До и после

— И вот мы снова встретились, — протягивает Гиноза, когда Аканэ робко улыбается ему, переступая порог больничной палаты. Она почти не изменилась, а он — очень сильно, и обстоятельства снова заставляют их остаться наедине в подозрительно знакомом месте. — Если вы не против, — она все так же мило улыбается. — Я узнала о том, что произошло, и решила навестить, — ну конечно, что еще можно от нее ожидать. Гиноза был так уверен, что она придет, что даже… кажется, ждал ее. Хотя для этого у него не было никаких оснований, не так ли? — Ничего особенного не случилось. Просто слегка задело пулей, — возможно, чуть больше, чем слегка, но все же умирать он не собирается. И даже не лишился новой конечности, спасибо и на том. Он слегка шевелит протезом, вспоминая тот день, когда обзавелся им… и когда Аканэ пришла навестить его, совсем как сейчас. Тогда он был раздавлен случившемся, и, наверное, это стало причиной тому, что ничего не вышло. — Я не против, — и даже больше, чем не против, только ни за что не признается в этом, хотя пора бы уже признаться. Вместо этого он говорит очередную глупость — хоть что-то в их мире постоянно: — Кагами тоже досталось. Не хочешь его навестить? — Я только что от него, — Аканэ отвечает вроде бы простодушно, но Гиноза чувствует хитринку в ее словах. И где она только этому научилось, еще недавно, кажется, не способная даже на подобие хитрости? Наверное, все же не он один изменился за это время. Может быть, еще кое-что изменится, если в этот раз он не облажается так, как в прошлый. — Прекрасно, — они с Кагами работали вместе так долго, что теперь кое-что знают друг о друге; и Гиноза знает, что может не беспокоиться, но только это знание совсем ему не помогает. — Тогда, раз ты никуда не спешишь больше, задержишься здесь? Кажется, он прозвучал, как старый ловелас, но все же это лучше, чем бессмысленное блеяние или холодные колкости, которыми он привык забрасывать людей, чтобы только ни в коем случае не подпустить их ближе. — С удовольствием, — и он все-таки, не удержавшись, скептически поднимает бровь. — Неужели? — Аканэ вопросительно смотрит в ответ, и Гиноза уточняет: — Неужели прямо-таки с удовольствием? Ты не перепутала меня ни с кем? — Вы очень плохого мнения о себе, и я никак не могу понять, почему, — это фигура речи. Аканэ понимает, как понимает почти все об устройстве их мира. И она хорошо знает его прошлого, она наверняка помнит, как он был озлоблен — даже стыдно вспоминать. Гиноза вздыхает и садится, морщась от боли в боку. — Что ж, спасибо на добром слове, — говорит он. — Я тебе доверяю. Если ты думаешь, что я еще не совсем потерян, значит, так оно и есть. — Конечно, так оно и есть. Он не знает, что на это ответить. Чего может ждать от него Аканэ? Ведь она не помолчать сюда пришла; ему очень хочется верить, что всему виной не просто ее бескорыстная добродетельность. Будь так, она могла бы ограничиться коротким визитом, но ведь она чего-то ждет? Главное, не спросить у нее снова, не пора ли ей писать отчеты. Однажды он уже все испортил своими глупыми вопросами. Вместо этого он наконец заявляет: — Завтра меня выписывают. Ты не хочешь… ты не хочешь случайно встретиться где-нибудь вне стен этой чертовой больницы? И вне очередных заданий, — быстро добавляет он, хотя сейчас это уже неважно. Он больше не ее начальник, и ему совсем не хочется вернуться в то прошлое. И хоть ему кажется, что впервые за долгое время он наконец-то полюбил свою работу, время от времени его все равно от нее тошнит. — У вас дома, — подсказывает Аканэ, и Гиноза пораженно таращится на нее, пока она не добавляет очень невинно: — С такой раной вам наверняка прописан постельный режим, — это прозвучало бы еще более двусмысленно, не произноси это Аканэ, так что Гиноза сдерживается и отвечает почти серьезно: — Я не собираюсь его соблюдать. Устал валяться здесь. К тому же, это даже не рана. Просто царапина, — во всяком случае, далеко не оторванная рука. Таких ран он наверняка заработает еще немало. — Но вам, наверное, понадобится помощь? Черт возьми, кажется, Аканэ напрашивается к нему домой. Правда, делает это настолько деликатно, что едва ли это можно было обозначить словом «напрашивалась». Стоило ли приглашать ее в ту дыру, в которой он жил сейчас? Став из инспектора Исполнителем, он сменил свое жилище — наверное, так пытался убежать от слишком свежих ран из прошлого. Или же в глубине души продолжал считать, что Исполнитель недостоин жить в чем-то приличнее крошечного клочка пространства. И туда он собирается привести Аканэ? Кагами, впрочем, живет в еще более тесном месте — интересно, бывала ли Аканэ у него? И почему он продолжает постоянно об этом думать? Даже если и так, он сам виноват в том, что упустил свой шанс тогда. Кагами же слишком скрытен, чтобы делиться личным, и все же Гинозе кажется, что он еще не опоздал. Тогда он говорит то, что прежде не пришло бы ему в голову: — Вообще-то, мне и правда не помешала бы помощь, — и Аканэ сияет, как будто он сказал что-то очень приятное. Гиноза не удерживается и еще немного усиливает впечатление: — Да, возможно, я бы даже попросил тебя пожить со мной несколько дней. Если, конечно, тебя не затруднит, — разумеется, ответ он знает заранее, и это приносит ему удовлетворение, которого он не испытывал уже давно. — На случай, если я… не смогу позаботиться о себе сам. А ведь еще недавно он скорее бы умер, чем признался, что не может позаботиться о себе. Ожидая вердикта, он медленно садится и заправляет за ухо случайную прядь. Резинку с его волос убрали, и теперь они лежат на его плечах, такие все еще непривычно длинные, и Аканэ смотрит на них. — Вы очень изменились за это время, — говорит она. Гинозе нечего на это возразить. Многое изменилось, но кое-что осталось постоянным, никак не уходило из его головы. Он вдруг понимает, что Аканэ изменилась тоже, просто не так заметно на первый взгляд. — Много воды утекло, — бурчит он и добавляет: — Я хотел бы узнать, в лучшую сторону или нет. — Я уверена, что да, — что ж, теперь следует спросить, не хочет ли она узнать это поближе. Но, кажется, нет необходимости произнести вслух. — Может быть, я попрошу, чтобы меня выписали сегодня. Или сбегу, так даже лучше, — прежний он никогда не нарушал правил, даже обычного больничного регламента, но, как он сам сказал, с тех пор утекло слишком много воды. — Ни в коем случае, — решительно заявляет Аканэ, и в этой скромной, спрятанной от чужих глаз решительности она уж точно не изменилась. — Даже не пытайтесь, иначе я, как инспектор, вмешаюсь и поставлю охрану у вашей палаты. Или даже продлю ваше пребывание здесь без возможности выписаться, — она совершенно очаровательна в своей строгости, и Гиноза мог бы посмеяться, если бы не серьезность в ее глазах. Она была вполне тверда в своих угрозах — и с нее действительно может статься поставить охрану у всех выходов, если она вдруг решит, что так будет правильно. Пожалуй, не стоит доводить до этого. — Я шучу, — быстро и почти с готовностью он сдает назад. — Не нужно таких радикальных мер, — потом он зачем-то поднимает руку и слегка похлопывает Аканэ по макушке. У него есть для этого одно-единственное оправдание: то, что его искусственная конечность вдруг отказала ему и теперь движется сама по себе. — Спасибо, что беспокоишься обо мне. Я имею в виду обо мне, а не вообще… не просто… потому что так нужно, — его язык, в отличие от руки, полностью настоящий, собственный и родной, так что Гиноза не может оправдаться тем, будто не имеет над ним власти. — Хотя ты ведь беспокоишься за всех. За весь наш чертов мир. Таких, как ты, наверное, больше нет. Поэтому я… — тут он замолкает, наконец обретя власть над языком, но лучше бы он ее не обретал. — Все хорошо, — говорит Аканэ. — Попробуете продолжить дома, где никто не будет мешать. Она определенно сильно изменилась. Или всегда была такой? Мог ли он подумать раньше, что не он, а она в конце концов возьмет все в свои руки? — Да, — соглашается он, пожалуй, даже слишком торопливо. — Это неплохая мысль. До выписки у него остается чуть менее суток, чтобы все-таки придумать нужные слова.