***
Кто ж знал, что «Керимов» станет чем-то нарицательным. Пока я откисаю на лавке, заключённый под стражу, из соседней комнаты доносится звонкий голос Дияра. Пока я его слышу, мой дух никак не может успокоиться. Мне хочется послать мента с обратной стороны решётки на хуй и сорваться на звуки разбирательств. Но я перебарываю этот порыв и пока держу язык за зубами. — Ты нахуя это сделал? — продолжает донимать меня мент, но я терпеливо молчу. Мне гораздо интересней, что там за движуха у моего мелкого. Он что-то орёт, как будто бабка на базаре, которой не доплатили три рубля. Что-то про «ёбаный пиздёж» и «ёбаное взятничество», никак не пойму. — Эй, ты... — Тише, — перебиваю мужика я, двинув плечом. Этот тип мешает мне сосредоточиться. — Что, блядь? «Тише»?.. Ну вот. Как только я поднимаю взгляд с пола на мента, то замечаю, как его колотит от гнева. Он обращается ко мне, не скрывая улыбки: — Ебать, ты себе не представляешь, в какое дерьмо ввязался, пацан. Мент становится прямо‑таки несносным. Я сижу тихонько и не залупаюсь, пытаясь разобраться в той пурге, которую несёт Рублёв. А тут ещё и этот в фуражке гонит, начинает действовать мне на нервы. Он считает себя вправе поучать меня. Но я не собираюсь с ним спорить. Всё-таки не в том я положении, чтоб качать права. У меня вообще незавидная роль. Мент смотрит на меня с настоящей ненавистью, впрочем, он наверняка смотрит так на всех заключённых, которые ему перечат, и начинает детально рассказывать о том, что ждёт меня впереди. Когда он заканчивает, голоса Дияра я больше не улавливаю, и внутри все процессы как-то замедляются. Трудно поверить, но без Рублёва всё будто бы ставится на ручник. Это ужасно. Есть вероятность, что я заболел. И мне не очень нравится эта болезнь. В воздухе пахнет сыростью и мусором, который давным‑давно пора выбросить. Но я до сих пор ощущаю запах курева Дияра, и запах его кожи в области шеи, который отчаянно вдыхал, пока нас везли сюда. Что я там ему наплёл? Даже вспоминать страшно.***
— Это реальный куш, — повторяет чувачок в форме, даже не глядя в мою сторону. — Она такие бабки отвалила, что всему отделению хватит. Прикинь? — Чё за пургу ты несёшь?.. — возмущается его сосед, который сосредоточенно разгребает какие-то документики. — Да я те говорю... Слыхал, как капитан это обсуждал с той бабой? Ну, — парень подскакивает и начинает демонстрировать воображаемые формы. — Старой, все дела, но такой упругой. Как ж её звали... а, точняк, Керимова. Ну вот она и отвалила, бля, целый чемодан денег. Я те Богом клянусь, там их просто жопой жуй. А всё из-за кое-кого, — затем он резко садится и поглядывает в мою сторону с таким видом, будто я идиот или слепой. Я ж их отлично слышу, надеюсь, они это понимают? И хотя я ничего не говорю, но тот тип, что потеет над бумагами, всё считывает у меня на лице. — Ты всё равно ни фига не получишь, — он опускает взгляд обратно в документы и говорит это. — Ну, мы это ещё посмотрим, Петров. Завтра же пойду к начальству! Буду угрожать, что сдам его, если не впишет меня в долю. — Ага, дуралей, бывай. Моё лицо принимает выражение «не-дуралей-а-долбаёб», когда я слышу всё то, что слышу. Но путешествие этого долбаёба выходит чертовски коротким, потому что после того дня я его больше в отделении не видел. А вот Петров... Петров оказывается весьма сообразительным мужиком. У нас получается наладить контакт примерно на седьмой встрече, и Петров временно становится моим информатором и связью с внешним миром. — Маркевич, — сообщает Петров, навестив мою камеру предварительного заключения в один из дней. — К тебе сестра пришла. Эта новость даже слегка приободряет меня. Но так как по протоколу встречи не положены, моя встреча с сестрой проходит дистанционно. Ей выдают трубку, а мне протягивают мой собственный телефон. Я прижимаю его к уху и первое, что слышу, это сдавленный всхлип Маринки. — Привет, — здороваюсь я, и Маринка отчаянно душит этот всхлип. — Здравствуй. — отвечает та гораздо позже, уже заметно более сдержанно. — Не виделись хуй знает сколько лет, мудила ты этакий. Как ты там? Тебя ведь не бьют? Голодом не морят? Я выдыхаю короткий смешок. Затем кладу голову на скамью и вытягиваюсь во всю длину. У неё совсем не получается быть сдержанной, впрочем, это наша семейная черта, просто я научился это скрывать чуть лучше. — Всё нормально, — наконец-то отвечаю, поглядывая на Петрова, который, в свою очередь, делает вид, будто не подслушивает. — Ничего криминального. — Ничего криминального? Ха! Эти говнюки уже больше недели держат тебя в кпз, ничего криминального, говоришь?! — Остынь. — О, милый, я даже не начинала. Во мне теперь больше мыслей о мести всем этим подонкам Керимовым, чем вечернего малинового пива. — М, Балтика, — ухмыляюсь я. — Ты щас дошутишься... я в соседней комнате. — Знаю. — Я устрою судный день в участке и мы сядем вдвоём. — Знаю, — я едва заметно улыбаюсь. — Но ты не будешь этого делать. Надька, Васька, ты их не оставишь. — Хвала Господу, теперь у нас есть Дияр, который справляется с твоими обязанностями, и даже более этого... Когда я слышу о Дияре, внутри что-то шевелится. — Дияр? — переспрашиваю я и сажусь ровно. — Ага. — Он у нас дома? — Ага, но разговор сейчас не об эт... — Как он? — я перебиваю Маринку и перехожу на шёпот. — Как он там, — повторяю, едва дыша. — Без меня? Интересно, надолго ли меня хватит. Маринка молчит какое-то время, лишь мычит и громко вздыхает. Возможно думает, возможно хочет надавить и увести разговор в менее увлекательное русло, но она понимает, что я столь же упрям, сколь упряма она сама. — Он в порядке, — запоздало отвечает сестра. — Кажется, этот тип решил прописаться у нас, но Васька только "за", а Надьку никто не спрашивал. Мне легче управляться с детьми, пока он рядом, и как-то безопаснее, что ли. А ещё Дияр очень волнуется за тебя. Он помог мне с некоторыми юридическими вопросами касательно твоего заключения, так что я предлагаю тебе сразу перейти к ним. Что думаешь? — Давай, — отвечаю я, снова улёгшись на лавку. Дияр помогает моей семье. Дияр в порядке. Это всё, что я хотел знать. В груди странное чувство тепла растекается во все стороны, как будто кто-то врубил горячую воду и направил душ прямо мне в сердце. Я чувствую необъяснимое удовлетворение. С точки зрения теории вероятности, чем сильнее сблизишься с богатеньким ушлёпком, тем больше шансов, что тебе начистят рыло. Но, как это ни странно, чем больше я узнаю Рублёва, тем безопаснее себя чувствую. Даже несмотря на то, что прямо сейчас я за решёткой. И даже несмотря на то, что мне угрожают из-за решётки этой не выйти. — Давай, — повторяю я.***
Мои компаньоны постоянно сменяются. То в кпз подселят пьяного дебошира, с которым приходится разбираться лично, то болтливого мужика, живущего по понятиям, то парочку буйных подростков. Меня утомляло вести переговоры с кучкой распиздяев. Но итог всегда один — их выпускают, не промариновав больше недели. Всех, но не меня. Человек удивительное существо, способное привыкнуть к любым условиям. Вот и я начинаю, спустя несколько недель. — По закону, мы не можем держать тебя здесь дольше десяти дней, — делится со мной Петров, — но есть вещи выше закона, — добавляет он, наградив меня сочувствующим взглядом. Я всё понимаю. Дияр предупреждал, что у того уёбка дом из золотых слитков, и в венах течёт нефть, но меня это не остановило. Я сделал то, что должен был сделать. Когда какой-то ублюдок покушается на мою семью, я просто не могу оставаться равнодушным. То, что он сделал с Дияром — лишь катализатор. Я всё думаю об этом. Все эти дни, пытаясь убедить себя, что оказался здесь не из-за того, что один богатенький ублюдок трахнул другого богатенького ублюдка. Но у меня не получается в это поверить, сколько бы я не пытался себе это внушить. То, как Дияр выглядел, то, что он говорил, то, как он смотрел на меня... моя сила воли капитулировала. Откровения посещают меня одно за другим. Теперь я вне текущего момента. И всё, что мне остаётся, так это примириться с обстоятельствами и ждать.***
Это не тюрьма, ничего такого, но кровать здесь просто ужасная. Каждая ночь приносит с собой мышечную боль, и это всё несмотря на то, что я полжизни продрых на жёстком диване. Из развлечений — спорт, которым приходится обеспечивать себя самостоятельно и в меру возможностей. Так что каждое моё утро начинается с жима лёжа. — Ты чё, спортсмен, ёпта? — однажды высказался один из моих временных сокамерников, которому я почти съездил по лицу, но вовремя остановил ногу. С тех пор он со мной не разговаривал. Кормят сносно. Без изысков, чисто чтоб поддерживать наше состояние. Ни о какой клетчатке не может идти речи, исключительно белки и углеводы. Иногда Маринка что-то приносит, но её передачки доходят до меня лишь тогда, когда на смену заступает Петров. Мы с ним часто перетираем за жизнь, а больше тут просто не с кем откровенничать. Все мои соседи придурки. Иногда я прямо-таки хуею от некоторых кадров с мёртвыми глазами насекомых. Не все из них конченые, конечно, но большинство — точно. — Э-эу, волки позорные, — орёт мой новый сосед с причиндалами наголо, ссущий прямо на пол. — Откройте свои пасти, да пошире, ублюдки! Я лежу на втором ярусе кровати и листаю журнал, иногда поглядывая на то, как этот мужик вертит членом будто лассо, разбрызгивая урину по сторонам. Парочка полицаев за решёткой с брезгливостью пытаются подступиться к камере, но по полу растекается жидкая жёлтая мина и мешает им нейтрализовать буйного задержанного. Я слушаю всю эту байду какое‑то время, а затем возвращаюсь к чтению. Кое-как, изрекая из себя трёхэтажный мат, ментам удаётся успокоить безумца. На меня они никак не реагируют, даже когда вызывают уборщицу, что с тем же самым матом начинает натирать полы. Короче, тут весело. Но это не значит, что я буду над этим смеяться. У меня просто не получается улыбаться. Да и не хочется как-то.***
— Маркевич, — обращается ко мне один из полицейских спустя ещё три дня. Как только я переваливаюсь на бок и кидаю взгляд вниз, он добавляет: — Через пару деньков будешь свободен. — Что? — переспрашиваю. Кажется, я ослышался. Ну, либо мне это снится. Иначе никак. — Уши прочисть, — рявкает мужик, и всё же поясняет. — Выпустим тебя, говорю. Я не верю его словам. Мент быстро уходит, объявив о моей свободе, так что я даже не успеваю расспросить его о подробностях. Мне кажется, словно это всего лишь часть сна. Я ложусь обратно на койку и прикрываю глаза. Да, наверное, это просто часть моего сна.***
Но это был не сон. Уже через дней пять двери камеры распахиваются и конвоир стучит по металлической балке моей кровати. Он говорит, что время пришло, после чего указывает на выход. Я как в мираже спускаюсь на пол, не разбудив очередного соседа, и выхожу в комнату побольше. Этот чувак закрывает камеру и просит следовать за ним. Я делаю всё так, как мне говорят, и очень быстро оказываюсь в огромном коридоре, где раздаются телефонные звонки и щелчки клавиатуры. — Что происходит? — решаю спросить я. — Тебя оправдали, — отвечает сопровождающий, даже не обернувшись в мою сторону. — Не может такого быть, — я хмыкаю. — Может, — усмехается мент. — Вчера мать пострадавшего звонила. Она аннулировала обвинение. У них нет претензий к тебе, так что держать тебя у нас больше нет смысла. Мне хочется сказать, что всё это звучит очень странно и неправдоподобно, но я решаю промолчать. Новость ведь хорошая — я наконец-то могу быть свободен — мотивы этой женщины меня волновать не должны. С другой стороны, это ведь Керимовы. С ними нельзя расслабляться. — Идём, — кивает мент, вытащив мои вещи из локера. Он проводит меня дальше, на этаж ниже, где я обнаруживаю своих домашних в полном составе. От этого у меня мурашки бегут по коже. Васька подбегает ко мне одной из первых и обнимает изо всех сил, так, что мне приходится взять её на руки, иначе бы она меня не отпустила. Полицейский возвращает мне мои шмотки. Я коротко киваю. Затем мужчина уходит, и Маринка взмахом руки намекает на то, что нам бы свалить отсюда поскорее. Конечно, сразу после того, как мы все тут переобнимаемся. — Это Крис, — после нашего экспресс воссоединения, Марина представляет мне дамочку рядом с ней. Я проношусь взглядом по миниатюрной девушке, даже не пытаясь её запомнить. — Кристина классная. — Да? — почти улыбаюсь я. — Да! Её Дияр привёл. Но даже намёк на мою улыбку как ветром сдувает, когда я слышу это. Я снова пробегаюсь взглядом по Кристине, на сей раз оценивая её. Неужели она в его вкусе? Я истязаю себя этой мыслью всю дорогу: «она маленькая, она милая, она беззащитная, она симпатичная». — Если ты не его подружка, — необдуманный пушечный залп вылетает из моего рта, когда мы подходим к остановке. — То кто? — Я хочу получить ответ на свой вопрос и мне по-барабану, что тот может всех смутить. Я буквально приковываю взгляд к лицу новой знакомой. Если она начнёт мутить воду... не знаю, что я сделаю. Я непроизвольно сжимаю кулаки в карманах. Пожалуйста, не говори этого. Пожалуйста, не говори. Как мантру повторяю, потому что у меня есть определённые ожидания и планы на говнюка Рублёва. — Не мучай её! — в наши разбирательства вмешивается Вася. Её глаза горят, а в ровном тоне чувствуется сила. Моё влияние накладывает свой отпечаток. Её последующие слова расслабляют меня настолько, что я перестаю контролировать свою собственную мимику. Уже в автобусе Маринка дёргает меня за рукав и спрашивает: — Ты чего такой довольный? Но я молчу. Чувствую, что выставляю себя полным идиотом, но остановиться уже не могу. — Мне нужно в универ, — докладываю я, когда мы оставляем детей на одной из остановок. — Зачем? — недоумевает Марина. Я без единого слова заглядываю ей в глаза. — А, — она издаёт звук, — а-а-а, — и тут же его продлевает, обнажив паскудную улыбочку. — Как скажешь, милый.***
Где-то в обеденное время я уже оказываюсь в универе. Перво-наперво мне надо найти человека, который передаст мою записку. Искать долго не приходится. Я обнаруживаю Юльку Антипову в коридоре первого этажа и стремительно приближаюсь к ней. — Юль, — выкрикиваю на ходу. Как только она оборачивается, на её лице отражается целая гамма разных эмоций. Но радость на их фоне преобладает. Юлька дёргается ко мне навстречу и хватает меня за руку. — Господи, Мирон, как ты? — это первое, что она спрашивает. Я в ответ верчу башкой, типа всё гуд. — Пойдёт. — Когда ты освободился? — не унимается она. — Сегодня утром, — я предвижу, что она захочет задать очередной вопрос, а потому перебиваю её: — Слушай, Юль, погоди... у меня есть просьба. — Что угодно, — отвечает она, слегка улыбнувшись. — Передай это Дияру, — я протягиваю ей записку. — Рублёву. — Да кто ж в этих стенах его не знает, — коротко смеётся моя подруга. — Он теперь настоящая знаменитость среди бедняков и ботаников, — вместо ответа я лишь приподнимаю бровь, и Юля продолжает: — этот парень ввёл ряд правил после того, как ты проучил Керимова. Из-за этих правил у меня, и у таких же как я, появилась возможность расквитаться с обидчиками. Кстати, не знаю, обрадует это тебя или нет, но Керимов больше здесь не учится. — Отличная новость, — отвечаю я ровно. На самом деле это даже хорошо, иначе бы следующая наша встреча могла закончиться фатально. — И спасибо за информацию. Так что, передашь? — Давай сюда. Юля прячет записку в кармане, а затем уходит. Я тоже ухожу. Мне ещё предстоит встретиться с ректором.***
Беседа с начальством не занимает много времени. В основном ректор молчит и слушает то, что говорит мой куратор. Сергей Геннадьевич отстаивает мою честь, за что я ему благодарен, но не уверен, что это имеет хоть малейший смысл. — Мирон наш лучший студент, — страстно докладывает Сергей Ганнадьевич. — Мы не можем его просто так отчислить. Тем более Керимовы отозвали заявление, а сам Антон отчислился. — Понятно, понятно, — без энтузиазма откликается ректор. — А ты, Мирон, вину-то свою осознаёшь? У парня серьёзные травмы, до сих пор не проходят, он весь в гематомах на морде бродит. Что думаешь? Стоит ли нам ждать повторения ситуации? Говорят, в школе ты был той ещё занозой в заднице, — немного подумав, он обращается напрямую ко мне с некой претензией. Я считаю, что должен честно во всём признаться и рассказать, что думаю об этом. Без разницы, что будет дальше. Худшее уже позади. — Что я думаю об этом? — хмыкаю я и медленно откидываюсь на спинку стула. — Думаю, что, будь моя воля, я бы ещё раз хорошенько отмудохал этого ушлёпка, сэр. Вину свою осознаю, но сожалею ли? Ни капли. Фантастика. Стена холодности и отчуждённости, стоявшая между нами, в одно мгновение обваливается. Ректор встаёт из-за стола, прижигая меня лазерами вместо глаз и выкрикивает: — Вон! С кайфом поболтали. Я подскакиваю и направляюсь на выход. — Мирон, подожди, — останавливает меня Сергей Геннадьевич уже в коридоре. Я качаю головой и говорю: — Не надо, — а сам медленно и шумно выдыхаю. — Я в порядке. Вообще-то всё так и есть. На удивление, я чувствую себя просто прекрасно. И я двигаю туда, где у меня назначена негласная встреча. По шумным коридорам дохожу до второго этажа по западной лестнице и сразу поднимаю взгляд на распахнутую дверь кладовки. Я как окрылённый шагаю к этой двери и застываю на пороге. Из глубины комнаты слышу обрывки чужого дыхания. — Привет, — я и сам это выдыхаю, будто достигнув цели, и прикрываю за собой дверь. Мои шаги разносятся по кладовой. Как только я выныриваю из-за стеллажа, то вижу только его спину, но этого достаточно, чтобы моё сердце крутануло кульбит и приземлилось прямо на морду. — Привет, — Рублёв оглядывается. На его бледном лице застывает такая пиздая ухмылка. — Конченый сраный урод, — произносит он, и мне буквально сносит крышу. Я не знаю, к чему это приведёт. Я не знаю, почему Дияр мне всё это говорит. Может, он хочет вывести меня, как обычно. Я не знаю. Я снова пытаюсь сохранять спокойствие, но ни о каком спокойствии не может быть и речи, когда только от одного взгляда на него у меня внутри всё закипает с характерным свистом, выливается за края, стекает по столешнице. Я готов пить с пола. Есть с руки. Пить нелюбимый гранатовый сок, а ещё как собака дышать ему прямо в висок. Я за секунду преодолеваю расстояние и влетаю в Рублёва. Он впивается руками в мою футболку. Сила притяжения неосторожно опускает нас на корты. Дияр прижимается губами к моим губам в молчаливом отчаянии, запускает ладони под воротник и хватается за мою шею. Я чувствую, как он хочет закричать о чём-то: у него напряжённое дыхание и трясутся руки. Я и сам хочу сказать ему об этом. Обо всём. Но я лишь впечатываюсь лбом в его лоб и заставляю посмотреть мне в глаза. — Ненавижу, — это брехня. — Ненавижу, — и это тоже брехня, которую Дияр выдаёт с дебильным низким смехом. — Ненавижу, — повторяю я. Кайф моментально ударяет мне в голову, когда Дияр кладёт руку на мой затылок. — Ненавижу... но каждую грёбанную ночь думаю о тебе. — Сука, — я цокаю языком и дёргаю Рублёва на себя, чтобы снова поцеловать. И так будет повторяться ещё и ещё, пока все «ненавижу», наконец, не испарятся и не вернутся в воздух. А оттуда весь процесс начнётся снова.