Психопатия

Погода радовала — пусть тепла уже и не было, но дожди, слава богу, тоже пока не шли, а редко проглядывающее солнце даже успевало прогреть воздух до вполне приятных пятидесяти пяти градусов. Прогноз обещал такое же великолепие и на выходных, чему фермеры окрестных хозяйств были чертовски рады — никому не хотелось проводить День урожая под проливным ливнем или среди зловещего тумана, наползающего из уже голого леса, подобно инфернальному страху из романов Стивена Кинга. Собственно, прогноз погоды был единственным, что радовало Ноубла Уокера в преддверии местного праздника. У Джерико и «Невермора» было не так уж много общих дней, когда изгои и нормисы собирались вместе, чтобы сделать вид, что они рады соседству, продемонстрировать напускное взаимоприятие и разыграть никому не нужный спектакль, будто между ними нет никаких разногласий. На взгляд Ноубла, все эти праздники можно было окрестить общим названием «Фестиваль лицемерия», но кто он был такой, чтобы идти против традиций? Разговор с Лариссой Уимс оставил после себя леденящее осознание собственной незначительности. Лощёная блондинка, словно сошедшая с киноэкрана из фильмов Хичкока, при всей её чрезмерной вежливости и наигранном дружелюбии умела одним взглядом втоптать в грязь под своими дорогими туфельками и подчеркнуть собственный статус, напоминая, что Уокер по сравнению с ней — лишь местячковый чиновник жалкого городишки всего в пять тысяч человек населения, и не обладает ни влиянием, ни ресурсами, которые доступны этой женщине по одному лишь щелчку её длинных наманикюренных пальцев. Искреннее восхищение директрисой пугающей академии смешивалось с такой же кристальной ненавистью. Ларисса, лицемерно улыбаясь и понимающе кивая, делала вид, что всегда готова сотрудничать с властями Джерико, и при этом не упускала случая подчеркнуть, насколько она — насколько они все в этой чёртовой школе — иные. И дело было даже не в сверхспособностях, чёрт с ними, способности половины этих школьников вызывали разве что смех, а не страх. Но статус этих ребятишек — вот что действительно выводило из себя. Не могли семнадцатилетние пацаны обладать таким влиянием, что по одной их жалобе в Джерико стекались ФБР, Генеральная прокуратура и Министерство образования, не считая нескольких крайне возмущённых нот от президентского комитета. А Ларисса Уимс тогда только пожимала плечами и снисходительно улыбалась: – А что вы хотели, господин мэр. «Невермор» – не обычная школа, здесь учатся необычные дети. Необычные, чёрт бы их побрал. Необычные настолько, что любой ад может сойти им с рук. Но вместе с нелюбовью к «Невермору» Ноубл Уокер понимал: школа может дать старт его политической карьере. И если бы не Лукас… Чёрт бы его побрал, если бы не та идиотская выходка Лукаса с друзьями парой лет назад, он бы уже сидел в Легислатуре, готовил кампанию по избранию в Сенат США и с чистой совестью забыл про Джерико, перебравшись в Вашингтон! Но, можно подумать, теперь чикагский интриган Торп, проложивший себе деньгами и родством путь в большую политику, пустит его куда-то дальше границ их промозглого северного штата. Да его семье ещё повезло, что после той катастрофы Уокеру вообще не закрыли путь в политику! Торп тогда милостливо позволил ему сохранить должность мэра, издевательски оборонив, что Джерико — максимум его ответственности, раз он даже собственного сына не контролирует. И хоть о Вашингтоне теперь не приходилось и мечтать, но кресло губернатора штата пока было в зоне досягаемости, и если верно выстроить политику взаимоотношений с изгойской школой, Ларисса наверняка поддержит его кандидатуру на должность первого лица штата… Приятные мысли, но от них следовало отвлечься ради более насущных задач. Вроде того же Дня урожая, когда беспорядочную ярмарку на лугу за пределами города наводнят ублюдки, даже без своей чёрно-синей формы слишком непохожие на остальных горожан и сезонных рабочих окрестных ферм. Слишком непохожие. Слишком бросающиеся в глаза. Слишком бельмо на глазу у местных экстремистов, которым только дай повод выступить против отличающихся от них подростков. Поводов за последние двадцать лет было достаточно. Ноубл прекрасно знал, как быстро из какой-нибудь неприличной шутки или косого взгляда могут вспыхнуть беспорядки. Допустить этого было нельзя. Но, к сожалению, одного его желания не достаточно. Слишком многое зависит от тех, кто держит в руках оружие — и поэтому очередное утро мэр Джерико встречает в полицейском участке. – Доброе утро, господин мэр! – улыбается сидящая в приёмной девочка. – Вы к шерифу? Я доложу о вас. – Не стоит… – он пытается вспомнить, как её зовут — Мэри? Мэгги? Мередит? что-то подобное. – Шериф ожидает меня. Девчонка с улыбкой кивает и послушно вешает трубку обратно на телефонный аппарат. Ноубл проходит выученным наизусть маршрутом через общий зал полицейского участка, по пути кивая знакомым — с тех пор, как он оставил службу, тут уже почти никого не осталось, но кого-то представлял ему Галпин, с кем-то виделся в городе, у кого-то дети учились в местной школе. В конце концов, Джерико был той ещё дырой, сложно было не знать всех в лицо. Галпин сидит в своём кабинете, изучает какую-то папку, закинув ноги на стол. Уокеру совершенно неинтересно, что такого важного может быть напечатано на бумагах. – Ноубл, – тянет Донован, запривидев его на пороге кабинета. – Чем обязан? Ты не предупреждал, что зайдёшь. – Решил узнать, как дела, – усмехается Уокер, проходя к креслу перед шерифским столом. – Что по убийству Хансена? – Пока собираем информацию, опрашиваем свидетелей. – Галпин откладывает бумаги в сторону и снимает ноги со столешницы, за что Ноубл ему благодарен — разговаривать с потрёпанными ботинками шерифа хочется ещё меньше, чем с ним самим. – Из Огайо прислали характеристику и список контактов, но нам это не поможет. Сам понимаешь, концы надо искать в Джерико. «В «Неверморе», – неслышной угрозой звучит невысказанное. – Возможно, – кивает Ноубл. – Ко мне тут на днях наведалась Уимс… – Вот как? – усмехается Донован. – Нажаловалась, что я разговаривал с её золотым мальчиком? Вот… как? Интересно. Ларисса ведь и словом не обмолвилась, с кем разговаривал шериф во время своего визита в школу. Хотя, конечно, это было предсказуемо. – Дон, не трогай Торпа. – От собственных слов во рту остаётся горечь преданных принципов, но мэр сглатывает противный комок. – Ты любую мелочь готов повесить на парня, а он виноват только в том, что оказался один в центре города… – Ты прекрасно знаешь, в чём он виноват! – повышает голос Донован. – Что, показать тебе могилу? Ты сам, мать твою, там речь читал! И это из-за него Тайлер не смог поступить в университет! И… – И всего бы этого не произошло, если бы Тайлер и Картер не устроили драку! – отрезает Ноубл. О, он прекрасно помнит тот день! Потому что тем днём Лукас, Тайлер и парочка их знакомых решили поставить крест на всём Джерико. Решили, что если задрать худощавого художника из этой чёртовой академии, им ничего не будет, подумаешь, повздорили с уродцем… Подумаешь, они не знали, кого избрали своей жертвой… – Лукас тоже там был, – напоминает шериф. Как будто Ноубл может это забыть! – И ему хватило мозгов вызвать полицию, – парирует он. – Ты всёрьез хочешь обсудить, что было бы, если бы Лукас не забил тревогу и не приволок Сантьяго? Галпин спадает с лица. Конечно, он прекрасно понимает, что если бы тогда дело не ограничилось одной только вышедшей из-под контроля дракой, на несчастный Джерико насел бы весь Вашингтон, а школа от города камня на камне не оставила. Но Галпин слишком любит свой статус, чтобы признавать собственные просчёты, и поэтому будет винить в произошедшем кого угодно — Лукаса, Торпа, «Невермор», Уимс персонально — только не согласится, что в этом была и его вина. – Ты здесь зачем? – хмурится он, нутром чувствуя, что разговор заходит не туда, куда им обоим хотелось бы. Ноубл ёрзает в неудобном кресле посетителя, перекладывая ногу на ногу. – Во-первых, прекращай искать всему виновных в «Неверморе», – говорит он. – Шансов, что они действительно причастны, один на сотню, а вот сколько проблем огребём — ты знаешь. Во-вторых, насколько вы готовы ко Дню урожая? – К тому, что к нам опять пожалуют все эти уроды? – Дон… – Что — Дон?! – уже орёт шериф. – Сам же понимаешь, чем это грозит! Чего ты от меня хочешь? Чтобы я дал тебе гарантию, что с этих выродков пылинки сдувать будут?! Не будут, даже ради твоих политических очков! Хорошо будет, если их не прибьют сразу при появлении! Так и скажи этой белобрысой бляди, что я против их появления в городе! – И чего ты от неё ждёшь? Что она запретит своим студентам приходить в Джерико ради их собственной же безопасности? – Ноублу хочется смеяться. – Мне напомнить тебе, кто там учится? Кто их родители? Да если хоть одному покажется, что их тут ущемляют, завтра же здесь будут ФБР, прокуратура, сотня оголтелых активистов из радикальных леваков и ещё бог весть кто! Готов иметь с ними дело? – Да хватило уже! – Ну так и прекращай вешать всё на академию и займись, наконец, делом! – Ноубл тоже начинает орать. – Сам же понимаешь, школа здесь не при чём. Тебе что надо — найти убийцу или вывести из себя Уимс с Вашингтоном? Угроза федеральным правительством немного приглушает вспыльчивость Галпина, но пойти на попятную он не готов. – Ты слишком преувеличиваешь её влияние, – кривится шериф. – Она всего лишь директор школы! Даже не самый компетентный, судя по хаосу, что творят её змеёныши. Уокер чертовски жалеет, что два года назад бросил курить. Сейчас очень хочется чем-нибудь отвлечься, и сигарета подошла бы идеально. Жаль, что он не внял совету Лу-Энн таскать с собой чётки, чтобы при необходимости занять пальцы монотонным перебором гладких бусин. Доктор Кинботт вроде говорила ей, что это помогает успокоиться. – Слышал что-нибудь о теории шести рукопожатий? – скалится Ноубл. – Ну и что? – уходит от прямого ответа Галпин. – Да то, что Уимс, чтобы выйти на Президента США или директора ФБР, нужно не шесть рукопожатий, а два! Ни у меня, ни у тебя такой власти нет. Их блядский комитет и так нас уже кровными врагами считает, а ты только пытаешься эскалировать конфликт. – Мэр тяжело вздыхает, расстроенный, что в который раз приходится объяснять другу очевидные вещи. – В идеале на то, чтобы избавиться от тебя, ей тоже требуется всего пара звонков. – Хотели бы — воспользовались бы этой возможностью ещё тогда! – не может успокоиться Галпин. – Напомнить тебе, почему не воспользовались? Ноубл каменеет. – Осторожнее, Дон, – предупреждает он. – Мы с тобой оба должностные лица, и находимся при исполнении обязанностей. Если ты сейчас это произнесёшь, я обязан буду принять меры. Холодный, жёсткий тон, с которым была произнесена эта угроза, наконец-то действует на шерифа. Он протяжно выдыхает, приподнимает шляпу и проводит рукой по короткому ёжику седых волос. – Так что мне, забыть? – Персонифицируешь зло, словно провоцируешь, – качает головой мэр. – Не буди спящего льва, слышал такое? Однажды лев не стерпит, что ты постоянно дёргаешь его за хвост, и откусит тебе голову. Ты этого хочешь? – В идеале я хочу закрыть этот замок к чёртовой матери! – И город тогда уж тоже! Ты думаешь, мы за счёт чего жить будем? Фермеров? Исторического парка? Напомнить тебе, что даже ремонт вашего офиса, – он неопределённо обводит пальцем пространство за своим плечом, – три года назад делали за счёт пожертвований «Невермора»? – И что мне им теперь, в ноги кланяться?! – В ноги кланяться не надо, но перестань считать их абсолютным злом! – Уокер делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться. – Дон, я знаю, ты их ненавидишь, и, видит бог, повод у тебя есть, но возьми себя в руки, бога ради! Ты занимаешь слишком важный пост, чтобы идти на поводу у своих обид! Донован хмуро смотрит на мэра из-под сдвинутой на лоб шляпы, которую он не всегда снимает даже в помещении. Ноублу противно, что приходится орать на давнего друга — сколько они прошли вместе, вместе работали в полиции Джерико, вместе запускали «Мир Пилигримов», вместе возили сыновей на тренировки и забирали из школы, были рядом во время радостей и трагедий… и, увы, безжалостная драка шестнадцатилетних мальчишек на чёртов День взаимопонимания два года назад прошла расколом бездонной трещины не только между Джерико и «Невермором», но и между двумя давними друзьями. – Ты чего от меня хочешь? – взрывается Галпин, словно ему осточертело чувствовать себя клерком, которого отчитывает суровый руководитель. – Что мне, к каждому неверморцу по охраннику приставить? Знаешь, как в животном мире: зверь никогда не выходит за пределы своего безопасного ореола обитания. Так и эти уроды, пусть сидят в своей школе, если не чувствуют себя в безопасности в городе! – Резервацию хочешь там создать, да, Дон? – зло усмехается Ноубл. – Напомнить тебе, кто там учится? Кто их родители? Да те же Торпы и Барклаи могут купить весь Джерико с потрохами и пол-Берлингтона впридачу! – А ты так переживаешь, что над тобой будут стоять эти бляди из Вашингтона? – Я переживаю, что против «Невермора» у города нет никаких рычагов, – морщится Уокер, неохотно признавая собственную беспомощность. – А ты, как шериф, вместо того, чтобы следить за порядком, только эскалируешь конфликт. – Он начинает повторяться, но по опыту знает, что иногда стоит несколько раз произнести одно и то же, чтобы собеседник, наконец, уловил суть. – Знаешь, как говорят: не буди спящего зверя. Галпин криво усмехается: – Ну да, под боком у него так тепло и спокойно. – Да, твою мать, под боком «Невермора» тепло и спокойно, – выплёвывает Ноубл. – Школа отсюда никуда не денется, что бы мы о ней ни думали. Поэтому надо пользоваться преференциями, которые она нам даёт. – Но и закрывать глаза на их преступления я не буду. – Да тебя никто и не просит! Но для обвинений должны быть веские доказательства! А не только твоя личная неприязнь! – Не учи меня делать мою работу! – щетинится Донован. – Я ещё никого не обвинял! – Но твоё повышенное внимание к школе говорит само за себя, – усмехается Уокер. – Хотелось бы, чтобы в субботу твои ребята с таким же повышенным вниманием следили, чтобы студентам не причинили никакого вреда. Это, я надеюсь, ты сможешь обеспечить? В кабинете повисает тишина; кажется, слышно, как тикают наручные часы у мужчин на запястьях. – Смогу, – наконец признаёт Галпин. – Из Берлингтона пришлют людей нам в помощь. Завтра приедут на инструктаж. – Ты запросил, или Уимс привлекла свои связи? – Ты обо мне такого плохого мнения, что думаешь, что я желаю зла всем этим ублюдышам? Да мне до них дела нет. А вот если что произойдёт с ними — сам говоришь, вони потом не оберёшься. – Рад, что ты это понимаешь, – кивает Ноубл: наконец-то он услышал то, что хотел. – Зайди завтра вечером, расскажешь, как прошёл инструктаж. Если их мало будет, – добавляет он, подразумевая силы правопорядка из Берлингтона, – то скажи, я постараюсь что-нибудь придумать. – Через Уимс? – хмурится Галпин. – Вот только её не хватало… Тут Галпин прав: получить охрану через Уимс было бы проще всего, она со своими связями привлекла бы и полицию штата, и ФБР, и Национальную гвардию… и вместе с тем вся администрация Джерико расписалась бы в собственной некомпетентности. – Ты такого плохого обо мне мнения? – усмехается Ноубл. – У меня есть контакты с кое-какими частниками, сниму ребят с Парка при необходимости. Главное, чтобы праздник прошёл спокойно. – Тут уж не переживай, будем стараться, чтобы комар и носа не подточил. – По всему видно, как Галпину омерзительна мысль, что приходится принимать в расчёт школьников-изгоев, но он вынужден согласиться. – Переживём ярмарку, потом этот блядов День недопонимания — и можем выдохнуть до Рождества. – Рад, что ты это понимаешь, – кивает Уокер. – Ты прости, что я так на тебя… Сам понимаешь, эта стерва способна вывести из себя любого своей улыбочкой. – Не представляю, как ты с ней общаешься… – По заветам королевы Виктории: закрой глаза и думай о Джерико. – Уокер встаёт с кресла, застёгивая пиджак. – Гольф в понедельник в силе, надеюсь? – Так не терпится выиграть у меня пару сотен? – Не моя вина, что ты не можешь выбрать правильную клюшку. Они пожимают друг другу руки — скандал минутами ранее уже забыт, раз они пришли к взаимопониманию, и они вновь два давних друга, вместе против мира. Но, выходя из полицейского участка, Ноубл думает, что за Галпином стоит приглядывать. Шериф и раньше недолюбливал изгоев, но после стычки местной шпаны с сыном конгрессмена из Иллинойса как с цепи сорвался, обвиняя весь город в зашоренности и подхалимаже «Невермору». Можно было бы и не обращать внимания, но слишком уж высокий пост по местным меркам был у Галпина, фактически второй человек в Джерико, к нему прислушивались, за ним могли последовать. Не хватало только открытой войны между школой и Джерико. А её не избежать, если Галпин так и будет винить изгоев во всех преступлениях. И как этому помешать, у Ноубла Уокера пока не было ни малейшего представления. ~~~~ Уэнсдей Аддамс, к счастью, на какое-то время перестаёт быть главной головной болью Лариссы Уимс, чему директор «Невермора» даже не может радоваться. По своему опыту сначала в должности преподавателя, потом в качестве руководителя самой престижной в США школы для изгоев, Ларисса знает, что такая мнимая покорность и прилежность — ни что иное как затишье перед бурей, и в любой момент эта мелкорослая пигалица с двумя косичками сотворит такой фокус, что все школьные приключения её родителей покажутся просто вознёй в песочнице. Упаси бог, ещё и Торпа в свою авантюру втянет! Тогда можно будет сразу подавать прошение об отставке, лишь бы не разбираться с потенциальным пиздецом! Поэтому Ларисса даёт учителям указание ненавязчиво наблюдать за Аддамс — особенно Мэрилин Торнхилл, которая курирует Офелия-холл, и Владу Ибриану, расхваливающего девчонку за самоотдачу на тренировках по фехтованию. Решение устроить небезопасный поединок с Бьянкой Барклай «до первой крови», конечно, полнейшая глупость и безрассудство, но мелкие ссадины — далеко не самое страшное, с чем сталкивались в академии с момента её основания, а у Ибриана, Ларисса была уверена, хватило бы понимания подростковой психологии, чтобы остановить девушек, если бы они всерьёз вздумали убить друг друга. Что, в принципе, тоже было бы не впервые в «Неверморе». По-хорошему, стоит объявить Аддамс и Барклай выговор за опасную авантюру, но Ларисса прекрасно понимает, что если определить им наказание, дружбе двух заносчивых девиц это не поспособствует, а вот спровоцировать очередную драку — вполне. Ибриан уже получил по шапке за то, что позволил им фехтовать без защиты, и обещал впредь пресекать все подобные провокации. Хотя Уимс уверена, что в этой плоскости конфликт исчерпан: Барклай, несмотря на свой надменный характер, обладала редким самообладанием и рассудительностью, и точно не допустит повторения, вполне удовлетворившись незначительной победой в тренировочном поединке. А вот если девчонки не будут щадить друг друга на тренировках — что ж, тогда у их сборной появится мощный авангард в виде двух голодных до побед шпажисток. Проигрыш в финале прошлогоднего школьного кубка США по фехтованию до сих пор был главным позором школы. И кому! Нормисам из богом забытого Арканзаса! Барклай тогда рвала и метала — от быстрой расправы проигравшую решающий поединок Джессику Голд спасло только то, что это был её выпускной курс и она больше не появлялась на тренировках. А с начала учёбы сирена взялась так гонять свою команду, что некоторые студентки приходили жаловаться директрисе, а потом позорно сбежали из сборной, не вынеся завышенных требований капитана. Так что появление Уэнсдей Аддамс, которая, по словам Мортиши, шпагу взяла в руки раньше, чем карандаш, может оказаться для «Невермора» гигантским преимуществом. В конце концов, Гомес Аддамс все четыре года был чемпионом штата по фехтованию, три раза привёл академию к победе в кубке страны, и если Уэнсдей унаследовала хотя бы половину его таланта — то у их соперников не было шансов. Ларисса смотрит на выпускную фотографию их класса, гордо занимающую почётное место на её почти пустом столе справа от макбука, отмечая лица друзей. Гомес Аддамс и Мортиша — тогда ещё Фрамп — как обычно стоят рядом, взявшись за руки. Ахиллес Петрополус неловко поправляет серую шапку. Генри Барклай косится в сторону Сьюзан Джонс — он уже тогда знал, что его надежды тщетны, поэтому сразу после выпуска начал встречаться с Габриэллой Рокфорт, окончившей «Невермор» годом ранее. Джонс спустя несколько лет женилась на Джанет Оттингер, Ларисса плохо её знала, но их сын Юджин сейчас учился на втором курсе и был одним из самых беспроблемных учеников. Вот бы все были такими спокойными и уравновешенными, как Юджин Оттингер и Энид Синклер! И, конечно, красавец Винсент Торп в центре снимка — уже тогда сшибающий всех аурой уверенности и авторитета, негласный лидер школы, на которого засматривались все студентки, да и молодые учительницы тоже, чего уж греха таить. А он видел только Эбигейл Осборн, что училась двумя курсами младше — милая девочка, серая мышка с удивительными зелёными глазами, высокая, худая и какая-то болезненная, безнадёжная мечтательница со страшным даром оживлять собственные иллюзии. На их свадьбе после выпуска Винсента из Корнеллского университета гулял весь «Невермор». Казалось, эту пару ждало великое будущее: Винсент подался в политику, быстро вошёл сначала в Сенат своего родного Иллинойса, потом избрался в Сенат США — такими темпами он бы и за президентское кресло мог побороться, не будь в стране предрассудков против изгоев. И страшная трагедия две тысячи пятнадцатого года, затормозившая его карьеру и изувечившая их единственного сына… Ну и дрянь же ты оказалась, Эбби Осборн-Торп! Звонок коммутатора звенит как нельзя кстати. Ларисса решительно отворачивается от фотографии и нажимает кнопку громкой связи. – Мисс Аддамс, мэм, – докладывает Марго. – Пусть заходит. Уэнсдей Аддамс чеканит шаг, проходя по просторному полутёмному кабинету, как генерал, направляющийся на торжественный смотр войск. К сожалению для неё, мягкий ковёр глушит весь грохот её тяжёлых ботинок, поэтому появление выходит далеко не так эффектно, как девчонка рассчитывала. Ларисса наблюдает за ней, снисходительно вскинув брови, и откидывается на спинку своего кресла, пробегаясь глазами по извечно недовольному лицу напротив — из-под растрёпанной чёлки выглядывает уголок пластыря. – Сестра Митчелл передала мне, что вы хотели меня видеть, мэм, – докладывается Аддамс, сцепляя руки за спиной и упрямо вздёрнув подбородок. Открытая воинственная поза, плотно поджатые губы, нахальный взгляд. Лариса давит усталый вздох. Сколько же ей предстоит возиться с этой соплячкой… – Не присядете, мисс Аддамс? – предлагает директриса, одним движением пальцев указывая на кресла перед столом. Конечно, не присядет. – А разговор может затянуться? – А есть причина для долгого разговора? – Полагаю, вы хотите поговорить о фехтовальной тренировке? – заносчиво выпаливает Уэнсдей, чем вызывает у женщины вздох разочарования. Вообще-то, нет, но раз уж она сама об этом заговорила… – Думаю, ты должна понимать, насколько опасным и безрассудным было твоё предложение устроить тренировочный поединок без защитной амуниции, – Уимс склоняет голову к плечу. – Как мне дал понять мистер Ибриан, придись удар мисс Барклай парой дюймов ниже — и вы вполне могли бы лишиться глаза. – В таком случае не понимаю, почему здесь не присутствует Бьянка Барклай, – вскидывает голову Аддамс. – Исходя из вашей логики, это именно ей стоит читать нотации о безопасном владении колющим оружием. – Не перекладывай ответственность на других! – выходит из себя Уимс, что проявляется только в чуть повышенном тоне. – За все три года обучения мисс Барклай в «Неверморе» к ней не было ни единой претензии, и рекомендации из её предыдущей школы говорят сами за себя. Твой же послужной список очень… впечатляет… – уже тише говорит она, улыбаясь уголком губ. – Не говоря уж о том, что только за одну неделю ты не только спровоцировала капитана школьной команды по фехтованию, но и нарушила моё прямое указание дождаться меня после сеанса у доктора Кинботт. – Ещё раз хотите поговорить о моём сеансе у доктора Кинботт? – идёт в атаку Уэнсдей. – А ты разве настолько бестолкова, что тебе приходится несколько раз объяснять одно и то же? – Уимс едва заметно улыбается. Их разговор напоминает какую-то глупую игру в пинг-понг, где каждый пытается отбить мячик наиболее неудобным противнику способом, чтобы обеспечить себе мимолётное преимущество. Аддамс на миг теряется. Один-ноль. – Тогда не вижу причины моего вызова к вам, мэм. Что ж, она быстро придумывает, как ответить, но ответ абсолютно бестолковый, и в зачёт не идёт. – Я хотела поговорить с тобой о мероприятии в Джерико на грядущих выходных, – произносит Ларисса. – Праздник урожая, – кивает Аддамс. – Я слышала. Энид Синклер прожужжала мне все уши своими ожиданиями от абсолютно невыразительной развлекательной программы. – Отрадно слышать, что ты нашла общий язык с соседкой, – улыбается Ларисса, хотя прекрасно знает, что девушки почти не общаются. Да и было бы странно, если бы общались. Более разных людей ещё поискать надо: весёлая, доброжелательная, смелая Синклер была совсем не похожа на выпендрёжницу Аддамс, что прятала за своей наглой показушной мизантропией кучу комплексов, страх перед социумом и зашкаливающую неуверенность в себе. Именно поэтому Ларисса и поселила их вместе. Одного заключения предыдущего психотерапевта Уэнсдей Аддамс хватило, чтобы понять весь её анамнез. Общение с искренней мисс Синклер несомненно пойдёт ей на пользу. – Пока я нахожусь в раздумьях о способе её убийства, когда мне окончательно надоест её болтовня. – Это очень мило, что вы сдружились, – усмехается Ларисса. – Знаешь, когда нас с твоей матерью поселили в одну комнату в Офелия-холл, мы тоже далеко не сразу нашли общий язык, но, можешь у неё поинтересоваться, со временем мы стали прекрасными подругами… – Избавьте меня от слезливых воспоминаний, – едва заметно морщится Аддамс. – Я их от родителей-то слышать не могу. – И всё-таки ты удивительно напоминаешь мне Мортишу в твоём возрасте, – мягко произносит Ларисса, склоняя голову к плечу. – Она была такой же заносчивой и нахальной, но после знакомства со мной, Гомесом, Винсентом и Фрасуазой раскрылась как очень чуткий и искренний человек. – Вы пригласили меня, чтобы поговорить о моей матери? – обрывает её Уэнсдей. – Обязана поставить вас в известность, что это последняя тема, которую я готова обсуждать с кем бы то ни было. Ларисса чувствует, что улыбается. Нет, ну в самом деле — копия Мортиши, только причёска другая, да ростом не вышла. Мортиша Фрамп на втором же курсе влюбилась в Гомеса Аддамса, и вдруг внезапно оказалось, что за маской заносчивой новоявленной королевы школы, гениальной скрипачки и талантливого химика, скрывается нежная, добрая и самоотверженная девушка, готовая на любой подвиг ради друзей. – И в самом деле, тебе, наверное, совершенно неинтересно слушать воспоминания стариков об их юности, – усмехается Уимс. – Тогда перейдём к более понятным тебе вопросам. Ярмарка на выходных. – Вы собираетесь сообщить мне, что я не имею права покидать школу даже на общегородское мероприятие? – догадывается Уэнсдей. – Мне бы этого хотелось, но, к сожалению, формально у меня нет оснований запретить тебе посещение Джерико, – сообщает Ларисса. – Скажи спасибо мистеру Торпу, солгавшему, что твоя встреча с доктором Кинботт закончилась раньше положенного времени. – Тогда зачем я здесь? – заносчиво интересуется девица, даже не подумав отрицать, что Торп наврал директрисе о закончившемся сеансе у психотерапевторши. Интересно, зачем это ему? Ларисса смотрит на неё, стараясь не рассмеяться. Ох уж этот прекрасный юношеский максимализм, когда всё так просто и понятно, есть только чёрное и белое, любые запреты и предостережения вызывают рефлекторное сопротивление, и кажется, что мир принадлежит только лишь тебе. Даже завидно. – Потому что я понимаю, что это не последняя твоя попытка сбежать, – усмехается Ларисса. – Можешь злиться на меня, можешь злиться на Торпа, который, как понимаю, перехватил тебя при попытке уехать из Джерико. Но я хочу, чтобы ты поняла одну простую вещь: в «Неверморе» никто не оказывается просто так. И рано или поздно ты поймёшь, что ты находишься именно там, где и должна. – Попросите, как и моя мать, «дать «Невермору» шанс»? – презрительно кривится девчонка, явно цитируя Мортишу. «Вот же непроходимая тупица!» – думает Ларисса. Господи, дай ей сил! Спорить и взывать к здравому смыслу девчонки абсолютно бесполезно, она ещё слишком глупа, чтобы слышать доводы разума, поэтому будет упрямо идти вперёд, к своей ложной цели, набивая шишки и теряя единственную помощь, которую могла бы получить. – Вы не знаете ничего о внешнем мире, мисс Аддамс, – перестаёт улыбаться Уимс, стальным стержнем выпрямляясь в кресле. – Всё ваше образование ограничивается домашними учителями и чередой посредственных общеобразовательных школ, в которых вы не задерживались дольше нескольких месяцев. Хочу вас предупредить: здесь все ваши фокусы не оценят. Если вы думаете, что вы такая единственная и уникальная — вынуждена вас огорчить: вы очередная в череде заносчивых школьников, полагающих, что они умнее всех, только потому, что получают «отлично» на самых сложных экзаменах. Если вы хотите сбежать — заверяю вас, далеко вы не убежите, а вот последствия будут очень неприятные, в первую очередь для вас. – Это угроза, мисс Уимс? – дёргает подбородком Уэнсдей. – Я оценила. Благодарю вас. Наконец-то хоть кто-то в этой школе говорит прямым текстом. – Что вы, всего лишь предупреждение, – елейно улыбается Ларисса. – Но, надеюсь, у вас хватит ума поразмыслить над моими словами. Уэнсдей несколько мгновений молчит, не сводя с директрисы своего фирменного тяжёлого взгляда, на который Уимс отвечает ей ласковой, но недоброй усмешкой — о, это выражение лица она отрепетировала ещё много лет назад, когда только пришла преподавать в «Невермор» после окончания университета. И Аддамс сдаётся. Отводит глаза, дёргает плечами, перецепляя за спиной руки, и впервые за всё время моргает. – Правильно ли я делаю вывод, что я могу посетить Джерико на выходных, чтобы посмотреть ярмарку? – спрашивает она. – Да, я не могу вам запретить, – кивает Ларисса. – Но учтите, что я с вас взгляда не спущу. – Что ж, желаю вам удачи, – грубит девчонка. – Если это всё, то я направлюсь в общежитие, чтобы подготовиться к завтрашним урокам. – Не буду вас задерживать, мисс Аддамс, – кивает директриса. Уэнсдей разворачивается на пятках, расцепляет руки и, всё также чеканя шаг, направляется к выходу из кабинета. Она уже практически у дверей, когда Ларисса её окликает: – Уэнсдей! Та замирает и медленно оборачивается. – Дам тебе один совет: прекращай заводить врагов и начинай заводить друзей, – произносит Уимс. – Они тебе понадобятся. – По опыту моей семьи могу заметить, что враги делают жизнь намного более насыщенной, чем друзья, – парирует она. – Ты не знаешь, в каком мире ты оказалась, – обрывает её очередную глупость Ларисса. – Так что будь очень осторожна. Врагом может оказаться даже тот, от кого ты этого совершенно не ждёшь. – Я очень на этой рассчитываю, – скалится Аддамс и выходит в коридор. Уимс несколько мгновений смотрит на бесшумно закрывшуюся дверь и медленно выдыхает. Всё-таки разговор с дочкой Мортиши Фрамп и Гомеса Аддамса дался ей тяжелее, чем она готова была показать, и она чертовски устала от этого пинг-понга, даже не уверенная, что одержала победу в коротком поединке. Проблемы от Аддамс в любом случае ещё будут, но точно не сегодня. А сегодня, пожалуй, стоит хотя бы на короткое время отвлечься от волнений о несмышлёных студентах. Ларисса поднимает со стола смартфон, быстро печатает ответ на последнее сообщение и, погасив экран, вновь нажимает кнопку на коммутаторе: – Марго, зайди ко мне, – приказывает она. – Пройдёмся по календарю на неделю. Помощница, доставшаяся Лариссе по наследству от предыдущего директора Фрэнка Марлоу, появляется в директорском кабинете спустя несколько минут, держа в руках две кружки кофе. Маргарет Келвин работает в школе едва ли не дольше всех, Ларисса помнит её ещё младшим библиотекарем во времена собственной учёбы. Будь у Келвин подходящее образование и соответствующий опыт, она бы сама могла возглавить «Невермор». Без Марго, Ларисса была уверена, она бы со своей работой не справилась. – Бруксбэрроу прислал протокол совещания? – интересуется Ларисса, делая глоток кофе. – Обещали прислать сегодня в течение дня, – кивает Марго, открывая заметки на смартфоне. – Я звонила им сегодня утром, напомнила. Юта и Техас пока тоже ничего не получили. – Хорошо, – кивает Уимс. – Позвони им ещё раз после ужина. Что по ярмарке? – Из офиса мэра Уокера прислали письмо с заверениями, что безопасность будет обеспечена на высочайшем уровне, – как по заготовке отвечает Марго; несомненно, воспроизводит по памяти точную цитату из полученного письма. – Я перенаправила вам на почту. – Хорошо, поверим им на слово, – усмехается Ларисса. – А что по волейбольному матчу в следующую субботу? Берлингтон нас ждёт? – Я пока не получила ответ из администрации, но из школы сообщили, что они уделят повышенное внимание безопасности, – кивает Марго. – Директор заверил меня, что в Берлингтоне нет такого предубеждения к изгоям, как в Джерико, поэтому будет достаточно минимальной охраны, но они перестрахуются и привлекут полицию города. Конечно, ведь в Берлингтоне нет чокнутого шерифа Донована Галпина, ненавидящего изгоев только за один факт их существования. Вот же ирония… – Завтра утром ещё раз позвони в администрацию, напомни им про наш запрос на повышенную охрану, – вздыхает Ларисса. – Что-то ещё? – Доктор Кинботт прислала отчёты по встречам с Юджином Оттингером и Джоном Стивенсом. Согласно её заключению, Оттингеру можно прекращать терапию. – Это было понятно ещё в начале года, – кивает Ларисса. Телефон на столе тренькает резким сигналом. Ларисса быстро проверяет входящие сообщения и кивает сама себе. – У нас есть что-нибудь ещё, что требует незамедлительного внимания? – Пожалуй, нет, – медленно произносит Марго, сверяясь с заметками в своём телефоне. – Совсем забыла: звонил конгрессмен Торп, просил передать, что направил вам письмо на электронную почту. – Что, сам Торп звонил? – не может сдержаться от усмешки Ларисса. Конечно, она видела письмо во входящей почте, и сделала вид, что слишком занята, чтобы отвлекаться на озабоченность занятого отца о своём беспокойном сыне. Из всех Торпов младший, пожалуй, был самым простым в общении. Наверное, потому что не входил в Верховный суд или Конгресс. – Из его приёмной, – подтверждает её догадку помощница. – Но они ждут ответа. Любопытно. Если письмо направлено через приёмную конгрессмена, значит, это никак не касается Ксавье. Пожалуй, стоит ознакомиться, хотя бы из интереса. – Значит, ничего важного, – подводит итог Ларисса. – У конгрессмена есть мой личный номер, если бы было что-то серьёзное, он бы нашёл две минуты на звонок. – Она прячет смартфон в карман костюма от «Шанель» и поднимается с кресла. – У меня сегодня вечером встреча в Берлингтоне. Позвони мне, если будет что-то серьёзное. Марго Келвин усмехается. Она едва ли не единственная во всём Вермонте знает, что в Берлингтоне могущественная директриса «Невермора» встречается не с представителями администрации или директорами других школ, но с бизнесменом, владельцем сети магазинов спортивного и туристического оборудования и нескольких кемпингов. И, как правило, после таких встреч Ларисса возвращается в Джерико лишь утром, к самому началу учебного дня. – Конечно, мэм, – кивает Марго. – Хорошего вечера. Забрав пустые чашки, помощница удаляется. Ларисса выключает компьютер, достаёт из шкафа плащ и направляется на парковку, на ходу вынимая из кармана перчатки и надеясь, что у Уэнсдей Аддамс хватит мозгов не натворить дел хотя бы сегодня. Не хотелось бы портить романтический вечер срочным звонком из школы. ~~~~ Уэнсдей сама не замечает, как втягивается в школьные будни, и оправдать себя тем, что она всего лишь не хочет привлекать к себе внимания, уже не получается. Ей действительно нравится в «Неверморе»: здесь сложная учебная программа, поощряющая выходить за рамки сухих методичек Министерства образования, на редкость загробная атмосфера старинного готического замка, которую не могут испортить даже шумные подростки в расцвет пубертата, а по ночам в полнолуние, когда оборотней выпускают носиться по школьному парку, их завывания ласкают слух. На первой же своей тренировке по фехтованию Уэнсдей позорно проигрывает поединок Бьянке Барклай. Поражение отзывается неприятным ощущением под рёбрами, которое болит гораздо сильнее, чем кровавая ссадина на лбу, оставленная рапирой капитана школьной команды. – Ну надо же, на твоём лице всё же иногда может проступать цвет, – усмехается Барклай, салютуя оппонентке по окончании дуэли. И тут же становится серьёзной. – Гораздо лучше, чем я ожидала, Аддамс. Мисс Уимс верно говорила, что ты пригодишься в нашей команде. Снисходительно-уважительный тон королевы школы вызывает внутри волну негодования, и Уэнсдей уже готовится предложить сатисфакцию — но зарождающуюся перепалку прерывает тренер Влад, настойчиво отправляющий Аддамс в медицинский кабинет, чтобы медсестра Митчелл обработала ей порез. Уэнсдей считает, что идти в лазарет совсем необязательно: мази бабули Фрамп гораздо эффективнее, чем вся современная медицина, но послушно уходит из спортивного зала, на ходу избавляясь от омерзительной белой куртки фехтовального костюма. Пожалуй, она лично перережет Барклай горло. Темнокожая сирена точно окажется в списке её жертв, сразу после безмозглой Энид Синклер. А третьей будет сама директриса Уимс, наложившая вето на персональную чёрно-белую школьную форму и чёрный фехтовальный костюм. Митчелл даже не удосуживается отвлечься от заполнения бумаг — узнав, что новая студентка пожаловала к ней всего лишь с простой ссадиной на лбу, она выдаёт Уэнсдей антисептик с перевязочными материалами, показывает зеркало и возвращается к своему методичному занятию. Аддамс записывает медсестру самым благоразумным человеком во всей школе, обрабатывает порез, заклеивает прозрачной плёнкой пластыря и, не поблагодарив, встаёт с кушетки. И стоило ради этого прерывать тренировку… Она уже складывает препараты и перевязочный материал на стальной лоток, когда у Митчелл звонит телефон и, выслушав короткое сообщение, медсестра передаёт Уэнсдей приказ зайти к директрисе Уимс. Вот же стерва эта Барклай! Нажаловалась! Идти к Уимс не хочется, но она и так уже зарекомендовала себя не лучшим образом, так что лучше сразу получить нагоняй за дуэль без масок, а потом сосредоточиться на более важных вопросах. Например, как теперь сбежать из школы, раз директриса уже вот-вот готова в прямом смысле посадить её под замок. Поэтому разрешение посетить Джерико на выходных, чтобы вместе с остальными студентами повеселиться на убогой фермерской ярмарке, оказывается неожиданностью, и Уэнсдей приходится собрать в кулак всё своё самообладание, чтобы торжествующе не улыбнуться в ответ на слова бывшей маминой подруги. Все остальные слова директрисы и предупреждения о мире за пределами школы вылетают из головы Уэнсдей, стоит ей выйти из директорской приёмной. Да что же они все держат её за такую идиотку, сначала Торп, теперь вот Уимс! Уэнсдей знает о внешнем мире побольше многих, и уж точно побольше этого напыщенного индюка с четвёртого курса! Но настроение чуть улучшается. На миг даже возникает желание вернуться в спортивный зал, чтобы всё-таки потребовать ответный поединок — но время уже совсем вечернее, «Невермор» укутался в уютные осенние сумерки, пахнущие холодом и сыростью, и всё желание выплеснуть злость на фехтовальной дорожке улетучивается, как по взмаху рапиры. Можно было бы поработать над романом, но погода слишком хороша, чтобы проводить вечер в помещении. Пожалуй, лучше прогуляется до озера, или зайдёт в штаб «Жужжащих» проверить ульи, или посидит на балконе с виолончелью, разучивая сьюиту Баха, пока пальцы окончательно не задубеют от холода. Но из всех учеников так, видимо, думает она одна, потому что внутренний двор академии непривычно пуст. Уэнсдей отвлекается на гудение вибросигнала смартфона, достаёт зловредный аппарат из рюкзака и проверяет сообщения. Пагсли прислал размытый рисунок какой-то электрической схемы с комментарием «сматри, дядя фестер предложил обходной ток для твоего трона!» и добавил несколько глупых рожиц-эмодзи, что, наверное, должно было означать его восторг от новой идеи, но, на взгляд девушки, лишь подтверждает её заключение о деградации подрастающего поколения и неумении современной молодёжи выражать свои мысли литературным языком. У Синклер эти нелепые жёлтые кружочки и схематичные пиксельные рисунки занимают чуть ли не треть сообщений в её якобы популярном блоге. Она морщит нос и набирает ответ: «Надеюсь, она сработает. Но учти, что с такими грамматическими ошибками в ад тебя не возьмут. Жаль, я не увижу, как ты будешь дёргаться.» Где-то на уровне диафрагмы что-то неприятно колет. Ей бы хотелось вместе с Пагсли менять цепь электрического стула, а потом проверять, насколько удачным оказался предложенный дядей Фестером вариант. Нет, конечно, она не скучает по брату и по родителям! Что за абсурдная мысль! Она независимая самодостаточная личность, ей не нужны семейные и социальные связи, чтобы чувствовать себя полноценной! Но мысль о том, что Пагсли сейчас дома один, играется с её любимым электрическим стулом, неприятно колет под рёбрами, как жёсткий неотрезанный ярлычок на новой блузке. Уэнсдей выключает экран, привычным движением плеча перекидывает рюкзак со спины вперёд, расщёлкивает пряжку и засовывает смартфон во внутренний карман. И чувствует, как носок правого ботинка со всей дури врезается во что-то лёгкое и твёрдое. Жестяная банка с оглушительным грохотом отскакивает в сторону, задевая какие-то небольшие ведёрки, несколько пластиковых бутылок, стеклянную банку с несколькими кистями в воде. Вверх взлетает всплеск непонятной глянцевой неоново-синей субстанции и, как в замедленной сьёмке, приземляется ей на ногу, мигом пропитывая плотный чёрный чулок и омерзительными кляксами пачкая ботинок. – Да что за… – сквозь зубы шипит она, наблюдая, как яркая краска расползается по чёрной лакированной коже дорогой обуви. Хуже этот день стать уже не мог, но вот ведь — стерва-судьба продолжала зло насмехаться над своей не-любимицей. Совсем рядом слышится металлический скрежет, потом глухой удар, как будто кто-то спрыгнул с небольшой высоты, следом звучат короткие шаги, и она сначала чувствует, и уже потом только видит, что перед ней останавливается какой-то парень. Нет. Не какой-то. Только один человек во всей школе торчит по вечерам в галерее, окружённый банками с красками. Уэнсдей медленно поднимает глаза от ботинка, скользя взглядом по его фигуре снизу вверх. Удобные походные кроссовки с высокой шнуровкой, длинные ноги в помятых чёрных джинсах, выше — расстёгнутое бордовое худи под замызганной краской такой же мятой джинсовки. На левом запястье под потрёпанным манжетом заметны часы с металлическим браслетом и несколько пятен той же синей краски. Взгляд ползёт выше, упираясь в чёрную футболку с логотипом какой-то явно очень тяжёлой группы, судя по нечитаемости названия и масках на лицах участников. Проклятие, да какой же он высокий! – Без жертв? – интересуется Ксавье Торп, замирая в шаге перед ней. Перепачканные краской длинные, как у пианиста, пальцы скрываются в карманах джинсов. Уэнсдей опять смотрит на испачканный ботинок. – Не обошлось. Сверху раздаётся добрый смешок. Этого достаточно, чтобы она вспылила. Готовая высказать этому недохудожнику всё, что она думает о современном искусстве в общем и о нём в частности, Аддамс вскидывает взгляд — приходится запрокинуть голову, чтобы посмотреть в его лицо. И замирает. Негласный король школы смотрит на неё с мягкой снисходительной улыбкой, из-за чего на его щеках появляются едва заметные ямочки, а в больших грустных глазах блестит лукавый огонёк доброй иронии. Никому не позволено смеяться над ней. Уэнсдей уже набирает в лёгкие побольше воздуха, чтобы отчитать парня за несанкционированные баррикады в проходе, но он её опережает: – Подожди секунду. Обогнув Уэнсдей, Торп подходит к перевёрнутому ящику со своими художественными принадлежностями, опускается рядом с ним на корточки и быстро собирает разлетевшиеся банки. Недовольно цокает языком, пачкаясь в синей краске, затыкает её крышкой, потом выбирает какой-то тюбик, берёт относительно чистую тряпку и поворачивается к девушке. – Давай ногу, – командует он, выдавливая из тюбика мутный гель. Уэнсдей перекидывает рюкзак обратно на спину, сцепляет перед собой руки и, вскинув подбородок, свысока смотрит на него из-под чёлки. – Я сама способна свести эту грязь со своей обуви. – Не сомневаюсь, – усмехается Ксавье, распрямляясь. – Но пока ты дойдёшь до своей комнаты и будешь искать, чем бы убрать пятна, краска засохнет и испортит твои неадекватно дорогие ботинки. – Кто бы говорил про неадекватную стоимость, – парирует девушка, пытаясь разглядеть марку его наручных часов. Не получается, поэтому решает сослаться на другое: – у тебя, наверное, самый дорогой автомобиль в этом захолустье, после директорского «Бентли». Парень ловит её взгляд, усмехается, но никак не реагирует. Одним быстрым шагом подходит к ней, опускается на пол, упираясь коленом в мокрый от вечерней росы камень, и уверенно обхватывает её щиколотку длинными пальцами. Нога, зажатая в мягкий, но крепкий браслет его руки, напрягается против воли. Холодные мурашки — как будто муравьёв пустили по голой коже — проносятся от щиколотки вверх, через колено, по бедру, и затихают где-то внизу живота. Уэнсдей вздрагивает, делает рваный вдох — хотелось бы думать, что от омерзения, а не от неожиданности собственной реакции. По-хорошему, стоит вырвать ногу, заехать наглецу по носу и доступным языком объяснить, что никому не позволено просто так прикасаться к ней. Но вместо этого Уэнсдей зачаровано смотрит, как он осторожно приподнимает её ступню от пола и принимается аккуратно счищать краску с тяжёлого ботинка. – Удивлён, что ты не сбежала, – произносит Ксавье, водя тряпкой по верху обуви, совсем рядом с её ногой. – Ты, вроде, собиралась ещё в начале недели? Уэнсдей, оставаясь внешне бесстрастной, закусывает изнутри нижнюю губу. За эти дни она почти не виделась с Торпом — только пару раз пересекались во внутреннем дворе, когда он совершенно не обращал на неё внимания, да вчера утром подошёл к их столу, куда Синклер притащила Уэнсдей на совместный завтрак с однокурсницами. Торп нахально отсалютовал Уэсндей двумя пальцами от виска, кивнул Энид, а потом смачно чмокнул Максин в лоб, свесившись над ней с высоты своего роста и поднимая девушку со скамьи за плечи. Доран тогда опоздала на первый урок по алгебре, заявилась спустя десять минут после начала — раскрасневшаяся, в помятом пиджаке и со вспухшими губами. Что-то проблеяла про то, что забыла взять выполненное домашнее задание, поэтому пришлось бежать в Офелия-холл, и уселась за свою парту в третьем ряду, хитро улыбаясь довольной улыбкой, как пятилетка, обнаруживший свой рождественский подарок в начале декабря в плохо замаскированном тайнике на нижней полке библиотеки. Сидевшая рядом с Уэнсдей Синклер, усмехнувшись, наклонилась к уху соседки по парте: – У четвёртого курса сейчас как раз «окно», – заговорщическим шёпотом поведала она. – Какая корреляция между забытым домашним заданием Максин Доран и «окном» четвёртого курса? – нахмурилась Уэнсдей. Она всерьёз подозревала, что Энид пересела на место рядом с ней только для того, чтобы делиться абсолютно неинтересными сплетнями и списывать решения тестов. Щенок-переросток выпрямилась и круглыми глазами уставилась на Аддамс, в удивлении приоткрыв рот. – Господи, да где ты раньше училась? – шёпотом, но так громко, что это наверняка слышала половина аудитории, поинтересовалась она. – В католической школе для девочек? – В старшей школе имени Нэнси Рейган, Вестфилд, – сообщила Уэнсдей. – Но я всё равно не вижу причинно-следственной связи в твоих словах. Энид порозовела, слившись цветом щёк с кончиками своих окрашенных волос с правой стороны. – Забей, – отмахнулась она. – Мама тебе объяснит, когда ты вырастешь. Аддамс тогда только моргнула, чем, несомненно, выдала своё замешательство. Мортиша могла объяснить ей только особенности бесчисленного множества ядовитых растений, кучу особенностей в кулинарных рецептах со всего мира, нюансы Манускрипта Войнича и тонкости взаимоотношений… А. Так вот оно что… Уэнсдей ещё раз посмотрела на Максин — та сидела с видом прилежной ученицы, разложила перед собой учебные материалы, как по линейке, сцепила руки в замок на парте и моргала осовелыми глазами. – Фу, – сморщила нос Уэнсдей. – Это омерзительно. – А я вот ей завидую… – с какой-то тоской проговорила Энид. – У Аякса никогда не хватает на такое смелости. Вот и прихожу на первые пары, сонная и неоттраханная. – Что только подтверждает моё умозаключение, что межличностные отношения мешают интеллектуальной деятельности. – Мисс Аддамс, я вам не мешаю? – прервал её профессор Миллер. – Теперь, когда мисс Доран наконец-то к нам присоединилась, предлагаю вернуться к разбору задачи. Он тогда вызвал Уэнсдей к доске, заметив, что раз она отвлекается на «разговоры с подружкой», значит, и домашнее задание не вызвало у неё никаких вопросов, и попросил объяснить решение простейшей задачи. Аддамс с честью вышла из испытания, быстро заново прорешав уравнение на доске, а потом записала Максин Доран в беспросветные идиотки, готовой пожертвовать собственным интеллектуальным развитием ради быстрого совокупления. – Эй! – Торп оттягивает тугой капрон плотного чулка и отпускает, позволяя ткани приятно шлёпнуть по ноге. – Ты ещё тут? Ты куда-то выпала. – Думаю, что ответить на твой откровенно бессмысленный вопрос, – произносит Уэнсдей, переводя взгляд на парня перед ней. – Вроде бы, моё присутствие в школе уже утверждает, что я пока не сбежала. – Ключевое слово — «пока»? – усмехается Торп, возвращаясь к своему медитативному занятию. – Глупость задумала, Аддамс. Он перехватывает её щиколотку, обнимая ногу горячей ладонью, и блядские мурашки, только-только замершие где-то под животом, бросаются дальше вверх, сковывая до плеч и шеи, до челюсти и зубов. Приходится завести руки за спину и со всей силы заломить самой себе пальцы, чтобы не… Чтобы не — что? – Почему глупость? – спрашивает она, пытаясь вернуть себе самообладание. – Потому что в твоём нынешнем положении «Невермор» — идеальное место, где ты можешь оказаться. Торп поворачивает её ногу, принимаясь счищать грязь с союзки. Казалось бы, руку с щиколотки можно убрать, перенеся на бесчувственную пятку ботинка, но Торп продолжает держать её под икрой, лениво проходясь тряпицей по ботинку. – Что даёт тебе основание понимать, в каком положении я оказалась, и делать выводы об оптимальности моего местопребывания? – Потому что я сам был таким же, – блестит светлыми глазами старшекурсник. – Думаешь, я тоже не хотел сбежать? Хотя и сам попросил отца направить меня в «Невермор» после… – Он резко замолкает, словно спохватившись, что не стоит об этом говорить. Уэнсдей мысленно делает заметку. Ксавье Торп, которому доступны все школы Америки, если не мира, сам захотел учиться в «Неверморе»? После… чего? Ксавье усмехается, словно Уэнсдей понимает, о чём он хотел сказать, хотя она ничерта не понимает. Пожалуй, стоит поинтересоваться у родителей. Гомес, вроде бы, имеет какие-то дела с Винсентом Торпом; Мортиша рассказывала о приёмах в Чикаго — наверняка они в курсе. Хотя — зачем ей это? – Но, так или иначе, я понял, что шестнадцатилетний раздолбай без аттестата никому в этом мире не нужен, – заканчивает Торп, выпуская тряпку из рук и тянясь за тюбиком. – Возраст — всего лишь обозначение года рождения, – отзывается Уэнсдей, пока Ксавье выдавливает непонятный гель ей на ботинок. – Он никак не может выступать показателем интеллектуального развития. – Возраст — нет, но вот образование — вполне, – кивает Ксавье, продолжив стирать краску. – Важность образования — это пережиток прошлого, – поджимает губы Уэнсдей, начав спорить просто из чувства противоречия. – Как правило, аттестат и диплом об образовании играют только формальную роль, и вся их ценность заключается в самоутверждении персоны, повышающей этим свой статус в собственной же системе ценностей. Торп не прерывает, хотя смотрит на неё полным иронии взглядом, как будто наблюдает за несмешной клоунской шуткой на арене цирка. Желание заехать ему ботинком по самодовольной физиономии возвращается с удвоенной силой. – Очень жаль, что ты так думаешь, – с улыбкой говорит он, когда она замолкает. – Вообще-то ценность образования как раз в том, что правильно научиться искать и анализировать информацию. Сейчас всё можно найти в интернете буквально за две секунды. Но чтобы знать, что искать, чтобы правильно составить запрос, а потом правильно интерпретировать полученные результаты — как раз для этого и нужно то умение мыслить, которое развивает старшая школа и университет. – Любой личностный опыт стоит недель теоретической информации, полученной… – Бла-бла-бла, – негромким смешком прерывает её Ксавье. – Образование — как раз и есть знакомство с опытом, в той или иной сфере. Тебе жизни не хватит, чтобы узнать всё то, что тебе хотя бы поверхностно объяснят в школе или университете. Совершенно бесстыдно дёргает на себя её ногу, удобно пристраивает подбородок на скрытое строгой чёрной юбкой колено и заглядывает в глаза снизу вверх. Уэсндей хочется выдернуть конечность — но пальцы под икрой сжали слишком сильно, не позволяя даже пошевелиться. – Ну вот сбежала бы ты — и что бы ты ответила первому же патрулю, который попросил тебя показать документы? – Что это не их дело, – начинает злиться Аддамс. Торп хохочет, поднимая голову. – Господи, Аддамс, где таких, как ты, делают? Я таких только в бабских романах девятнадцатого века встречал, которые мама читала… Уэнсдей смотрит на него, отвлечённо понимая, в какой идиотской позе они находятся: если кто-нибудь увидит, ей репутации неприступной независимой личности придёт постыдный молниеносный конец, запишут в вертихвостки, флиртующей с первым парнем школы, и не докажешь ведь потом, что она вообще не хотела с ним разговаривать. Пора этот цирк заканчивать! Аддамс нервно дёргает ногой, пытаясь освободиться, и Торп неожиданно уступает. Отстраняется, продолжая удерживать её ступню на весу, и опускает взгляд на почти сведённое пятно на чёрной лаковой коже. – Расслабься, – тихо смеётся он. – Не съем я тебя. – Я больше переживаю, как бы не заехать тебе по твоей смазливой физиономии за фамильярность. – То есть ты считаешь меня смазливым? Конечно, он услышал совершенно не то, что она подразумевала в своей угрозе! Надо как-то ответить, в своей обычной манере, чтобы он отшатнулся от неё с преисполненным ужасом взглядом, и чтобы сама мысль о том, что не то что прикоснуться, но подойти к ней, вызывала в нём неконтролируемый страх. Но в голову предательски не идёт ни одна мысль, а Ксавье, словно почувствовав её замешательство, поднимает свободную руку, невесомо касаясь затянутой в чёрный чулок икры и останавливаясь под коленом. Умелые пальцы отбивают такт по подколенному сухожилию, вызывая не то дрожь, не то щекотку — перед глазами всё плывёт, и Уэнсдей готова проклясть себя. Она никогда, даже в глубоком детстве, не боялась щекотки. Но одного касания пальцев Торпа хватает, чтобы она неосознанно дёрнула ногой. Очевидно, Йоко за ужином подмешала в вишнёвый сок водку. Иначе никак не объяснить, что ей хочется закатить глаза, запрокинуть голову назад и протяжно выдохнуть. Ощущение пальцев на её подколенной чашечке вдруг исчезает, и, вновь сфокусировав взгляд перед собой, Уэнсдей видит, как Ксавье опускает её ступню на пол и легко вскакивает на ноги. – Держи, – говорит он, протягивая ей тряпку с тюбиком. – Сотрёшь остатки, когда дойдёшь до общежития. В абсолютно пустой черепной коробке с завыванием гуляет ветер, вызывая стойкое желание провести профилактический сеанс лоботомии. Уэнсдей всматривается в тюбик, лишь с третьего раза прочитав название. – Это что, детское масло? – Самый банальный способ свести пятна краски с кожи, – как само собой разумеющееся отвечает художник, одёргивая рукава. – Я уже сколько лет им пользуюсь. Пройдись ещё пару раз по пятнам, потом затри кремом для обуви — следов не останется. Без ощущения его пальцев на ноге накатывает неожиданно неприятный холод. Уэнсдей заворачивает тюбик с маслом в тряпку, сжимает вокруг свёртка руки. – Говоришь по собственному опыту? – От чего я только не оттирал краску, – хохочет Ксавье, заходя ей за спину. – Явно не от этой куртки. Парень каким-то смущённым взглядом окидывает многочисленные цветастые пятна на серо-голубой джинсе и широко улыбается. Нежные ямочки на щеках превращаются в настоящие кимберлитовые трубки. – Это рабочая куртка, – поясняет он. – Не хочу пачкать остальную одежду. Минута необъяснимого помешательства заканчивается так же быстро, как и начинается. Старшекурснику, кажется, уже нет до неё дела — он подходит к стремянке перед стеной и цепляется пальцами за верхнюю ступеньку. Уэнсдей делает неуверенный шаг в его сторону, разглядывая рисунок на стене, над которым он работал. На фоне ярко-синего неба с редкими облаками парят два чёрных ворона. Надо что-то сказать. Возмущаться, что он поставил свой ящик на проходе, уже поздно, да она и сама виновата, что не смотрела под ноги и влетела в банки с краской. Благодарить — это не в её стиле. – Тебе здесь не темно? Ксавье отвлекается от созерцания фрески, оглядывается вокруг, с видимым удивлением отмечая, что уже совсем стемнело и единственный свет — только от нескольких тусклых фонарей во дворе. – Да, уже неприятно, – соглашается он. Бросает мимолётный взгляд на воронов и кивает девушке: – хорошего тебе вечера, Уэнсдей Аддамс. – Не могу пожелать того же, – отзывается Уэнсдей и делает, наконец, шаг во двор. Испачканный краской чулок прилип к ноге, и при каждом шаг кожу приятно тянет. По мере отдаления от художника, напряжение с плеч спадает, и Уэнсдей кажется, что даже перестают стучать зубы. Перед входом в общежитие она оборачивается. Ксавье Торп так и стоит рядом со стремянкой, разглядывая воронов. Уэнсдей готова поклясться, что одна из птиц поворачивает голову, провожая её взглядом.