До и после

Когда Аканэ впервые навещает его, Гиноза фыркает и отворачивается. Но она, кажется, совершенно не умеет воспринимать недвусмысленный язык тела. Или не желает воспринимать. Так или иначе, она проходит в палату и садится рядом с кроватью на стул для посетителей, прилежно складывает руки на коленях и внимательно смотрит. — Чего тебе? — Просто хотела вас проведать, — Гиноза фыркает еще громче, почти натужно — жаль, что нельзя сильнее повернуть голову. Впрочем, даже сверни он шею — Аканэ все равно не поймет и уж точно не уйдет так просто, так что придется смириться. — Со мной все в порядке… будет, — подумаешь, всего лишь нет одной руки. Ах да, и еще теперь у него нет отца. Может быть, он и не в порядке, но ни за что не признается в этом. Не сейчас и не Аканэ, вообще никому и никогда. — Может, что-нибудь нужно? — та продолжает своим поистине ангельским голосом, и Гиноза стискивает зубы, чтобы не сорваться. — Мне ничего не нужно, — это ложь: ему хочется стакан воды, до которого он никак не может дотянуться единственной оставшейся рукой, и хорошо бы подушку под спину, и… возможно, ему даже тоскливо и одиноко, но не говорить же об этом? — А тебе? Тебе не нужно сейчас сочинять какой-нибудь отчет, или что-нибудь в этом духе? — Даже несколько отчетов, — немедленно проговаривается Аканэ. — Я уже приготовила большую часть и доделаю остальное вечером. Не беспокойтесь. Как будто он беспокоился. — Не стоит тратить время здесь. — Вам больно? — девчонка как будто вовсе его не слышит — и только во все глаза смотрит на его руку. Вернее, на отсутствие руки. Сейчас на ее месте виднеется провал в одеяле, но Гинозе уже обещали установить на ее место весьма совершенный протез. Не о чем беспокоиться. В их мире технологии зашли уже так далеко, что протез может быть даже лучше обычной руки из плоти и крови, слабой, которую он так и не успел вовремя освободить. — Нет, — наконец отвечает он и при этом почти не врет. Он наверняка был бы в агонии, если бы его не накачали по самые уши самыми мощными препаратами. Но даже сквозь их мощный заслон боль все равно пробивается, пока еще подавленная и тайно зреющая. Наверное, это фантомная боль потерянной конечности. Гиноза знает, что поначалу никакой протез не сможет заставить ее уйти. Но также это и другая боль — сына, потерявшего отца, и все то сожаление за пропасть между ними, которую он попытался перепрыгнуть в самый последний момент. Что ж, у него не получилось. Вместо этого он с головой ухнул в эту самую пропасть, которой так опасался. По краю которой, наверное, уже очень давно ходил. А, как известно, если очень долго смотреть в бездну… — Вы, кажется, не хотите видеть меня здесь, — даже это Аканэ произносит без какого-либо разочарования, почти добродушно. И это одновременно отталкивает и безумно привлекает его. — Это ведь не из-за вашего Коэффициента Преступности? — это удар ниже пояса, хотя Аканэ, конечно, нанесла его не специально. Но едва ли можно было забыть о том, что в тот день он окончательно лишился еще одной вещи — былого светлого оттенка своего психопаспорта. — О, нет, что ты, — произносит он по обыкновению ядовито и клянет себя за то, что никак не может перестать источать яд. — Я знаю, что ты питаешь слабость к таким, как мы, — ему нужно заткнуться прямо сейчас, пока он окончательно себя не выдал. Но обезболивающие, которыми его пичкали, должно быть, туманят сознание, потому что он продолжает: — Кстати, ты разве не должна быть у… я имею в виду, составлять отчет. Да, я это уже сказал. — Вы случайно… не имеете в виду Кагами? Да черт бы ее побрал! — При чем здесь Кагами?! — рявкает Гиноза, пожалуй, чуть громче, чем следует, и вдруг запоздалая боль все-таки настигает, и ему трудно дышать. Аканэ наклоняется над ним и что-то делает — кажется, гладит по здоровому плечу. Неужели она в самом деле… какая муха ее укусила? — При чем здесь… — едва выдавливает он из себя. — Разве он не ранен? — какого дьявола он снова перестал следить за своим языком? — Не так сильно, как вы, — Аканэ просто удивительно спокойна в противовес его странному выпаду, но этот ответ нравится Гинозе еще меньше всех предыдущих. Он означает, что для Аканэ имеют значение только объективные факты вроде его состояния. Она что, действительно вычисляет, кому в этот самый момент ее помощь нужна больше всего? Что ж, в таком случае, это действительно делает ее идеальной кандидатурой для стража порядка. Вот только далеко не идеальной кандидатурой для… неважно. — Я устал, — наконец выдавливает он. Это чистая правда. — Хотел бы заснуть, — а это ложь. Он еще долго едва ли сможет заснуть. — Хорошо, не буду вам мешать, — и Аканэ, всегда такая понимающая и исполнительная, послушно встает. Послушная — но, как оказалось, далеко не всегда. Может быть, именно это однажды заставило его посмотреть на нее другими глазами. Но только он никогда не признается в этом; да и вообще — разве ему сейчас до чувств к какой-то выскочке, когда столько всего странного творится в их мире?.. — Я зайду завтра, — вдруг добавляет она. — Вам сейчас не стоит оставаться одному. Нужно было заботиться об этом раньше, мрачно думает Гиноза. Вместо того, чтобы стесняться собственного отца, пока не стало слишком поздно… И вместо того, чтобы молча наблюдать, как его подопечная влюбляется в одного из Исполнителей — тех, кого он так не любил и одним из которых стал. Если он останется совсем один, то он в полной мере это заслужил. Аканэ, конечно же, выполняет свое обещание и приходит на следующий день, едва начинаются приемные часы. Незадолго до этого Гинозе примеряли протез, и пришлось снизить дозу препаратов, чтобы оценить чувствительность, так что теперь он лежит, прислонившись лбом к поручню больничной кровати и сцепив зубы; и уж точно не желает говорить ни с кем. К счастью, в этот раз Аканэ не спрашивает, больно ли ему. Должно быть, ответ слишком очевиден. Так что он просто подносит ему стакан воды — с трубочкой, как предусмотрительно. Гиноза некоторое время мрачно смотрит на него, а потом послушно открывает рот — жажда оказывается сильнее. Пока он пьет, Аканэ что-то делает с его подушкой. — Я сдала все нужные отчеты этим утром и взяла отгул, — говорит она. — Так что вам не о чем беспокоиться. Я никуда не тороплюсь. — Неужели, — он не знает, что еще можно сказать. — И что? Разве у тебя нет каких-то других… более интересных дел? Она качает головой так невинно, что можно заподозрить, будто она не лжет. — Я хотела бы остаться здесь, если вы не возражаете. Что ж, времена, когда он приказывал ей, неожиданным образом прошли. Отныне все будет наоборот. Отныне это она будет командовать им — и наверняка так будет гораздо вернее. Так что, пожалуй, ему нужно привыкать понемногу. — Я не возражаю, — эхом повторяет он. Аканэ улыбается, как будто он сказал что-то очень приятное. Он так много потерял в последнее время, что, оказывается, совсем не против хоть что-то — хоть кого-то приобрести. Даже если это просто сострадательная натура Аканэ вынуждает ее помогать. Должно же быть хоть одно-единственное, пусть маленькое светлое пятно во всем, что случилось. Даже за короткое время оно успеет немного развеять мрак. В конце концов, к нему заглядывает даже Кагами и ободряюще улыбается, словно что-то знает; а Кагами почти никогда не улыбается просто так. В этом они похожи; и Гинозе даже впервые кажется, что однажды они могли подружиться. Но до этого, впрочем, еще очень далеко, как и до всего остального. А пока Кагами уходит, наверное, все же ничего не подозревающий о своей роли, и Аканэ приходит на его место, и это почти само собой разумеется, и Гиноза очень надеется, что в этот раз умудрится ничего не испортить.