Этого не будет

Выставка была небольшой, но снискала определенную популярность, поэтому посетителей в галерее было полно. Это, конечно, не индивидуальная выставка, а конкурс молодых талантов, но принимать в ней участие было почётно, даже не учитывая денежный грант для победителя. Картина Соби нашла жгучее одобрение среди жюри конкурса и теперь украшала светлые стены галереи, спонсируемой крупным благотворителем, среди немногих финалистов. Работа Кио в финал не прошла, но тем не менее он был тут как тут и создавал ажиотажа гораздо больше, чем художники-финалисты. Его картины были слишком вызывающими для подобного конкурса, Кио в последнее время больше сосредоточился на дизайне и стиль его заметно изменился в угоду профессии, замшелое консервативное жюри такое не любило. В успехе же своей работы Соби не сомневался, он всегда тяготел к традиционному японскому искусству, в которое он вносил ноты шокирующей глубины ровно настолько, чтобы не оттолкнуть зрителя, но поколебать его изнутри. Все конкурсанты были, разумеется, очень молоды, кто-то ещё не закончил университет, а один талант и вовсе не получал высшего художественного образования. Вопиющее событие для подобного мероприятия, но хотя работа его была действительно хороша, такая, какая обычно рождается из-под кисти природного таланта, шансов на победу Соби ему не пророчил. Таланту всегда требуется огранка и воспитание. Тем не менее, поддержать юного художника пришло, наверное, всё семейство. Многие конкурсанты встречали здесь, помимо ценителей искусства, своих близких и друзей, оттого выставка, пронизанная тут и там счастливыми улыбками и тихим перезвоном смеха и комплиментов, казалась наполненной солнцем. Соби никого не пригласил, даже Кио явился сам, ему никогда не требовалось особое приглашение. У таланта Соби было много поклонников, и он узнавал среди посетителей своих бывших однокурсников и даже профессоров, но никто из них не был с ним достаточно близок для чего-то, кроме вежливой похвалы и ответных слов благодарности за их визит. Не то чтобы у Соби вообще водились друзья, увидеть кого-то специально он здесь не ожидал, даже сам не очень хотел приходить, но Кио нашипел на него, что это будет невежливо. Оттого Соби немного удивился, увидев рядом со своей картиной знакомую фигуру. Сеймей всегда отличался своей притягательной, но сдержанной красотой, а здесь, среди светлых стен и лёгких, утончённых красок, смотрелся особенно заметно, как чёрная дыра, тянущая к себе всё сущее. И дело было не в том, что чаще он выбирал чёрный цвет одежды, а в том, как умиротворённо, но безжизненно улыбался, рассматривая произведения искусства. Соби шагнул было в сторону Сеймея, но Кио схватил его за локоть. — Что он здесь делает? — злобным шёпотом пробормотал Кио в самое ухо. — Пришёл поиздеваться над тобой? — Не говори ерунды, — Соби едва не закатил глаза, отцепляя от себя нервные пальцы приятеля. — Он пришёл посмотреть на картины, как и все. Кио не любил Сеймея. Они были едва ли знакомы, да и Соби мало рассказывал о нём. Бог знает, как Кио воображал себе их отношения, но он не раз прямо говорил о том, что Соби должен уйти от Сеймея, иначе тот погубит его. Кио даже однажды предлагал сам отлупить Соби, раз тот так любит боль, лишь бы он избавился от Сеймея. Но правда была в том, что боль Соби не любил, он просто готов был её терпеть, готов был пожертвовать всем, чего бы ни потребовал его хозяин. Этого Кио не смог бы понять никогда. — Посмотрит без тебя. Не ходи! — взмолился Кио. — Это будет невежливо, — напомнил Соби его же слова. — Может, Сеймей просто хочет меня поддержать. — Тебе бы это понравилось? — Не важно, что мне нравится. Соби подошёл к Сеймею, молча встал рядом, почти касаясь его плеча. Сеймей не взглянул на него. Не меняясь в лице, он всё так же смотрел на картину, его улыбка была лёгкой и вежливой, как у ценителя искусства, приятно удивлённого увиденным, тёплой, заставляющей людей улыбаться в ответ, если они вдруг столкнулись с ним взглядом, но Соби она пробирала до костей. Он знал, что улыбка была искренней, но никак не мог понять, что так радует Сеймея: на самом ли деле картина, встреча с Соби на людях или то, что от этой встречи у того всё переворачивалось внутри? Соби не понимал Сеймея. Иногда тот был жестоким, а иногда мягким, и что из этого было правдой, никак нельзя было догадаться. Рядом с ним Соби умел расслабляться полностью, отпускать себя, не только во время их сессий, но и вне их, когда казалось, что у них почти нормальные, обыденные отношения и Сеймей тот, с кем можно было бы уснуть рядом или доверить ему всю свою жизнь. Но чаще внутри копилось напряжение от того, что Соби никак не мог поверить до конца, что Сеймей им дорожит, что может быть по-человечески отзывчивым. Соби как будто всё время ждал подвоха, удара, а не получая их, горел лишь сильнее, терял контроль над собой, отдавал его без просьбы другому. Соби смотрел на Сеймея, прослеживая взглядом блестящие локоны чёрных волос, лёгким завитком касающиеся плеч, сливающиеся почти по цвету с тонкой водолазкой, обтягивающей стройное тело изящно и соблазнительно. Сеймей будто был закрыт от глаз посторонних с ног до головы, лишь бледное лицо и красивые кисти рук оставались беззащитно открыты, только подчёркивая его спрятанную суть. На это тёмное существо хотелось смотреть — длинные ноги в классических брюках, кожаный ремень, подчёркивающий талию, узкие бёдра, крепкие плечи, шея, спрятанная под высоким воротником — в эту чёрную дыру хотелось упасть. В его глаза, тёмные, почти бездонные, пугающе холодные. — Ты жесток, — произнёс Сеймей, не отрывая взгляда от картины Соби. Соби отвёл от него глаза, поворачиваясь к своей работе. Изящные линии, полупрозрачные цвета, невесомые крылья прекрасных бабочек, парящих в невидимых, жарких потоках воздуха. Розовая киноварь и кармин — нежность, невинность и страсть. Прекрасное, вдохновляющее полотно, но Сеймей в нём видел иное. — Тебе никогда не передать наблюдателю своих чувств через картины, — добавил он. — Они слишком прекрасны. Ты не выбираешь цвет, чтобы показать боль, ты выбираешь форму. Зритель чувствует твоё страдание и ненависть внутри, но не может им поверить, потому что перед глазами прекрасные существа, хрупкие и невинные. Сеймей наконец взглянул на него, и Соби увидел в его взгляде не восхищение, но гордость. То, что Соби желал бы увидеть, но не в его глазах. — Твоя кровь не здесь, — продолжал Сеймей, обводя жестом картину и бабочек, паривших в солнечных лучах, — а здесь, — он указал на подпись в углу холста. Иероглифы, составляющие его имя, Соби всегда выводил одним слитным движением. Картины не отбирали у него столько душевных сил, сколько могли бы, учитывая вложенные эмоции. Соби трудился над ними уверенно и чётко, будто препарировал и прятал за стекло. Его руки не дрожали, когда приходило время поставить подпись на законченной работе, зубы не сжимались от напряжения, но и расслабленного от облегчения тела не было. Лишь холод. Точка, означавшая законченную работу, — холодные, механические штрихи, которые ничего не значили ни для него, ни для наблюдателя. Соби вспомнил вдруг, как впервые имя на картине за него написал Рицу-сенсей. В его глазах не было гордости и он не хвалил, просто подписал рисунок Соби, потому что так положено. — Ты талантливый художник, Соби, — Сеймей улыбнулся ему. — Пойдём. Соби послушно последовал за ним, хотя понимал, чем это может для него обернуться, поскольку направлялись они к туалетам. Он заметил возмущённый взгляд Кио, провожающий их. В туалете был лишь один посетитель. Мужчина мыл руки и подозрительно косился на них, потому что Сеймей просто ждал, пристроившись у раковин и не торопясь заняться чем-то, для чего обычно посещают туалет. Соби молча стоял у входа. Мужчина нервно и торопливо вытер руки бумажным полотенцем и поспешил сбежать. После его ухода Сеймей приглашающим жестом отворил дверь кабинки. Они вошли туда вместе. Сеймей был чуть ниже ростом, и Соби смотрел на него сверху вниз, вовсе не ощущая своего превосходства. Внезапно он в одно мгновение осознал, что сильнее Сеймея, выше, крепче, он мог бы зажать его в углу тесной кабинки и заставить сделать что угодно, облапать без спроса, мог бы задушить, если бы захотел, мог бы просто уйти. Но это был обман. Ни Соби, ни кто-либо ещё на его месте не смог бы сделать подобного. Сеймей медленно скользнул взглядом с его шеи, скрытой шарфом, вниз по груди и остановился на поясе брюк. — Сними всё ниже пояса, — велел он ровным, тихим голосом. — Что? — Соби вытаращился на него, хотя прекрасно расслышал. Сеймей вновь поднял на него взгляд и улыбнулся, чуть склонив голову. Он не любил повторять. Пальцы дрогнули, но Соби быстро взял себя в руки. Он скинул туфли, стараясь не думать о том, что из-под приподнятой над полом двери отлично видно, что они в этой кабинке вдвоём, а он раздевается. Соби снял брюки, сложив их на крышку унитаза, затем бельё. Ожидать от Сеймея можно было чего угодно, Соби не рассчитывал на секс в кабинке туалета, но не удивился бы и этому. Он весь подобрался, чувствуя, как предательское возбуждение заструилось по венам. Но Сеймей даже не взглянул на его дрогнувший член, сунул трусы Соби в карман своих брюк и велел одеваться. Соби так же послушно надел брюки и туфли, застегнул ремень, поправил джемпер. — Полагаю, ты останешься до закрытия, — сказал Сеймей. Вообще-то Соби не собирался, но теперь у него не было выбора. — Увидимся вечером. С этими словами Сеймей вышел из кабинки и покинул туалет. Когда Соби вернулся в зал, его уже не было. — Что он тебе сказал? — Кио подлетел, как шипящая шаровая молния, с вытаращенными глазами. — Он что-то сделал? — Ничего, — ответил Соби, чувствуя, как горят уши. — Он ушёл? — Ага. Можно было выдохнуть свободно. Без белья в брюках было немного непривычно, дискомфортно, но не более. Сеймей мог бы поступить гораздо изощрённей: засунуть в него какой-нибудь вибратор или использовать другую игрушку, заставить надеть что-то тесное, вызывающее боль, но он всего лишь забрал трусы. Даже не остался понаблюдать за представлением, просто ушёл. Поначалу движения были лишь чуть более скованными с непривычки, а параноидальная мысль, что окружающие знают его секрет, посещала Соби редко. Он старался стоять так, чтобы брюки не слишком уж обтягивали пах, и посторонние его в целом не очень смущали, за исключением Кио, который, будто почуяв неладное, прилип к нему, как назойливая муха. Но голову никак не покидали мысли. Воспоминания о голосе Сеймея, его безапелляционном тоне и ещё более требовательном взгляде. О том, что он унёс его бельё с собой. Вообще-то мысль о трусах в чужом кармане отчего-то волновала гораздо сильнее, чем ткань брюк, обтягивающая голую задницу, когда Соби присаживался на диванчики в отдалении в надежде перевести дух. Выставка выветрилась из головы. Скука, суета, вежливые расшаркивания — всё проносилось мимо. Время тянулось мучительно долго, а сердце и не думало сбавить темп, нервно отстукивая песчинки в часах. Соби ждал окончания выставки, возможности уйти, сбежать, прикрывшись длинным плащом. Ждал вечера. Было душно, хотелось стянуть шарф, закрыть глаза. От бесконечной болтовни Кио тошнило. Соби не помнил, как это всё закончилось, как он вернулся домой. Сил не хватило даже сбросить плащ, он опустился на пол, устало распутал шарф, позволяя прохладному воздуху остудить горящую ссадину на шее, и закрыл глаза. Сеймей в этот вечер так и не пришёл.