Клейменные. Драбблы

Осень в этом году такая же промозглая, как и много раз до этого. Глупо было надеяться на что-то иное. Сухой ветер покалывает кончики пальцев холодом, Женя ежится и натягивает на них рукава свитера, прячет ладони в карманы потрёпанного худи. Он никогда не был особенно мерзлявым. Температура вообще мало на него влияла. Но в последнее время холод действовал сильнее обычного. Возможно, потому что костер внутри потух? Она ушла, забрав с собой все то, что поддерживало огонь. Больно и страшно. Страшнее всего оттого, что Женя стал забывать. Ее лицо, ее голос, тепло ее рук. Следы ее прикосновений остывают, и Женя дышит на замёрзшие ладони, как будто бы пытаясь раздуть огонь вновь. Болезненная пустота давила изнутри на грудь, ломая ребра. Те самые ребра, изображенные на его свитере. Женя когда-то нашел его на барахолке - похоже, кто-то рисовал все сам, но отчего-то решил попрощаться с вещью, в которую вложил столько сил. А Женя носит его так, как будто это сделал человек, которого он любил. Он почему-то ценил труд этого незнакомца с интересным, мрачным вкусом в одежде. И до сих пор, просто по привычке, он оборачивается, почувствовав в толпе запах лаванды. Ищет взглядом лицо, которое начал забывать. У Жени всегда была хорошая память на запахи. Витя часто шутит, что он скорее собака, чем человек, что он - не полноценный член культа, а просто домашнее животное. Сам же Преображенский пах кислым цитрусом. Парфюм, которым он перекрывает неприятный запах вместо того, чтобы, наконец, помыться. От Егора пахло лаком для волос, сигаретами и мокрым асфальтом. От Светы исходил аромат сирени, такой лёгкий, что если закрыть глаза, можно представить себе весну. Саша на первый взгляд не пах ничем, но на самом деле на его волосах оставался слабый запах ментола, а при объятиях можно было почувствовать ноты специй от одежды. А Отец пах ладаном. Куда бы он ни пошел, запах церкви следовал за ним. Он пропитал насквозь не только одежду, но и, казалось, само его тело. И почувствовав ладан, Женя ещё долго не может выгнать из своей головы образ Отца. Когда он появлялся на пороге их дома, все видели лишь высокий силуэт, подсвеченный сзади лампами подъезда. Иронично - это делало образ почти божественным. Отец навещает их лишь в крайних случаях. "Просто он всегда занят" - утешает себя Женя, стараясь не думать о том, что на самом деле за этим стоит. И вот совсем недавно он появился вновь. Сразу перешёл к делу, ловко избежав светских бесед, которыми его пыталась занять Света. И у Жени подкосились колени от осознания - он пришел говорить о Лизе. Он был уверен, что Отец знает куда больше, чем все они вместе взятые. Ему нужны были ответы. Именно поэтому он спросил напрямую. "Кто ее убил?" Женя знал, что любил, а теперь хотел знать, кого ненавидел. Отец холодно взглянул в ответ сверху вниз. В глазах промелькнула едва различимая тень улыбки. И он назвал фамилию. Не избегая ответа, не говоря загадками, как обычно. Ведь чужую ненависть можно использовать. Полковник Конев. Странные метаморфозы глубоко внутри. Пустота сменяется гневом. Давит, разрывает, ломает ребра. И в первый раз в жизни в нем мелькает сомнение. Неужели Отцу действительно все равно на наши смерти? Неужели он будет отправлять нас, как животных на убой, чтобы самому выйти сухим из воды? Пушечное мясо. - Мясо... Женя бормочет это с отрешенным видом. Взгляд упирается вниз, куда-то под ноги. Его передёргивает от забирающегося под одежду ветра. - ...Чего? Блондин вздрагивает и поднимает голову. Трет глаза так, как будто только что проснулся, смотрит на собеседника снизу вверх. Саша глядит удивлённо, внимательно изучает чужое лицо, как будто анализируя каждый оттенок эмоции. Он, кажется, что-то говорил, но Женя его не слышал. - Мы - просто мясо. Я мясо, ты мясо... Как-то так... Он устало улыбается и отводит взгляд. Говорит так спокойно, как будто это - обычный разговор без мрачного контекста. А Саша в замешательстве. Он привык к импульсивности своего друга, привык к фразам, сказанным невпопад. Но то, что происходило в последнее время - слишком даже для него. Хаджиев пытается придумать, что ответить, но его опережают. Женя поднимается со скамьи и потягивается, разминая спину. - Дружеский совет хочешь? Уезжай. С голых ветвей над головой слетает ворон, садится на покосившийся крест неподалеку, чистит перья. А Саша только и может, что выдать удивлённое "почему?". - Моя ошибка в том, что я... Слишком сильно впутал тебя в это все. Женя говорил неожиданно и непривычно для себя серьезно. И Саша сжимает кулаки, понимая, к чему он ведёт. "Пока ты здесь, никто тебя в покое не оставит". Это значит, что когда полиция выйдет на след культа - у Саши тоже будут проблемы. Саша понимает, но все равно переспрашивает, надеясь услышать объяснение от него самого. - На что ты намекаешь? Женя с сожалением улыбается в ответ. После смерти Лизы он все чаще оставался наедине с неприятными мыслями. Он чувствовал, что будет следующим. И это стойкое ощущение витало где-то рядом и излучало сладковатый запах разложения. Он только и может, что извиниться. Беззвучно, одними губами, так, как будто голос пропал. - Нет... Нет, даже не думай об этом. Саша выпрямляется, хватает собеседника за запястье так, как будто боится, что он сбежит. Глядит серьезно, с необычным для себя участием вместо привычного "да какая мне разница". - Все... Будет хорошо, ясно? Неловкая попытка поддержать. Фраза показалась Саше ужасно глупой сразу после того, как была произнесена. Да и по-правде говоря, он звучит так, как будто пытается убедить в этом не Женю, а себя самого. Потому что Женя выглядел так, как будто уже никогда не поверит в то, что принято называть счастьем. Рука крепко сжимает чужое запястье. Им обоим все равно на возможную боль. - Я убегу, только если ты убежишь со мной. Слова, которые вышли наружу, не пройдя обработку мозгом. И Хаджиев не успевает вовремя закрыть рот. Чувство дежавю бьёт по голове, резко появившийся писк в ушах заставляет кривиться, как от скрипа пенопласта о стекло. Женя замирает. Бледно-серые глаза с удивлением глядят из-под светлых ресниц. Он неловко улыбается - так обычно улыбаются перед отказом. - Это... Мило, правда, но... И это "но" заставило захотеть ударить себя по лицу. Все повторяется. Снова он не может защитить того, кем дорожит. - Слишком поздно. А Саша только и может, что с пониманием и смирением кивнуть. Он отпускает чужую руку, и его собственные ладони вновь начинают мёрзнуть. - Не переживай ты так. Все обойдется... Как-нибудь. Все ещё старается быть позитивным. Все ещё убеждает себя в том, что ещё ничего не кончено. Накрывает чужие ладони своими, пытаясь согреть. У Жени теплые руки, даже несмотря на то, что ему холодно. Саша всегда считал это странным. Время вновь бежит слишком быстро. В какой-то момент ночное кладбище перестало казаться Жене жутким. Оно стало ассоциироваться с Сашей. С долгими разговорами, с кофе из магазинчика напротив. Он не любил кофе за его горечь, на что Саша лишь усмехался и говорил, что Женя просто не дорос, либо не пробовал действительно стоящего. - ...Я наверное пойду уже. Поздно... Саша возвращается к реальности, смотрит чуть ли не испуганно, как будто предчувствуя что-то. Что-то плохое. Смотрит на то, как собеседник набрасывает на плечо потрёпанный рюкзак, как поворачивается в сторону выхода. И вновь держит за руку, боясь отпустить так, как будто бы его друг вот-вот сорвётся в пропасть. - Я отпущу тебя, только если ты обещаешь, что мы встретимся снова. Обещай, что будешь в порядке. Саша удивляется своему голосу - дрожащему, чуть хриплому. Наверное, просто простыл. Ночи здесь становятся все холоднее. Женя задумывается на секунду. Отвечает так, как будто сам себе не верит, - ...Обещаю. И он сдержал слово. Следующей ночью он напьется. Следующей ночью он придет, как к единственному утешению, весь в слезах и мокрый насквозь от дождя. И это будет последний раз, когда они поговорят, как друзья.