Этого не будет

В ответ на приветствие Сеймей просто улыбнулся и кивнул, пропуская Соби в дом и тут же исчезая. Соби оставил мокрый зонт и плащ в прихожей, разулся и спустился вниз. Сеймей жил в небольшой полуподвальной пристройке рядом с магазинчиком, кухня и гостиная на верхнем, солнечном этаже и ещё пара комнат внизу. Окна в них были под потолком, а не на уровне глаз и выходили на другую сторону от дороги. На самом деле из-за того, что пристройка скорее была влита в естественный рельеф местности, а не специально углублялась в овраг, она вовсе не походила на подвал, здесь никогда не было темно, холодно или сыро, разве что зимними пасмурными вечерами, зато было достаточно просторно. Соби не удивляло, что Сеймей выбрал такое место, уединенное и скрытое от людских глаз, соседствующее лишь с гаражом того самого магазинчика, где часто были открыты ворота и Соби видел маленький фургон и полки с ящиками в дальнем углу. Удивляло, что Сеймей мог его себе позволить. Этот домик нельзя было назвать слишком уж большим или дорогим — скромный район, минимум удобств — но всё же не для студента. Соби знал об этом не понаслышке: квартирка, которую он сам снимал в старом рабочем районе, была куда меньше. С другой стороны, Соби мало что знал о семье Сеймея, быть может, родители ему помогали, хотя верилось в это слабо. Соби гораздо естественней бы представил себе какого-то подозрительного спонсора, он видел, как Сеймей умел располагать к себе людей, а сомнительных знакомых, которым Соби не представляли, у Сеймея хватало. Размышлять об этом не хотелось. Соби вошёл в комнату, снял очки, складывая их на привычное место на тумбочке, взялся за бинты, опоясывающие шею, и замер, не найдя ошейник, что обычно дожидался его там же, на тумбочке. Это почему-то зажгло в нём тревогу, которой не было ещё секунду назад. С трудом сглотнув пересохшим горлом, Соби стал сматывать бинты, оголяя шею. Сеймей оглядел его быстро с ног до головы и сказал: — Не раздевайся. Иногда такое случалось и Соби оставался одетым во время их свиданий. Никогда нельзя было догадаться, что у Сеймея на уме, они ни разу не обсуждали его планы или фантазии Соби, не поднимали тему табу, но Сеймею вовсе не нужно было обнажённое тело, чтобы получить то, чего хотели оба, ну или по крайней мере, то, чего хотел он сам. Однажды Сеймей просто заставил Соби сидеть с завязанными глазами, не было больно или дискомфортно, они не разговаривали, но Соби тогда чуть не сошёл с ума. Наверное, так и ощущалась власть Сеймея над ним — тяжелой глухой темнотой. Сеймей протянул ему шпильку, и Соби собрал волосы на макушке в тугой пучок, а потом опустился на пол у ног Сеймея, повинуясь лишь указанию его молчаливого взгляда. — Стоп-слово? — уточнил Сеймей. — Не изменилось. Их стоп-словом было «бабочка», не стандартное, но короткое и легко произносимое в любом состоянии. Сеймей никогда не спрашивал, почему Соби выбрал именно это слово, даже после того, как увидел его картины. Сеймей словно знал про все скрытые за этим душевные раны, видел Соби насквозь, но ему как будто было всё равно. Это не задевало. Соби понял, что его ждёт, увидев верёвки, возможно, поэтому он и остался в одежде. Сеймей не любил, когда к нему прикасались другие люди, и пускай касаться самому было совсем не то же самое, этого Сеймей также не любил. Это не значило, что он не прикасался к Соби вовсе: Сеймей трогал его, и не только когда это было необходимо, но и когда ему вдруг хотелось, но всё же подобное скорее было исключением, чем правилом. Сеймей предпочитал использовать посредников — кнуты, флоггеры, свечи, цепи, ремни, верёвки — на их прикосновения он не скупился. А ещё ему нравилось смотреть, просто смотреть, ничего не говоря и не делая, будто препарируя. Соби не понимал почему, но именно от этих взглядов он чувствовал себя совершенно беспомощным, раздавленным и сломанным, болезненно испуганным, и Сеймей это знал. Сеймей опустился рядом с ним и накинул верёвку Соби на шею, потянул вниз, притирая её к оголенной коже, сделал первый узел, неотрывно глядя в глаза. Податливая, пластичная в умелых руках, но колючая к коже, верёвка немного жгла заднюю поверхность шеи. Ссадина, оставшаяся от их прошлой встречи, уже не кровоточила, и если бы сегодня Сеймей надел на него обычный кожаный ошейник, не сильно затягивая, у неё была бы возможность сойти полностью к концу недели, но грубая верёвка, лёгшая жёстко поверх тоненькой корочки, сдерёт её вновь уже через несколько минут. Соби сидел смирно, покорно сложив руки на коленях, приподнимая их, когда требовалось, пока Сеймей оплетал узлами его торс. Сеймей действовал неторопливо, обдумывая каждый виток, наклонялся почти вплотную, когда переплетал концы верёвки на спине, а если требовалось особое внимание узору сзади, вставал, обходил Соби и вновь опускался на колени за его спиной. В такие моменты Соби малодушно позволял себе закрыть глаза, лишь слушать шорох одежды и впитывать чужое дыхание, тепло его тела ощущалось так близко, будто сам Соби был голым рядом с ним. Поверх одежды верёвки не ощущались слишком грубо, не давили, не было боли и тугого стягивания, витки ложились плотно, интимно, лишь узлы — в ямке ключиц, на груди и на животе над пупком — давили чуть ощутимо. Соби дышал свободно, но при каждом вдохе рёбра горели, стискиваемые плотными объятиями пут. Его мелко трясло, но Сеймей ничего не говорил на это, только его глаза, глубокие, тёмные, тащили душу на самое дно пугающей бездны. Напряжение скрутилось в тугой узел, подобный тому, что Сеймей уложил между его ног, опутав бёдра. Соби держался на самой грани, готовый лопнуть, как мыльный пузырь, освобождаясь от собственного тела, казалось, что нагнетать в него душащие эмоции дальше было попросту некуда, но затем настала очередь рук. Если до этого всё больше носило печать эротической игры, чувственного украшательства, то теперь защекотало настоящей опасностью несвободы. Соби мучительно выгнул брови и зажмурился. Плотный обод из верёвки на одном плече, на втором, и Сеймей свёл его руки за спиной, притягивая друг к другу между лопаток, плечевые суставы неприятно заныли. Каждый следующий виток, каждый следующий узел ложился всё плотнее, жёстче, ближе друг другу, Сеймей не просто связывал руки Соби, он лишал его всякой возможности шевелиться. Тот мог только сидеть с идеально прямой спиной, сведя лопатки, вытянув руки назад и сцепляя пальцы в замок. Верёвки туго впивались в плечи и предплечья, натягивая неприятно даже сквозь рукава рубашки, выкручивая суставы и причиняя лёгкую, но неприятную боль. Соби невольно застонал. Не от боли, не от удовольствия — от ощущения поглощения чем-то иным. — Тише, Соби, — голос Сеймея тёплым дыханием коснулся его уха, заставляя трепетать в мучительном возбуждении. — У меня есть соседи. Ты же не хочешь, чтобы нас услышали. Звукоизоляции, подобающей тем играм, в которые играл Сеймей, здесь, разумеется, не было, иногда, для чего-то более откровенного и жестокого, они снимали комнату в клубе, но в иные разы Сеймей позволял Соби и здесь кричать громче, чем следовало бы. Его ближайшим соседом был фургон, пылящийся в гараже в одиночестве большую часть времени, но справедливости ради: опасность быть услышанными всё же существовала. Соби не был уверен, смутился бы он, глядя в глаза владельцу магазинчика, если бы узнал, что тот слышал его стоны, но замолкал не поэтому. Слова Сеймея не звучали, как укор или приказ, но как желание. Его желания Соби готов был выполнять слепо. Соби чувствовал себя будто в западне, в плотном коконе, через который не прорваться, даже шевельнуться он теперь бы не смог. И вряд ли смог бы подняться на ноги из-за головокружения и того душного тумана, что окутал его. Голову было не повернуть — путы сзади прицеплялись к той верёвке, что обхватывала шею, натягивая её туже, до ощущения лёгкого удушья, и при повороте головы верёвки нещадно впивались в кожу, заставляя Соби думать, что он вот-вот останется не только без кислорода, но и собственно без головы. Сеймей плёл свою паутину у него за спиной, уже почти не прерываясь. Его пальцы касались мягко и нежно, затягивая узел, он не дёргал и не делал резких движений, он мягко утягивал на дно. Соби чувствовал, как от Сеймея пахло чем-то тёплым, какими-то благовониями, но не душными и сладкими, а мягкими и сухими, как нагретая солнцем подушка, как рыжие осенние листья. Хотелось откинуть голову назад и лечь затылком на его плечо, расслабиться, отдохнуть, позволить его улыбке коснуться виска, но Соби не мог. Без разрешения, без приказа позволить себе подобное он не имел права. Коснуться Сеймея самовольно, пусть так — недопустимо. Сеймей стянул его обнажённые запястья грубым узлом, пропустил верёвку даже между пальцев, привязывая их ещё крепче друг другу, а потом отпустил. Выдохнул в тонкие волосы на затылке Соби, покрывшемся нервной испариной, поднялся на ноги и обошёл его. Он не унижал, не приказывал, не причинял боли, он даже роста был не такого внушительного, чтобы возвышаться над Соби слишком уж угрожающе, но Сеймей захватывал всё его внимание, без остатка. От его присутствия было страшно. Холодно, тоскливо, пусто. Но эта пустота освобождала — разум от мыслей, тело от желаний. Для Соби существовал сейчас только Сеймей и ничего больше. Сеймей наклонился, скользнул рукой по затылку, едва касаясь, спустился на шею и, придерживая там, помог Соби опуститься на спину. Руки, плечи и спина и так саднили и ныли от спеленавших их пут, а теперь, на твёрдом полу, лежать на них, понемногу теряющих чувствительность, было больно. Но отчего-то это расслабляло. Тянущая боль в мышцах спины, жёстко упёртые в пол локти и запястья, Соби ощущал всё тонко и горячо, погружаясь в это чувство и отдаваясь ему, отдаваясь своей беспомощности. Чужой власти. Сейчас он не управлял своей жизнью, своим телом, и чувство это было почти невыносимым. Почти таким же мучительным, как жгучая боль от кнута или пореза. Рицу-сенсей никогда не связывал его, не ограничивал свободу, он причинял Соби боль физически. Сеймей же умел по-другому. Умел настолько глубоко проникнуть в душу и отнять её, что хотелось умереть. Соби больше не видел Сеймея, закрыл глаза и пытался дышать ровно, ловя каждое движение. Сеймей, согнув его ноги в коленях и разведя их широко, привязывал икры к бёдрам, медленно, не очень туго, укладывая витки редко, всего в нескольких местах. Он не касался слишком интимно, но тот узел, что он разместил до этого между ног Соби, накалял атмосферу просто нещадно. Хотелось развести ноги шире, двинуть бёдрами навстречу и ёрзать по полу, создавая трение. Верёвки через брюки ощущались лишь тягучим давлением, но хотелось большего, того, чего Сеймей очевидно давать не собирался. Их взаимодействие часто не носило сексуальный характер в том самом простом смысле, когда невероятное возбуждение и острые игры разрешаются совокуплением в каком-либо виде. Иногда Сеймей позволял ему кончить, не запрещал дрочить в душе после, но никогда не прикасался к Соби в угоду собственной похоти, не взял его ни разу и ни разу не позволил прикоснуться к себе. Соби даже не был до конца уверен, получал ли сам Сеймей от всего этого эротическое удовольствие. Если Сеймея и возбуждало что-то, то это было не тело Соби или не только оно. Соби очень хотелось хоть раз увидеть Сеймея в минуту оргазма. Изменилось бы его лицо? Соби не сразу понял, что Сеймей не касался его вот уже несколько минут. Открыв глаза, он не увидел ничего, лишь тень в отдалении, но ясно почувствовал на себе обжигающий взгляд. Этот взгляд скользил по телу, точно живое пламя, ощупывая узлы и верёвки, лаская чувствительную, воспалённую кожу на шее, обжигая между бесстыдно раздвинутых ног. Соби мог бы свести колени, физически у него такая возможность была, но он не двинулся. Дышал, глотая воздух комками, и терял ощущение границ собственного тела, утекая в пол. Он был на пределе. Если Сеймей сказал бы сейчас что-нибудь, хоть что-то, Соби либо отключился бы от переизбытка эмоций, либо тут же кончил. Сеймей как будто знал это. И молчал. Соби не понял, сколько времени провел так, связанным на полу. Он был уже практически без сознания, когда Сеймей неторопливо снимал с него обвязку, и лишь потом обнаружил, что всё же дошёл до пика, испачкав бельё и потеряв эту эйфорию в шквале свалившихся на него ощущений. Сеймей оставил его одного. Он никогда не заботился о Соби после должным образом: мог обработать раны или привести в чувства, мог пить с ним чай на кухне и вести беседы хоть три часа, когда Соби возвращался в реальность, но сразу после — Сеймей не был с ним никогда. И даже если оставался рядом, всё равно не был с ним. Ужасный садист. Но только он лишал Соби воли, а именно это тот и искал. По крайней мере, так ему казалось.