«П» значит придурок

Разумом Кёрк проснулся, но глаза открывать не решался. Страшно. Он чувствовал на себе одеяло (при чем довольно таки теплое), под башкой — подушку, а еще ниже — твердый матрас. И чье-то тело рядом. У Хаммета вновь встал грубый комок в горле, от больной головы тут же оборотившийся в тошноту. Раз, два, три. Кёрк открыл глаза. Он лежал без одежды. В одних трусах. И это пугало больше всего. Ладно, черт бы с ним, с ужасом — сначала надо было разобраться с телом, которое по-видимому было спокойнее некуда. Но это пока. Это пока оно лежало, прижавшись своей спиной к Кёрку, тихо похрапывая и пуская слюни на подушку. Ведь как только тело проснется, всё спокойствие улетучится сигаретным дымом в окно. Хаммет перевернулся на другой бок. В глаза ему сразу же влезли волосы. Не его, — тела. Это были густые русые длинные патлы. Растрепанные, они лежали на подушке и слегка прикрывали голую спину. Изящную, голую спину с созвездием из четырех родинок акурат на позвоночнике. У Кёрка замерло сердце. Внизу живота всё щекотно стянулось. Тошнота стала еще омерзительнее. Эта тошнота возражала в гудящей голове яркие двух-секундные эпизоды вчерашнего вечера: высокий нарк, белобрысый Джеймс, Ларс в нирване и рыжий. Было еще что нибудь? Ответ: да, было — бутылка водки. Этим всё сказано. И вот, Кёрк лежит раздетый до трусов, в одной кровати, на одном каменном матрасе, укрытый одним одеялом с девушкой, которая, в свою очередь, абсолютно топлес. Ты не в обблёванной ванне с огромным синяком на роже и очередными двумя татуировками. Успокойся Он уставился на ее лохмы, потом на родинки на спине, на изгиб талии, на задницу, которая на удивление оказалась в джинсах. Опять на лохмы. Не в силах побороть свое желание дотронутся до этого тела в трезвом состоянии (в пьяном же наверняка касался) Хаммет протянул руку и положил её сначала девушке на плечо, затем чуть ниже. Еще чуть ниже. Вот так. Без очков спросонья видно было плохо, но она была симпатичная. А когда хмыкнув улыбнулась, Кёрка одолела уверенность и, поцеловав её в шею, он подобрался к уху и прошептал: — Доброе утро, солнце. Ты идиот, раз называешь так людей. Она повернулась, и, дотронувшись до щеки Кёрка, нежно и влажно поцеловала его в губы. — И тебе доброе, дорогуша… Веки до боли знакомых огромных глаз разомкнулись. В черном широком зрачке отразилось застывшее в ужасе лицо Кёрка. Он моргнул. Еще раз моргнул. И еще раз. И еще раз. Ничего не поменялось. Теперь можно было и заорать. В истерике Кёрк попятился назад и свалился с кровати прямо на кучу грязного белья, от чего тут же вскочил и вписался башкой в угол койки. Затылок охватила резкая боль. Тошнота мерзкой жижей плескалась где-то в горле. — Ларс?! Какого черта?! — Это ты мне объясни, — Громко тараторил в ответ Ульрих, прикрываясь одеялом так, будто было что прикрывать, — Что я делаю в твоей комнате на твоей кровати?! — С…с чего ты решил, что она моя?!… Кёрк огляделся. Они и правда в его комнате. Плакат с UFO и Хендриксом, проигрыватель, Флайка — всё его. Удивительно. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох… Если бы они оказались в комнате у бабки, то все проблемы решил бы пистолет, живущий под ее кроватью — ноль лишних вопросов, ноль шокирующих ответов. Только разлетевшиеся по стене мозги Кёрка. — Зачем ты меня п-поцеловал? — Я думал, что ты девушка! — Оправдался Ларс, — И вообще это ты меня… Кёрк старался на него не глядеть. Только тревожно бормотал: — Боже, боже, боже! —…ты сам всё начал. В шею меня поцеловал! Короче, знаешь, ам… — Нет! Нет, не знаю! — Истерично заверещал Хаммет, — Не знаю!… Он схватился за голову. Волосы обвились вокруг пальцев. Кёрк почувствовал, как ногтями оцарапал кожу. — Знаешь, давай тупо про это забудем. Ты был пьян, хорошо? И, ам, ты…ты меня еще лапал всю ночь… Ларс вжался в кровать. Он приложил руку ко лбу. Под глазами полукругом блекли желто-фиолетовые синяки. — Да пошел ты! — Резко выкрикнул Кёрк. В горле плескался спирт, — Пошел…пошел нахуй, Ларс! Обычно, Хаммет орет только на Тони, потому что считает, что лишь эта мразь заслуживает такого. Но тогда, стоя перед Ларсом в одних трусах, он сорвался. Датский урод. Датская шлюха. А Кёрк мелкое белесое затвердевшее пятно мутных соплей на его футболке. Может он драматизирует, но это так. Ларсу будто плевать. Будто он не впервой такое переживает. Утырок. Он выглядит бледным. —…ты это делал. Ты!…не я!… Под шапкой вьющихся волос трещал череп. Ком в горле рвался наружу со слезами. Ты в кубе. Дверь распахнулась. От звонкого мерзкого сестринского голоса Кёрка передернуло. — Замолчите! Повиновавшись, он и Ларс уставились на Тони в четыре округлившихся глаза. Волосы её были закручены в пластмассовые розовые бигуди, а на теле висела бледная тонкая ночнушка, через которую просвечивали темно-синие труселя в горошек. Она хмурилась своими выщипанными до состояния нитки бровями. Руки были сложенны на груди. — Конченные совсем чтоли?! Кёрк сжал ладони в кулаки. — Пошла вон, — Зашипел Кёрк, — У меня и без тебя залупа. — Я вижу. Твой обдолбанный дружок, поди, засудит тебя за его испорченные шмотки от Кельвина Кляйна. — Ч-что ты городишь?! Тони положила ему палец на плече и, поморщившись, отвернулась. — Зубы сначала почисть, а потом уже мне в лицо плюйся, урод. Заодно еще и татушки свои переводные отмой, а то я такого убожества в жизни не видела. Блять, татуировки. По спине у Кёрка пробежал со мурашки, обращающиеся в тревожную боль. Ты — голая незащищенная тварь с похмельем. Он сложил руки на груди так, что татуировки на половину закрылись локтями. — Уходи. Нет. Тони не уйдет. Она будет стоять тут. Ты просыпаешься на крыльце. Просыпаешься, потому что тебя тошнит. Просыпаешься, и думаешь, лишь бы не вырвало. Когда Тони открыла дверь, Кёрка вывернуло на ковер. Бабка купила этот коврик на индийской ярмарке. Отдала за него четырнадцать долларов. А теперь на нем лужа дерьма. Тупой богатый мигрант ревет. — Моя рыбка…моя бедная рыбка… <датское бормотание>… мне так плохо. Мне очень-очень плохо. Тони затащила их в дом. Кёрк был бледный. Ларс горько плакал. При попытке подняться на лестницу они громко свалились. Из своей комнаты вылез Рик. За ним — его телка. С горем пополам он дотащил два тела до второго этажа. К тебе возвращается сознание. Не надолго. Кёрк стал приставать к подружке Рика. Неприлично уверенно он отпускал еле понятные комплименты. Губы красивые, глаза красивые, грудь красивая… Кёрка вытошнило прямо телке на платье. Прощай сознание. Шокированная девка убежала в ванну. Рик взял Кёрка за шиворот и поволок в комнату. Ларс уныло шатаясь поплелся за ними, а самой кровати опять заревел. Заревел, повиснув на качающемся из стороны в сторону Кёрке. Он прижался щекой к его груди и руками стал гладить тощие лопатки. — Мне так плохо…так плохо. Ты ничего не чувствуешь. —…у тебя такие красивые глаза. Такие красивые… Кёрк мёртво смотрел в одну точку, а потом рыгнул Ларсу на спину. Всё. Ты просыпаешься в своем доме, не узнавая его. — Вы уроды, — Тони снимала бигуди и ругалась. Руки у неё были бледные, а под глазами синяки. Кёрк без эмоционально смотрел в одну точку. Ком в горле вертелся. Сестра говорила, как ей хотелось спать, как ей было сложно отстирывать одежду от рвоты, а потом вместе с Риком успокаивать его телку. Кёрк все еще без эмоций глядел в никуда. Выслушивая монолог сестрицы Хаммета, Ларс ломал пальцы, а потом зачем-то пригласил её на свидание, но получил отказ. — Торчать перестань и помойся. Тогда может быть подумаю. Пол был ужасно холодный. В комнате было холодно. Тело Кёрка покрылось мурашками. Тони подошла к нему почти вплотную, кровь замерзла в тонкие ледяные нити. — Если я расскажу бабке, то тебе конец, — Прошипела она. Ты стоишь на тонкой прохудившейся веревке на высоте 300 метров. —…понял?! Кёрк кивнул. И Тони ушла. Бигуди она оставила на комоде. Теперь Кёрк на крючке и если он дернется, то губа его порвется. Тони — мразь. Тони — мразь. Тони — мразь. Счастье Кёрку, что ни матери ни бабки не было дома. Но разве это спасет? Теперь сестрица будет крутить им как захочет — Кёрк это знает. У нее есть компромат. Ты мертвец. Холодно. Кёрк услышал, как Ларс встает с кровати и аккуратно сворачивает мятое одеяло. Слышит: — У тебя красивые глаза. Ты болен.