Больно не было. После характерного хруста я вообще перестала что-либо чувствовать ниже мочек ушей и мешком свалилась на землю.
Джеймс склонился надо мной и, словно секретничая с подружкой, зашептал мне на ухо.
— Думаешь, что умная, да, Да-афни? Через сколько твоя охрана прибудет сюда? Впрочем, неважно, не бросим же мы Джессику умирать?
Он достал из кустов какие-то вещи. Сделав неуклюжую попытку принюхаться, я поняла, что это одежда оборотней.
— Я видел твоих мохнатых друзей. Признаюсь, впечатляет. В Форксе, оказывается, целый цирк уродцев, а меня посмотреть не пригласили! Это собьёт наш запах…
Джеймс переоделся сам и завернул меня в большую ветровку Сэма, после чего поднял меня на руки и понёс через лес. Минуту спустя мы оказались у старой, похоже, угнанной машины. Я всё таким же безвольным мешком упала на заднее сиденье и скорее угадала, чем почувствовала, как сместился перелом. Срастётся ли он теперь так, чтобы я могла передвигаться? Я попыталась дёрнуть головой, чтобы выровнять её, но не могла отследить результат.
Машина завелась и двинулась вперёд. Лёжа на заднем сиденье, я не видела пейзажа за окном, но угадать направление труда не составляло. В Форксе было буквально две с половиной дороги. Мы встретились с Джеймсом на северо-востоке от Форкса, ближе к резервации. Каллены сейчас двигались сюда из центральной части городка по единственному шоссе. На юг Джеймс направиться не мог, в резервацию тоже. Значит, мы двигались куда-то на северо-запад.
Через семь минут мы остановились, и Джеймс достал меня из автомобиля. Тело кололо тысячей маленьких иголочек — постепенно, медленно, но верно возвращалась чувствительность.
Мы приехали к водохранилищу. Я удивилась: куда он спрятал Джессику и куда собирается отнести меня? Мысли мои были кристально чистыми; видимо, в ситуации, когда важна каждая секунда и каждая маленькая деталь, мой мозг реагировал предельным уровнем концентрации. Про себя я рассчитывала найти способ развернуть положение дел в свою пользу, и для паники не было места. У меня просто не было на неё права: Джессика была где-то рядом. Вся эта авантюра была затеяна ради спасения юной жизни.
Двигаться самостоятельно я ещё не могла. Я молча смотрела, как Джеймс потопил в водохранилище автомобиль, а затем вернулся ко мне и сгрёб в охапку. Потом мы прыгнули вниз, в тёмное место. И только когда Джеймс приземлился внизу, положив меня на бетонный пол, и закрыл люк в потолке, в мой нос ударил запах испорченной воды и отходов жизнедеятельности. Мы находились в канализационных тоннелях под Форксом.
Он пронёс меня футов на сто дальше по тоннелю, где открылся небольшой своеобразный перекрёсток, соединение двух тоннелей. Глаза быстро привыкли к темноте, и я могла хорошо разглядеть пространство диаметром футов семь, титановые цепи, крепившиеся к тяжёлым сваям, а на противоположной стороне перекрёстка тоннелей — притихшую в ужасе, прикованную наручниками к трубе Джессику.
— О, нет, Дафни… — то ли прошептала, то ли пропищала она. Джессика не была рада видеть новую соседку по камере, и я мысленно подняла её в своём рейтинге порядочных людей на самый верх. Сплетни — ерунда. Сочувствовать другому, когда сам в жопе — вот истинное благородство помыслов. Что же, Джессика была жива и в относительном порядке. Её одежда испачкалась, вероятно, она ничего не ела вот уже пару дней, но рядом с ней виднелась початая пластиковая бутылка воды.
Джеймс приковал меня на перекрёстке и отбежал к люку, вероятно, убедиться в отсутствии преследователей. Цепи нашли своё место на моих руках и ногах за несколько минут до того, как перелом зажил. Он действительно сросся на несколько миллиметров вкривь, и теперь я как будто всё время пыталась прислушаться правым ухом. Отстой.
Цепи были титановыми, а сваи — тяжёлыми и глубоко уходящими в каменный пол. Я бы могла попытаться сломать сами звенья, но только находясь в полной силе, а я не охотилась уже три недели. Дура.
— Итак, компания, наконец, в сборе, — с воодушевлением политического лидера или профессора астрофизики объявил Джеймс. — Сейчас мы, наконец, все узнаем о себе что-то новое, особенно ты, Да-афни, — он залихватски мне подмигнул.
Каковы шансы, что Джеймсу не удалось сбить след? Каллены не смогут отследить машины, даже когда поймут, что Джеймс за рулём — это потребует помощи шерифа Свона и сутки-другие времени. Времени, которого у нас с Джессикой могло не быть. Какова вероятность того, что они наткнутся на запах Джеймса у водохранилища до того, как его смоет очередная порция дождя? В любом случае, рассчитывать приходилось, в первую очередь, на себя.
— Отпусти Джессику, — строго сказала я. — Ты поклялся правом!
Джеймс посмотрел мне в глаза с самым торжественно-печальным выражением лица. Глаза его смеялись.
— Дафни, Да-афни, неужели ты невнимательно читала моё сообщение? Я поклялся её
не убивать. Я не обещал её
отпустить.
Адские колокола. Как мне хотелось плюнуть ему в рожу, но это было, по меньшей мере, неразумно. Может, то, что он решил поговорить сейчас, как-нибудь выдаст его Элис. Или Эдварду.
— Если она умрёт от голода, это всё равно случится по твоей вине, — заметила я.
— О, она не пробудет здесь так долго, — заверил Джеймс. — Я отпущу её… М-м, через три дня.
Джессика молчала. Она явно была удивлена, что я знакома с красноглазым маньяком, да ещё и торгуюсь за её жизнь. Интересно, как она объяснила себе происходящее? Разборки мафии? Теория Анджелы — коп под прикрытием?
— Это часть твоей клятвы? — спросила я, прекрасно понимая, что сейчас никакого письменного подтверждения не будет. С другой стороны, Эдвард читает мысли. И этот… Аро Вольтури тоже.
— Да, — отмахнулся он. — Это сейчас неважно. Мы не закончили наш разговор. Вампир ты или человек, Дафни? Львёнок или барашек? Мы просто обязаны это выяснить.
В одно мгновение он оказался рядом со мной, и я на автомате вжалась в стену. Он натянул цепи так, что они ограничили мою возможность двигаться до минимума.
— Почуяв тебя, я был по-настоящему заинтригован. Бессмертие, текущее в жилах смертного… Какой интересный букет…
Он втянул в себя воздух возле моего уха. Я встретилась взглядом с Джессикой, которая, похоже, от непонимания и страха потеряла дар речи и просто смотрела на меня глазами-блюдцами.
— Сначала мы узнаем, что о тебе говорит твой вкус! — и Джеймс, надорвав мою футболку, вонзил зубы мне в плечо.
А вот это уже было больно. То есть, я полагаю, что человеку было бы больнее, учитывая огненное действие яда, но рваные раны ещё никому не приносили удовольствия. Человеку я бы описала это ощущение так: представь, что тебя кусает овод. Больно, ещё и кровь сосёт. А теперь увеличь его до размеров человека.
Впрочем, ощущение это длилось, самое большее, секунды две, а потом осталось лишь жжение и локализованная острая боль на месте укуса. Он не собирался заживать быстро, своё дело делал вампирский яд на клыках ищейки. Джеймс разочарованно вздохнул.
— Ты пахнешь, как прекрасные духи, но и на вкус примерно такая же. Впрочем, — и тут он вернулся к тону сумасшедшего учёного, — это для тебя хорошие новости. Не совсем ты безнадёжна, где-то в тебе сидит наша природа. Но, чтобы её открыть, нужно постараться. Человеком быть — дело жалкое, — он повернулся к Джессике и подмигнул ей, отчего та отшатнулась так далеко, как позволяли наручники. — Всё, что можно сделать с крысой, можно сделать и с человеком. А с крысой можно сделать практически всё.
Он деловито разорвал всю мою одежду. Я инстинктивно попыталась прикрыться, но натянутые цепи сделать этого мне не позволяли. Джеймс окинул меня холодным взглядом скотовода.
В этот момент я впервые испугалась Джеймса всем своим существом. Не знаю, дошла ли до меня только теперь безнадёжность ситуации или же это был долгий взгляд в горящие безумным огнём глаза.
— Эй, не трогай её! — подала вдруг голос Джессика. Она тут же испугалась собственной смелости и вжалась в трубы подвала. Это отвлекло и развлекло Джеймса.
— О-о, ты думаешь, что я смотрю на неё, как на женщину? — смотря на Джессику, Джеймс демонстративно коснулся меня, и не было никакой возможности отшатнуться от этого прикосновения. Я скривилась в отвращении. — Но она пока что не женщина, пока что всего лишь овечка. Нам нужно это исправить, — он снова повернулся ко мне, не отнимая рук. — Знаешь, почему мы сошлись с Викторией? Её не нужно было переделывать. Её жизнь уже приготовила её для меня. Опасная хищница, которая пугается каждого неосторожного шороха… Ей нужен был видимый источник её страха, чтобы получить хоть немного спокойствия. Что насчёт тебя… — Джеймс одновременно ослабил натяжение цепей и влепил мне пощёчину, сбившую меня с ног. — Ты недостойна такого внимания, по крайней мере, пока.
Итак, это было просто процессом унижения. Я окончательно убедилась в правоте Эдварда, считавшего, что Джеймс не совсем в своём уме даже для дикого кочевника. Где же вы, Каллены?
— Я — большой поклонник работ Пьера Бонтана, — поделился Джеймс, вновь натягивая цепи и доставая из закутка в уголке сумку, — а ещё новоявленный любитель современного искусства, называемого «синематограф», — он произнёс это слово с французским акцентом.
В сумке лежала явно подержанная видеокамера и набор ножей, подозрительно отливавших тем же оттенком, что и удерживающие меня на месте оковы.
— Думаю, что мы сотворим сегодня настоящее искусство, — пафосно закончил ищейка, устанавливая в дальнем проходе штатив.
Джеймс опробовал один из ножей в деле, и лезвие разрезало мою кожу, хотя порез и затянулся через несколько секунд. Откуда он узнал про титановый сплав? В голове призраком пронеслась мимолётная фраза Карлайла, по наводящим вопросам Лорана пустившегося в медицинские рассуждения: «А потом мы взяли материалы для исследований, хотя, в отсутствии титановых шприцев, пришлось пустить в ход зубы…» Да, идиотка я явно не в мать.
— Интересно! — Джеймс уже играл на камеру. Что он собирается делать с этой хроникой? — Как ты думаешь, Дафни, это человеческая овечка в тебе исцеляет порезы? Вряд ли… Что, если ты попросишь у своего хищника слишком много? Неужели он не попросит ничего взамен?
А потом пришла боль.
Обычно люди думают, что понимают боль. Парни думают, что боль — это когда тебе со всей силы бьют по яйцам. Девушки вспоминают особенно болезненную менструацию. Женщины — роды.
Я узнала, что это всё — лишь призрачные отголоски боли. Джеймс обращался с ножом так же умело, как с собственными клыками, но гораздо более высокохудожественно. Сначала я стискивала до треска зубы. Потом кричала, а, когда даже мои крепкие голосовые связки меня подвели, сипела.
Джеймс поставил себе цель повторить какой-то из шедевров своего великого кумира, но в живой плоти. Или ему просто было интересно, что у меня под кожей. В какой-то момент боль длилась слишком долго, или достигла своего пика, или были повреждены нервные окончания: так или иначе, я пережила странный внетелесный опыт. Отголоски боли долетали сигналами тела издалека, а я наблюдала происходящее словно со стороны.
Джессика, кажется, тоже кричала, но потом затихла, лишь изредка всхлипывая, наверное, думала, что я умерла. Любой человек бы уже умер. Видимо, именно это и пытался доказать мне Джеймс. Что я вовсе не человек.
Ещё какое-то неопределённое время спустя он оставил моё тело в покое, видимо, заметив, что я уже не реагирую на происходящее. Мы с Джеймсом прислушались: неровно, слабо, но сердце продолжало биться. И он отошёл к камере, выключил её, а затем уселся в дальнем от выхода коридоре и принялся ждать, то бормоча, то что-то напевая себе под нос.
— «Ты скажи, барашек наш,
Сколько шерсти ты нам дашь?»
«Не стриги меня пока.
Дам я шерсти три мешка:
Один мешок —
Хозяину,
Другой мешок —
Хозяйке,
А третий — детям маленьким
На тёплые фуфайки.»
***
А ещё боль в своих чистых, самых ярких проявлениях, как оказалось, тоже бывает разной.
Нож Джеймса оставлял такую же острую, режущую боль. Она не имела температуры, была пронзающей и предельно откровенной. А, когда моё тело начало исцеляться, боль явила мне другую свою грань.
У этой боли была температура. Она была горячей, постепенно набирая свою силу до обжигающей, затем локализуясь от поверхности всего тела к горлу. В конце концов, либо остальное моё тело и самом деле перестало болеть, либо горло, в которое залили раскалённый металл, затмило всё остальное. И я нигде не могла обнаружить источник этой боли. Моя рука дёрнулась к шее, и я с удивлением потрогала совершенно нормальной температуры новую кожу, лязгнув цепями. Не знаю, сколько прошло минут, часов, недель...
Джеймса нигде не было видно.
— О, Господи! Дафни?! — всхлипнула Джессика. — Ты жива?! Почему ты жива?!
— Где Джеймс? — спросил незнакомый мне хриплый голос, пока я вглядывалась в тёмные коридоры, нигде не находя силуэта ищейки.
— Он ушёл, ушёл… Ты жива! — рыдала Джессика.
Джессика. Я пришла сюда за Джессикой. И, если Джеймс оставил нас без присмотра, надо этим воспользоваться. Её наручники были самыми обычными и крепились всего лишь к хлипкой трубе. Мои цепи висели довольно свободно, оставляя некоторое пространство для манёвра. Я приподнялась на локтях и коленях, чтобы подползти к Джессике и освободить её.
Я подползла почти вплотную, когда сделала неосторожный вдох.
Право, проблема вагонетки — это сущая ерунда, детская сказка на ночь. У меня есть дилемма получше. Назову её «проблема раскалённого пулемёта». Предположим, что у тебя в руках раскалённый пулемёт, который становится всё горячее, и который можно выпустить из рук, только застрелив человека напротив. Как долго ты продержишься? Предположим, что ты хорошо знаешь человека напротив. Что он смотрит на тебя широко распахнутыми в ужасе светло-карими глазами и дрожащим голосом спрашивает: «Д-Дафни?» Что раскалённый пулемёт находится аккурат в районе твоей гортани. Как долго ты будешь бороться?
Моя пауза составила около сорока секунд. А потом я совершила неожиданно мощный для своего истерзанного тела бросок и вонзилась зубами в горло Джессики Стенли.
***
Наконец-то боль отступила, и пришла эйфория. Меня вынули из жерла вулкана и положили на самую мягкую в мире перину, а может, опустили в плавно текущую реку из молока. Время замедлило свой бег, на дальний план отступили все недавние ужасы… Мне было хо-ро-шо. Где-то вдалеке пели ангелы, и казалось, что меня согревает тёплое майское солнце.
В тоннелях канализации понятие времени вообще, казалось, теряло свой смысл. Какая разница, сколько прошло времени, если это первое и последнее место моего пребывания в этой реальности?
Джеймс прервал и эту эйфорию. Хотя она уже и сама постепенно отступала, возвращая зрение и обоняние, а вместе с ними темноту и вонь. Я снова закрыла глаза.
— Как я погляжу, первый этап прошёл успешно. Ну что, ты почти избавилась от овечки в себе? Нужно закрепить успех! Смотри, кто пришёл нам помочь! — я резко села, распахнув глаза, и встретилась взглядом с человеком из далёкого прошлого. На меня смотрела Анджела Вебер, которую Джеймс, отстегнув обескровленную руку Джессики, приковывал к трубе. Её рот закрывала толстая полоска серого скотча.
«Нет!» — единственная связная мысль в моей голове замигала гигантской неоновой вывеской.
— Ну, что, давай попробуем ещё раз! — сказал Джеймс, хватаясь за ножи.
Можно было бы подумать, что боль, которую ты переживаешь не впервые, будет переноситься легче. Что ты станешь смотреть на неё философски, что будешь морально к ней готов.
Это предположение было сметено. Острота боли, отзываясь на профессиональные движения джеймсового ножа, не снизилась ни на долю. В этот раз, правда, было намного меньше криков — я перешла на хрипы гораздо быстрее, а ужас Анджелы оставался заперт за серой полоской скотча.
Затем снова пришёл огонь, тоже вспыхнув с прежней силой. Когда пожар локализовался в гортани, вернув моему телу, как я предполагала, прежний облик, я снова сжала горло рукой. Джеймса снова не было видно.
Теперь я знала, что может случиться дальше. И теперь моей жертвой могла стать моя лучшая подруга. Но теперь я была умнее и не приближалась к противоположному углу перекрёстка тоннелей.
Почему Джеймс снова ушёл? Этот вопрос был первой мыслью за долгие часы и казался очень важным. Почему он оставил пленников в одиночестве?
Жажда. Огонь, захвативший меня, был частью Джеймса. Он хотел, чтобы похищенные им люди, мои одноклассники и друзья, стали
моей добычей. Он сам мог поохотиться где угодно.
Мне нужно было сделать вдох. Я отползла как можно дальше, залязгав цепью, отвернулась к подтекающей трубе и вдохнула зловонный канализационный дух. Зато в этом аромате не было ни нотки запаха Анджелы.
Джеймс рассчитывает, что в ближайшее время я убью Анджелу, и тогда он сможет продолжить свой проект по превращению меня в «нормального вампира».
Что он сделает с Анджелой, если каким-то чудом мне удасться сдержаться? Её клятва правом не защищала.
— Мф-мф! Мф-мф? — подала голос Анджи. Я перевела это, как: «Дафни! Ты жива?!» — точная копия вопроса Джессики. К твоему несчастью — да, Анджи.
Мне нужно делать вдох минимум раз в час. Скорее всего, чаще, учитывая моё состояние. Раз в полчаса или даже двадцать минут. А потом вернётся Джеймс.
Я не могу приближаться к Анджеле, чтобы попытаться её освободить. Тем более не смогу освободить себя. Никто не знает, где мы находимся. И у нас есть, по самым оптимистичным подсчётам, двадцать минут без Джеймса. А моём горле разверзся Везувий.
Неужели я убью Анджелу Вебер? Человеческую девушку, которая стала моей лучшей подругой, которая хочет стать то ли учителем, то ли врачом, и души не чает в своих младших братьях? Которая поддерживала меня в самые трудные моменты последних месяцев?
Ни в каком из миров такому событию не было места.
Пожар в горле не стихал, а напротив, набирал силу, лишая последней капли здравого рассудка.
Я сделала ещё один осторожный вонючий вдох возле трубы и повернулась к Анджеле.
— Анджи, слушай меня очень внимательно…
