Хроместезия (я думаю, я здесь один)

Да, дело точно в красноте. По крайней мере, так Майлз думал, разглядывая себя в мутном зеркале. Мутном, впрочем, не от того, что находится в психиатрической больнице, а просто потому, что Майлз не помнил, когда последний раз вообще убирался в доме. Наверное, до того, как умер. Вернее, почти умер, иначе бы не стоял здесь. В заляпанном зеркале едва видно грудную клетку, пробитую пулями: где-то на вылет, где-то пули застряли и слились с мясом, став частью никогда не затягивающихся ран. Майлз честно пытался вернуться к нормальной жизни. И хотя его «нормальная жизнь» в основном состояла из бесконечной работы, он попытался жить, как живут люди. Гулять. Ходить в магазин. Смотреть на деревья. Деревья пиздец какие скучные. В магазине от него шугаются дети, а взрослые демонстративно кривят лица и закрывают нос. Наверное, от Майлза воняет мертвечиной. Пару раз на Майлза нападали собаки: все, от крошечных визжащих на ультразвуке чихуахуа до воспитанных питбулей, срывающихся на лай только завидев его. Это было мерзко, но в какой-то степени и обидно: даже дружелюбная соседская дворняга вдруг скалилась на него, а как только Майлз приближался — поджимала хвост и выла. Тогда Майлз уходит, пытаясь работать. В доме давно отключили свет за неуплату, потому что денег нахрен не было, и Майлз писал заметки. Писал на листках, отправлял письмами в редакции, после ища в заголовках свой материал. Не видел ни разу. Зеркало неплохо протиралось рукавом куртки. Майлз оттянул нижнее веко, разглядывая красноту, гниль и черноту. Ну и мерзость. Он голоден. Он голоден. Сможет ли он функционировать без глаза? Зеркало замутнилось так, словно на него намазали слой грязи, состоящей из мертвых насекомых. Можно разглядеть панцири, лапки, усики в общем месиве. Майлз мотнул головой, оперевшись руками на раковину, и отпрянул, кидая резкое «заткнись» в воздух. Он не голоден. Хотя «голод» — это довольно романтизированное название для жажды насилия. Майлз хорошо сознавал, что это не его чувства, не его мысли и не его желание. Еще «не его» были воспоминания. Похожие на сны, идиотские, конфликтующие с тем, какой Майлз помнил свою жизнь, они захватывали его личность и замещали ее так, что Майлзу пришлось под светом фонарика и ночного видения камеры перечитывать свои материалы, смотреть старые фото и напоминать себе, что он — Майлз Апшер. Он разглядывал свое лицо в зеркале, оттягивал покрасневшие веки и смахивал пыль со лба. Удивительно, что его до сих пор не ели черви. Он снова писал заметки. «Уже черт знает какие сутки не могу выйти из дома. Не чувствую, но знаю, что от меня пасёт. Я забил сначала на справедливость, а теперь — уже и на попытки заработать хоть сраный цент с того, что наснимал в Маунт-Мэссив. Ну не могли же Меркофф всех за раз купить?! Пора искать себе работу, иначе я кого-нибудь убью. Никогда раньше не смотрел на каждого человека с четким представлением, как разорвал бы его или распотрошил органы. К черту это! Старый засранец Вернике назвал меня «носителем», и я понял, что это значит. Думаю, что лучше бы там сдох. Меркофф до сих пор живет и процветает, а гнию только я. У меня жужжат кости». «Наконец-то нашел хоть какую-то информацию о Маунт-Мэссив. Кажется, его прикрыли после «инцидента», но ничего более. Ну уж, странно было не прикрыть его после культа и кладбища в одном. На форумах нашел записи. Кажется, это того странного парня, который нагло свалил на моей тачке. Я дал ему уйти и не зря. Отлично. Я сдох не зря». «Просмотрел все записи. Кажется, Криса Уокера не знали только те, кто умер раньше. Надеюсь, он покоится с миром сейчас. Через пару дней Меркофф явно озаботятся тем, чтоб подтереть каждую мелочь, но интернет помнит всё». «У меня никогда не было очень теплых отношений с матерью. Это не мои воспоминания. Мне будто прямо в мозг ввели чью-то папку с детскими фото. Раздражает. Судя по всему, это воспоминания Билли Хоупа. Ну и дерьмо». Майлз отложил ручку и потер глаза, щелкнув пальцами. Порой вместо стен дома он видел фильм, состоящий из пятен Роршаха и прочего сюрреализма. Особенно остро это возникало, когда он погружался мыслями в чужую жизнь. И задавался простым вопросом: почему? «Из того, что я знаю о нанотехнологиях, эта хрень не может ничего наследовать. Откуда это? У меня опять жужжат кости, я пишу и чувствую, что вот-вот порву блокнот или сломаю камеру. Я недавно отдал последние сбережения, чтобы оплатить электричество. Загрузил записи на компьютер. Несколько часов отборного снаффа. Сука, сука, сука, я сейчас реально кого-нибудь убью» «Не знаю, почему до сих пор пишу на бумаге. Билли, наверное, скучает по матери. И Он голоден. Скучаю по своей тачке. Парк, кажется, так звали того, кто ее угнал. Он сошел с ума и, похоже, с отснятым материалом теперь ничего не поделать. Такой конспирологии я не видел даже у плоскоземельщиков. Я сдох зря. Твари. Гореть им всем в аду» «Пули не пощадили камеру, файлы оказались битыми. Остались какие-то обрывки, на которых нихрена непонятно. Это не материал, это какая-то хуйня, в которую никто не поверит. Парк — мразь. Не удивлен, что он сошел с ума. А может, он всегда был таким. Но если я сейчас выложу то, что у меня осталось, меня причислят к таким же ебанатам и не поверят. Придется справлять с Меркофф своими руками». Билли заговорил в шесть часов вечера. Или в шесть часов вечера по часам, которые уже давно не шли, но за окном было темно, и окружение было похоже на то, что происходит в шесть вечера. Наверное, это были настоящие шесть вечера. В конце концов, стоящие часы как минимум два раза в сутки показывают правильное время. «Я его, блять, слышу. Представлял его голос постарше. Ну, чисто исходя из вида, что еще ждать от человека, который выглядит едва ли младше Вернике? Хотя кое в чем они еще похожи. Оба почему-то не могут сдохнуть. И если отчеты о смерти Вернике еще можно было подделать, сунув его в лабораторию на трубки, то Билли умер на моих глазах. Я видел, как его тело превратилось в красное месиво. Разум никак не может остаться. Блять. Может, это я уже ебу даю?» «Я вернулся в Колорадо. Где-то тут живет его мать, Тиффани. Какого хрена я вообще навещаю чужую мать? Не знаю. Он достал меня. Если голос после этого прекратится — я нахрен уверую и буду как Мартин ходить и запевать какие-то пророчества. Хотя, с чего бы, апостол или как там его — это я». «Поздравляю себя с тем, что я верующий. У дома его матери крутятся какие-то ублюдки, вероятно из Меркофф. Сижу на каком-то склоне, пока Рой живет отдельной жизнью. Жизнью, блять, Билли. Мои кости не жужжат. Я и забыл, каково это, когда они не жужжат». «Едва успел свалить, когда они стянули сюда кучу техники. И это только чтоб разворотить этот сраный фургон. Удачно им считать, что уничтожили Волрайдера. Я наконец-то могу уехать отсюда».