«П» значит придурок

…я не умею писать хорошие письма, и ты это знаешь. Первое вышло длинным, а это выйдет коротким. У нас всё хорошо, а у тебя, надеюсь, еще лучше. Ларс забрал дурацкий плакат с «Миражом», а я — книжки. Ноты с песнями мы не нашли… Стук. Противный резкий стук. Казалось — часть очередного реалистичного сна, от которого весь оставшийся день будет мерзкое послевкусие, как от дешевого батончика с заправки. Но нет. Это была, мать её, Тони. Не менее мерзкая и не менее реалистичная. — Сдох чтоли?! Кёрк открыл глаза и тут же зажмурился от режущего солнечного света, падавшего из окна прямиком ему на лицо. По щекам потекли ледяные, крупные капли слёз. — Ну, что не отвечаем?! Парень принялся тереть ноющие очи. Помогало оно скудно, но, тем не менее, боль со временем ослабла. — Что не отвечаем, я сказала?! Заткнись. Светало. Кёрк только-только задремал. Рассвело. Кёрка будит тупорылая сестрица. Топает ногами, на которых уже напялины туфли на мелком тонком каблуке, орёт своим обведенным красной блестящей помадой ртом. И какого черта ей никогда неймется? Раньше у них с Кёрком была одна комната на двоих, а после переезда их стала разделать картонная тонкая стенка. И на том спасибо. Но Тони было пофиг. Она все равно умудрялась доставать брата своими истериками. Её стало даже больше, чем в Астории, и это, пожалуй, была единственная вещь, от которой Кёрк в гневном порыве зачастую терял голову. В остальном, его всё устраивало и, как бы то ни было странно, он совершенно не скучал по старому домику в ущербном, хоть и родном, портовом городе штата Орегон. Тони, конечно, скучала. Скучала по подругам, которых у нее было предостаточно. Скучала по торговому центру, где каждые выходные спускала украденные у Кёрка деньги на шмотье. Скучала по своему тупому смазливому парню на мотоцикле, и сборникам песен «про любовь», которые тот ей дарил каждый раз, когда оказывался пойманным на лобызаниях с другой. Тони скучала по всему этому настолько, что злилась. И если раньше Кёрк для нее был объектом вечных приколов, то теперь он стал мишенью. Какого-то черта из двух старших братьев выбор пал именно на него. Хотя было очевидно, что выбирать Рика — пустая затея. Дома он только ночевал. Ночевал раз в два, а то и три дня, да к тому же в компании какой нибудь случайной телки из центра города, которую цеплял у театра Кастро, вёл в ближайшую кафешку а потом до заката катал на своем разваливающемся фургоне. Еще к Рику было уважение как к старшему, а вот к Кёрку — напрочь отсутствовало. Да и что там, один год — не разница вовсе. Именно поэтому Тони позволяла себе слишком много. На пример, пытаться выбить дверь. — Мразь тупорылая, глаза открой свои уже наконец! Кто меня в школу везти будет, если не ты, а?! Кёрк лениво перевернулся на другой бок, от чего одеяло окончательно свалилось на пол. Из открытой форточки подул слабый но холодный ветерок, заставив спину моментально покрыться мурашками. — Сейчас… — Пробухтел он. Очи сами слипались а тело не хотело подниматься с кривого матраса. Пусть от него и болела спина, Кёрк был готов проспать еще минимум вечность. Долгую, космическую вечность, лишь бы не идти в эту чертову школу, лишь бы не видеть наштукатуренного сестринского лица, а перед — не наблюдать свое отражение. От него никуда не сбежишь. Оно везде — в чистых и грязных окнах, в лужах после грозы, в зеркале. Черные вьющиеся волосы щекочущие лопатки, густые брови, ну и конечно же родинка на смуглой коже щек у уголка рта. Кёрк уставился на себя, касаясь взглядом хлипковатого тела в зеркале. На животе проступал легкий намек на пресс после летнего переезда и чуть повыше, к груди, — созвездие рваного родимого пятна. Идеально-чистое юношеское тело — хотелось бы брюнету в это верить, но все портили две дурацкие татуировки на ребрах. Две мразотные кривые наколки. Вот что делает развод с детьми. Хотя развод в ситуации Кёрка было неприменимым словом, ибо отец просто взял и ушел. С этого всё и началось. Семья Хамметов тихонько жила себе в маленьком домишке портового городка под названием Астория. Как правило, в таких городах особо нечего делать — только рыбу ловить и лодки чинить. Кёрк ни этим ни тем заниматься желанием не горел, ибо всякая такая бытовая чертовщина давалась ему с тяжелым трудом. То ли дело игра на гитаре! Мечтой брюнета стала электрика Gibson Flying V с прилавка музыкального магазина недавно открывшегося тогда торгового центра. Она была теплого белого оттенка с грифом на 22 лада — прямо как у Рудольфа Шенкера из Scorpions. Но мечты даются дорого, и именно поэтому Кёрку пришлось проработать всё лето в Бургер-Кинге на фуд корте, прежде чем наконец-то взять в руки уже свою любимую и неповторимую Флайку. Маман покупку не одобрила, ибо была женщиной занудной, а отец — моряк. Отцу было все равно. Он болтался где-то в тихом океане на своем дурацком рыболовном судне, а потом и вовсе телеграфировал, что не вернется. Маман расстроилась. Хотя злобу расстройством вряд ли можно было назвать. Кёрку же было всё равно. Отца он в сумме, дай бог, месяц от всей своей жизни видел. Бытность для брюнета не сильно изменилась: он так же ходил в школу, так же просил Тони выключить дурацкий сборник её парня, так же кутил с друзьями. Учится, выключить, кутить, учится, выключить, кутить. Татуировки. На татуировках пьянки закончились. Докутился. А потом, в мае того года, помер дед. Вот так взял и помер, никого не предупредив. Телефонный звонок и фраза «твоему отцу теперь царствие небесное» заставили маман принять решение, которое нормальные люди принимают не сразу. Переезд. И вот, спустя два дня оперативных сборов, Кёрк трясся на заднем сидении фургона Рика с коробкой самых нужных вещей в руках, гитарой в ногах и ворчащей Тони рядом. Трясся в солнечный, но, как позже оказалось, безумно ветреный северный Ист-сайд Сан-Франциско к своей бабуле. Бабуля, блин. Сомнительно было применять это слово к такой женщине, как бабка. С виду она была среднестатистическим пожилым человеком с соответствующим таковому набором пенсионерского стаффа: маленьким двухэтажным домиком в белесом сайдинге, сухими клумбами роз и пионов, драным сорокалетним паркетом по полам, практическим отсутствием волос на голове и цветочными штанами из Уолмарта за два доллара. Кто бы догадался что за огромными старушечьими очками с жирными стеклами кроется властная деспотичная личность? — Я из них сделаю людей, ты не волнуйся, работай. Они сейчас в возрасте, когда дурь еще легко выбивается, — Говорила как-то бабка мамане на кухне. Та кивала. А у Кёрка по позвоночнику пробегал холод, оставляя за собой ледяной хребет из мурашек. Татуировки Это слово орало Кёрку в уши, заставляя его глохнуть. Маман не знала о татуировках, Тони не знала, Рик не знал — никто не знал. И не надо было, чтобы знали. Потому что теперь если узнают, то узнает и бабка. И тогда Кёрку конец. Кёрка вышвырнут из дома. Кёрк будет мотаться по холодным улицам Сан-Франциско. Кёрк станет бомжом. Тогда точно помру. Рваное родимое пятно и наколки закрыла темная ткань рубашки. Кёрк застегнул матовые крохотные пуговки. Одной, у самого воротника, не хватало, но так смотрелось даже лучше. Бабка бы сказала — позор, порнография. Кёрк бы с ней не согласился, и это точно. На стуле висели и ждали своего часа новые, недавно купленные черные джинсы. Старые продырявились и старуха, достав их из стиральной машины, тут же выкинула на помойку. Ну Хаммет пошел и купил себе такие-же. Новые всегда противно облепляют ноги и тяжело застегиваются в паху, но красота требует жертв. Кёрк натянул джинсы и, увидев в зеркале мотающуюся у брови кудряшку, наконец-то улыбнулся. Тепло и мило, как девчонка, которой сделали хороший комплимент. У него даже настроение немного поднялось с уровня обшарпанного паркета под ногами, но тут раздался зубодробительный вопль Тони: — Кёрк, падла, ты когда нибудь выползешь из своей чертовой комнаты?! Улыбка сменилась неопределенным выражением лица — что-то между гневом и все еще теплым ощущением приятного комплимента. — Затрахала орать!… Истеричка чертова. —…Оделся я уже! Сейчас, — Попутно закидывая совершенно случайные вещи в рюкзак, выкрикнул Кёрк, — только тетради соберу! К слову, не одной тетради он не взял. Но это так, между делом. Брызнув на себя парфюмом, который нашел у маман в комоде и по тихому стырил, Кёрк выбежал из комнаты и, чуть не упавши по пути, слетел по деревянным высоким ступеням, обитым красным выцветшим ковром, вниз. Взял из стоявшей на комоде вазы ключи, поглядел еще раз на себя в зеркало (только уже в прихожей), а после обернулся, окинув взглядом пустующий тихий дом. Маман в тот день работала, бабка по врачам ушла таскаться, а Рик… да пофиг на этого Рика, ибо он не являлся масштабной занозой в заднице, нарушающей личное пространство и мешающей спокойно жить. Кёрк закрыл дом на ключ. Единственной причиной, по которой он щелкал замком входной двери была любимая Флайка. Она висела на стене рядом с плакатом Джими Хендрикса и двумя объявлениями о концертах Aerosmith, какие обычно клеят у входах в клуб, где выступают группы. Если грабители полезут в дом, то конечно же вынесут шмотья, денег и каких нибудь брюликов из шкатулки Тони. Это всё будет, безусловно, печально, но не сравнится с ощущениями Кёрка, если тот вернется домой — а гитара исчезла. Жизнь не будет прежней. Сейчас она напоминает склеенную серию маленьких пленочных фотографий — рулетку. Щелк. Кадр: бирюзовый скутер, вокруг которого крутится Тони. Щелк. Кадр: дорога. Трясущийся скутер. Сестрица сидела за Кёрком и при каждой кочке вонзала ему в бока свои безумно острые, покрытые лаком кислотного цвета ногти. Щелк. Кадр: Кёрк в школе. В голове у него в тот момент была только одна единственная мысль: Все будет по другому.