких отпрысков богатых горожан. Чего бы он добился? Молодчиков бы выпустили через час; Фантину посадили бы что так, что этак; а недалекого Бове убрали бы к чертям в тюремный гарнизон. — Но… — Они забросали ее снегом. За это не сажают за решетку. Она накинулась на одного и стала избивать. Пришло время вмешаться, что я и сделал. Жан не ответил, смотря на тихую речную гладь. Минуты шли в молчании; инспектор дважды покосился на него — и наконец коснулся рукой его плеча. — Послушай, — сказал он. — Ты знаешь: к падшим девам у меня нет сочувствия. Но раз уж эта женщина и ее дочь так много значат для тебя, я готов извиниться. Честно сказать, те кретины успели мне поднадоесть, но задержать их было не за что, да и бессмысленно — не с их деньгами. Тебя не удивит, что полицейские избегают лишних арестов, когда в деле замешаны влиятельные люди. Я не считаю это правильным, но таковы негласные инструкции, спускаемые сверху. Кроме того, я человек карьеры, насколько мне это дозволено. Выставлять себя в глупом, ненужном свете не имеет смысла; это лишь подрывает доверие к тебе и в целом к службе… — Но ты разбил ей лицо! — гневно воскликнул Жан. — Ей, несчастной больной женщине! — У меня тяжелая рука! — вспыхнул Жавер. — Жаль, что меня не было рядом! Жавера охватила нервная дрожь. Заметив это, Жан остановился, хотя на языке вертелось еще много обидных слов. — Вы тоже хороши, месье ле мэр… Да и рука у вас не легче… — Тебе-то я что сделал? — Да то, что я чуть не ослеп! — рявкнул Жавер, пряча за гневом несколько иные чувства. — Как?.. — опешил Жан. — Проще простого! Когда ты решил смыться от меня, то дважды двинул головой об стену. Может, тебе это казалось шуткой, но у меня в глазах все потемнело. Вот так, — он дернул пальцами, изобразив затушенный фитиль. — Потом ты бросил меня, поболтал с сестрой и был таков. Бове, насколько мне известно, подыграл тебе; заметь, что я не стал губить его карьеру, хотя мог бы. Сестра была потрясена и выбежала прочь. Я пролежал на голых камнях черт знает сколько времени. Я ничего не видел — все было в тумане. Представь, что значит слепота для человека, у которого нет денег, нет родни. Ты мог убить меня в тот день — но у тебя были заботы поважнее… — Мне жаль, — сознался Жан, не отпуская его взглядом. — Со мной случается, поэтому я не дерусь… — К счастью, все обошлось, — сухо продолжил Жавер. — Спустя тысячу лет явился «оглушенный» Бове и кое-как поднял меня. Я… был немного не в себе. Он испугался и никак не мог снять чертовы наручники. За это время кровь успела отлить от головы, и я стал видеть контуры предметов. По-хорошему я должен был лежать в постели, ждать врача… но я не мог дать тебе фору. Конечно же, ты скрылся, а меня везли в седле до самого Монрейля — так я был плох. — С тобой же все в порядке? — уточнил Жан. — Да. Зрение вернулось полностью. Правда, с неделю меня брил слуга. — Я рад, что все обошлось. И… я прощаю тебя. — Благодарю. — Знаешь, я ошибался. Думал, ты непорядочный садист… — Я тоже... ошибался, — краем губы усмехнулся Жавер. — Остался бы здесь дольше, но… — Жан невесело кивнул на платок, успевший пропитаться кровью. — Тебя нужно зашить, и побыстрей. — Дай мне еще пару минут. Кивнув, Жан с легкостью откинулся на набережный вал. Судьба Фантины больше не лежала камнем на его душе — по крайней мере, так, как прежде. Жавер прикрыл глаза, слегка поглаживая сломанную руку. Он был привычен к боли, но поход на баррикады, ночь у столба и попытка утопиться его порядком подкосили. Время от времени сквозь облака являлось солнце, и мягкий, лишенный жара свет скользил по его бледному лицу. Вставать чертовски не хотелось; он чувствовал, как затекла спина от неудобной позы, да и ноги успели занеметь в тяжелых сапогах. Вспомнив о табакерке, — единственном, чем он бы мог утешиться, — Жавер потянулся к левому карману. Мысль о том, что носом может пойти кровь, немного осадила его, и вместо этого он уложил ладонь на грудь. Жан, превратно поняв его жест, поднялся на ноги. — Вставай. Я понесу тебя. Бледнеть Жаверу было некуда, и щеки покрылись пятнами зеленого. — Я не калека! — бросил он. — Не возражай! — Вальжан! Отвергнув руку помощи, инспектор собрал в кулак остатки сил и встал резким рывком. Соседний мост качнулся, уходя в серое небо; не окажись рядом плеча бывшего каторжника, и он бы точно свиделся с мостовой. — Держись… — проговорил Жан, дав ему опереться на себя. — М-м… — протянул Жавер, прислушиваясь к сердцу. — Тебя поднять? — Только попробуй… Чуть отдышавшись, инспектор отпустил его и с вызовом расправил плечи. Спина заметно хрустнула; поморщившись, он чуть растер ее костяшкой пальца. — С этим-то что? — упавшим голосом спросил Жан. — Ничего. Просто старею. Инспектор отвел взгляд. Жан оглядел его, но не смутился ничему кроме видимой проседи на висках и бакенбардах. Сам он не поддавался возрасту и при желании мог «сбросить» пять-семь лет. — Будет тебе, — сказал он, пытаясь приободрить Жавера. — Ты недурственный наездник. Может, пересидел в седле, гоняясь за каким-нибудь беглым преступником. — Возможно, так. Ты сам какого года? Жан назвал дату своего рождения. Она значилась во всех тюремных документах, но было бы нелепо считать, что инспектор ее помнил. — Я младше тебя на год, — заключил Жавер. — Мне сорок семь. — То-то мы так друг друга понимаем, — пошутил Жан. Сверкнув глазами, Жавер обхватил себя под локоть и приготовился идти.