«А»

Жавер проснулся ровно за минуту до половины пятого. Он привык вставать засветло еще со времен тулонской службы, и дневной сон, скорее, его выматывал. Поморщившись, он выждал, пока контуры предметов станут на свои места, и приподнялся на локте. Комната не отличалась изысками, хотя его спартанское жилище было не в пример суровее. Постель была удобной, подушки — мягкими, свет окна — не слишком ярким, и он не чувствовал себя разбитым, как мог бы, отлежавшись дома. Рука, затянутая в шину, начинала отекать, но это было неизбежно. Боль была терпимой — такой, о которой он вполне мог забыть. Инспектор ненавидел опиум, предпочитая честно страдать, а не обманывать тело и мозг. Это весьма подпортило его репутацию среди врачей, но у бедняг не было выбора. Закончив с осмотром, Жавер сел в постели и дернул шнур звонка. Слуга принес воду и полотенца; дождавшись его ухода, инспектор спустил ноги на пол и поднялся, на сей раз — медленно и осторожно. В глазах немного потемнело, и он закусил губу, но помутнение прошло довольно быстро. Выпрямив плечи — и выслушав очередной протест спины, он коротко вздохнул и смочил полотенце в свежей воде. Инспектор жил один и давно свыкся с тем, что обслуживать себя после ранений придется самому. По этой же причине он старался беречь ноги: если увечная рука была, скорее, неудобством, то шальная пуля в бедро (это случалось) или подстреленная под ним лошадь (случалось и это) грозили ему месяцами сущего ада, в комнатке под крышей, с крутой и узкой лестницей. Квартирная хозяйка косилась на него, как на мученика — или сумасшедшего, но он стойко отвергал любую помощь — кроме той, которой было не избежать. Вооружившись полотенцем, Жавер довольно быстро привел себя в порядок. Его вещи были аккуратно сложены на стуле; рубашка была испорчена Вальжаном, но он упрямо натянул ее на левую руку и застегнул поверх правой, подвешенной на косынке. С брюками пришлось помучаться, но инспектор вышел победителем в этом сражении. За сапоги он, правда, и не брался: натянуть их и двумя здоровыми руками было невозможно. Остановившись на достигнутом, Жавер — несколько мрачно — подошел к зеркалу. Как он и думал, состояние его лица оставляло желать лучшего. Бледность никуда не делась; он не отличался ей в обычной жизни и не любил выглядеть героем из готических романов (в юности он вполне сошел бы за брюнета). Морщины под глазами проступили четче, а в самих глазах алели жилки. Но самая печальная судьба постигла его волосы. Вечной бедой Жавера было то, что они имели свойство виться. Он прилагал много усилий, чтобы привести их в строгий порядок; на это уходило время — и, что скрывать, некоторые денежные суммы. Впрочем, оставшись без присмотра, шевелюра неизменно принимала тот ненавистный, скрученный вид, который он так отвергал. Вот и сейчас, после ночи на баррикадах и половины дня в постели, волосы инспектора были, во-первых, взбиты и спутаны; во-вторых, лежали на лбу наискось; и, в-третьих, завивались на концах. Все это, взятое вместе, делало его похожим на поэта, что он не выносил. Поэтов тянуло к свободе, как пьяного — к бутылке, а под пули бунтарей шли те же солдаты и жандармы. Вздохнув от всей души, Жавер пригладил несколько прядей, сдался и вернулся на кровать. Его жилет по-прежнему лежал на стуле; подумав о часах, он вспомнил и о табакерке, которой не воспользовался утром. Инспектор машинально скользнул в карман, когда знакомый бодрый голос спросил: — Не это ли ты ищешь? Жавер вздрогнул. Перед ним стоял Жан, улыбаясь и протягивая табакерку. — Как ты… — Юнцы тебя обчистили. Я вернул пропажу. Тихо ругнувшись, Жавер принял вещицу из его рук и бегло осмотрел. — Это же твоя вещь? — вдруг спросил Жан. — Я не ошибся? Инспектор бросил на него короткий взгляд. Жану он показался нехорошим, но сказанное нельзя было вернуть назад, хоть это и правда было не его дело. — Я не ношу с собой чужих вещей, — сухо сказал Жавер. — Я открывал ее. В комнате зависла странная, не совсем приятная тишина. Инспектор медленно прощупал переносицу, словно взвешивая ответы на неизбежные вопросы. — Я не украл ее, — бледно заметил он. — Я никогда не нарушал закон. То есть, конечно, до тебя… — Это подарок? — Нет. — Не сделал же ты это в шутку… — Что? — Инициалы. — Ты прав. Это не в моем стиле. Голос Жавера стих до глухого и почти бездушного. В разорванной рубашке, босиком, он выглядел довольно жалко, и Жан укорил себя за то, что поднял эту тему. В свою защиту он бы мог сказать, что личные предметы — особенно серебряные — сыграли в его жизни видную роль. — Все это странно, — произнес он. — Юнцы сказали, что отняли табакерку у «шпиона», и, по-моему, из них ты был один. Я всего лишь хочу убедиться, что не ошибся. — Да. Разумеется. Ты не мог помнить ее по Монрейлю. Инспектор не смотрел на него, покручивая табакерку в пальцах. — Возможно, ее смог бы опознать Бове. Насколько мне известно, он служит в одной из наших колоний. — Думаю, будет достаточно и твоего слова. Жавер прикрыл глаза, промолчав несколько секунд. — Она принадлежит человеку, которого здесь нет. — Но ты не носишь с собой чужие вещи? — Да. — Прости, не понимаю. — Это не то, что ты обязан понимать. — Хорошо, — наконец сдался Жан. — Она твоя, я тебе верю. Будем считать, что вещь досталась тебе от тулонских родственников. — Я парижанин, — бледно исправил его Жавер. — Попробуй хоть табак… Инспектор вздернул бровь. — Табак. Хороший. Я купил тебе. Бровь Жавера поднялась на новые высоты. Откинув крышку, он взял щепотку и поднес ее к лицу. — Что, не твое? — уточнил Жан. — Я выбирал покрепче… Вместо ответа Жавер втянул табак с большого пальца. — Недурно, — произнес он, аккуратно выдохнув. — Сколько это стоит? Жан назвал цену — как оказалось, опрометчиво. Инспектор кашлянул и закрыл крышку с неоднозначным видом. — Я отдам тебе деньги, но потом, — заметил он. — Да будет тебе. Раздевайся… — Что? — Вот две рубашки, — Жан показал сверток. — Ты спятил?.. — в лоб спросил его Жавер. — Это хороший магазин. — Вальжан… — Снимай свои обноски. Процедив что-то сквозь зубы, инспектор взялся за пуговицы, которые такими трудами застегнул. Жан бесцеремонно присел рядом и помог ему, словно ребенку. Лицо Жавера несколько окаменело, а взгляд уперся в стену. Не обращая на него внимания, Жан стянул рубашку со здоровой руки и бросил на пол — этой вещи давно уже пришел конец. — Повернись ко мне спиной, — попросил он. — Зачем? — Я купил мазь… — Я не отдам тебе ни су. Спина Жавера была не тем зрелищем, которое хотел бы видеть Жан, но выбирать не приходилось. Взглянув на россыпь шрамов и рубцов, он решил, что лучше будет спросить прямо: — Где твоя проблема? — Здесь, — Жавер коснулся места под лопатками. Сняв с него перевязь, Жан вооружился мазью и осторожно втер ее в спину инспектора. Он старался делать это мягче, но не мог толком рассчитать нажим. — Ты мне хребет хочешь сломать?.. — бросил Жавер. — Прости… — Можешь так не стараться. Я еще долго не сяду в седло. — Ты мог бы и с одной рукой, — возразил Жан. — Слишком опасно. Если имеешь в виду службу. — Разве ты не ездишь верхом для себя? — Нет. У меня нет времени. Закончив с мазью, Жан отложил ее и взял бинты. Жавер вздохнул, — впрочем, позволив сделать повязку, для лучшего эффекта и сохранности одежды. На очереди были рубашки; одна была широковата в плечах, другая же — та, что дороже — подходила больше. — Ну, как тебе? — спросил Жан, оглядев его с разных сторон. — Хорошо. Не идеально. — Еще скажи, ты шьешь их на заказ… — Да. Жан вскинул бровь. Инспектор и модные изыски находились для него примерно на том же расстоянии, что Париж и Тулон. — Не подумал бы, — честно сознался он. — Что в этом странного?.. — почти вспылил Жавер. — Нет, ничего, но… — Я все шью на заказ. Гарнизонная привычка. Если ты не делал мундир по меркам, тебе давали такой, что каторжная братия лежала со смеху. — Ладно уж, держи сюртук… Рукав последнего был несколько заляпан кровью, но пятна не выделялись на сурово-черной ткани. Жан помог инспектору и с этой вещью, застегнув поверх больной руки. — Где твои сапоги? — спросил он. — Под кроватью. Тебе придется мне помочь. Достав запыленную пару, Жан выждал, пока инспектор натянет на себя носки, и опустился на колени. Затем началась битва. — Как ты… вообще… — выдохнул Жан в поту, — их… носишь?.. — Что мне еще носить?.. — не выдержал инспектор. — Может… свой… размер?.. — А это что, по-твоему?.. Сапоги оказались так же несгибаемо упрямы, как и их владелец. Балансируя между угрозой испортить их — или свернуть лодыжку, Жан провел долгие минуты в роли денщика. — Готово… — сказал он с неподдельным облегчением. — Благодарю. Тон инспектора был сух, но искренен. — Куда отправимся? — спросил Жан, поправляя свой сюртук. — Мне нужно в управление, но это подождет. — Тогда отужинаем? — Я не голоден. А ты? — Я тоже, — сознался Жан. С таким наплывом потрясений и опасностей оба на время потеряли аппетит. — Ты ведь не против эля? — уточнил он. — Я знаю неплохой подвальчик, рядом с твоей службой. — Обычно я не пью, но… — инспектор чуть сощурился, придерживая локоть, — сегодня могу сделать исключение. — Отлично.