Утренняя звезда, освети мой путь

В этот раз им несказанно повезло, что администрация стадиона открыла доступ на баскетбольную площадку. Они довольно быстро разложили все оборудование по кругу, подвели освещение к гримерным столикам, расставили доски со схемами и понатыкали в разных углах напитки с закусками. Едва ли не впервые в жизни вся их команда в количестве ста сорока человек разместилась в одном помещении, и гул стоял такой, что за ним не был различим рев футбольного стадиона. Рихард потеребил провод аудиомонитора, раздумывая: «Не надеть ли его чуть пораньше и насладиться тишиной чуть подольше?». Его визажистка — Лейна — подошла к нему с палеткой в одной руке и пелериной в другой, и Рихард, по отработанной годами привычке, развернулся на кресле лицом к зеркалу. Накидка скрыла концертную робу, и он сосредоточился на своем отражении. С годами Рихарду стало все труднее и труднее смотреть себе в глаза. Конечно, он все еще нравился самому себе: у него были ровные и густые брови, большие голубые глаза, аккуратный нос и строгие черты лица, которые всегда выручали его в опасных ситуациях. Рихарду нравилось, что он не утратил внешней суровости, но не мог понять, что произошло со взглядом. Куда из него исчезла жажда приключений и свободы? Вместо жаркого и непредсказуемого Рихарда на него теперь смотрел уставший, отяжеленный жизненным опытом Герр Круспе с водянистыми глазами, которые бывают только у стариков. Черные тени никак не могли изменить его глубинную усталость. Лейна, по-видимому, считала иначе, поскольку продолжала добавлять черноты над его веками. Он остановил ее рукой. — Думаю, хватит, как считаешь? — он повертел головой из стороны в сторону, критически оглядывая себя в зеркале, перевел взгляд на Лейну, ожидая ответа от нее, но вместо этого услышал более низкий голос из-за спины: — Думаю, что ты выглядишь потрясающе, шатци. Рихард резко развернулся на кресле, чтобы встретиться с говорившим лицом к лицу. Улыбка, не спрашивая разрешения, расплылась у него на губах. Рядом с ширмой, разделявшей зону грима от зоны режиссеров, расслабленно, но при полном параде стоял его лучший друг, Пауль Ландерс. Они не первый раз видели друг друга в макияже или концертной одежде. Более того, Рихард прекрасно помнил тот день, когда они обсуждали свои наряды с творческой группой, или тот, когда они впервые провели генеральную репетицию. Для него не было сюрпризом то, как выглядели остальные. И все равно вид Пауля в красном кожаном комбинезоне и массивных военных ботинках приводил его в детский восторг. В таком образе он был физическим доказательством того, как сильно им повезло в жизни. — А ты выглядишь остро, — ответил он с улыбкой и жестом поблагодарил Лейну. Та сняла с него пелерину, обнажив черную концертную кофту, и ушла в стайку к своим освободившимся подругам. — Остро? Серьезно? — Пауль посмотрел на него с сомнением. — С блеском, — улыбаясь, добавил Рихард. — Мне кажется, тебе надо чуток обновить словарный запас, — он фыркнул и элегантно оттолкнулся от стены, как будто был все тем же мальчишкой, что и много лет назад. Прыгучей походкой Пауль добрался до своего кресла и, с удобством устроившись в нем, мягко похлопал Рихарда по колену. — А что не так с моим? — Он немного устарел. От произнесенных Паулем слов, улыбку как ветром сдуло с лица Рихарда. Он быстро глянул на себя в зеркало, и на него в ответ уставился все тот же взрослый мужчина с жесткими глубокими морщинами на лице. Сердце несильно сдавило в груди: его время подходило к концу, не так ли? Пауль подъехал на кресле поближе и вскоре тоже появился в отражении. Возраст тронул и его лицо, при этом не изменив ничего важного. У него все так же собирались морщинки в уголках глаз, когда он улыбался; его лицо было по-мальчишески круглым, а взгляд — острым и пронзительным. Он внимательно изучал Рихарда, не отрываясь ни на секунду, его кожа переливалась золотым из-за грима. Помедлив, Пауль на секунду прижался щекой к его плечу, оставляя заметный след от краски на чешуйчатом рукаве. — О чем задумался? — спросил он тихо, как если бы в общем гуле их мог кто-то подслушать. От вкрадчивого шепота у Рихарда по спине пробежались щекотливые мурашки, и он развернулся на кресле, чтобы не разговаривать через зеркало. — Да как-то… — Рихард покачал головой, не особо желая разговаривать на эту тему. — Помнишь, когда мы только начинали, я спросил у тебя: “Представь, каково будет, когда к нам на концерт придет тысяча человек?” — он и сам удивился тому, что вспомнил события тридцатилетней давности. Он не ожидал, что Пауль поддержит его в разговоре, но тот вдруг продолжил, как если бы их сознания были подключены к одной общей машине: — А я сказал: “Представь, когда их будет три тысячи. Или даже пять”, — скромная улыбка вернулась на его лицо. — А я не поверил тебе. Три тысячи казались такой неподъемной цифрой… Они синхронно фыркнули. Им обоим было известно, что только за первую минуту после объявления о продаже билетов, покупку совершили более пяти тысяч человек. — Что, хочешь извиниться за то, что не поверил? — Пауль озорно посмотрел на него, чуть склонив голову на бок. — Нет, совсем нет, — Рихард хохотнул, чем заслужил дружелюбный, но ощутимый толчок в плечо. — Просто это заставило меня задуматься о кое-чем. Я тогда совсем не думал о завтрашнем дне. Как будто у меня не было никакого будущего впереди, понимаешь? Мне в голову не могло прийти, что я доживу до пятидесяти. — Ого, — брови Пауля взметнулись вверх, беспокойство отразилось на его лице. Рихард махнул рукой: — В общем, неважно. Я сам не понимаю, зачем спросил, — и уже хотел развернуться на кресле, но Пауль вцепился в подлокотники обеими руками. — Подожди! — попросил он, но некоторое время все же молчал, собираясь с мыслями. — Я рад, что ты дожил до пятидесяти. Их глаза встретились, и Рихард вспомнил несколько бессонных ночей, когда ломка становилась невыносимой и справиться в одиночку было невозможно, то Пауль развлекал его игрой в карты. Прошло много лет, но он все еще ощущал себя так, будто занес шаг над пропастью и вот-вот сорвется вниз. И только дружба помогала ему удержаться. — А я рад, что ты тоже дожил до пятидесяти, — с теплом признался Рихард. Пауль фыркнул и опустил глаза вниз. Как и Рихард, он всегда относился с легким скептицизмом к приятным словам, сказанным в свой адрес. С годами они научились, если и не доверять суждениям друг друга, то хотя бы не спорить с ними. — Что ж… — Пауль шлепнул себя по коленям и поднялся с кресла. Рихард посмотрел на него снизу вверх, не желая отпускать так быстро. — Там, правда, пятьдесят тысяч человек? — спросил он, как если бы это был первый раз, когда они собирали целый стадион. Пауль рассмеялся. — Правда. А теперь вставай. Они пришли послушать, как ты играешь, а не как ты философствуешь, — он протянул ладонь, и Рихард с удовольствием взял его за руку, опираясь так, чтобы не потревожить спину. Ему нравилось, каким обходительным Пауль становился рядом с ним, что иной раз он задумывался над тем, была ли боль в пояснице психосоматической? Поднявшись со своего места, Рихард обнял Пауля за плечи. Ни один стадион мира, ревущий в унисон, ни написанная песня и исполненная классическим хором, ни один испробованный наркотик не дарили то умиротворение, которое он ощущал, когда Пауль крепко сжимал в ответ. Все, кто был в пределах двух метров от них, заулюлюкали. Рихард закатил глаза и звонко цокнул языком. Вот что бывает, когда вместе собираются шестеро мужчин! Видит Бог, он был свидетелем куда худшего. Их объятие не прекратилось, незаметно трансформировавшись: рука Рихарда сама скользнула вокруг плеч Пауля, и они вдвоем посмотрели на всех, кто находился в гримерной секции. Вторая его рука уперлась в бок, и он осуждающе заскользил взглядом по всем своим товарищам. Флаке, их клавишник, примерял разные очки, сверяясь с собственным настроением. Шнайдер, барабанщик, поправлял красные ленты, обнимающие его поперек груди и постоянно сползающие во время игры. Оливер, басист, стоял скрюченным в не самой удобной на первый взгляд позе, которая позволяла его гримеру — Виктору — нанести краску по всему телу. Тилль, их бессменный лидер и солист, сидел в кресле с отсутствующим видом, пока его волосы застывали в жесткий ирокез. Он был единственным, кто не подавал никакой заинтересованности в происходящем. — И этих людей я назвал однажды семьей, — устало вздохнул Рихард. — По-моему ты выразился по-другому, — поддразнил Шнайдер в ответ, не мешая костюмерам разбираться с его красной накидкой. — Ага, — подал голос Оливер, — цитирую: “Раммштайн — это свидетельство о заключении брака”. Только с кем именно? К ужасу Рихарда, следующим заговорил Пауль: — Уж явно, что не с тобой. У него не настолько отвратительный вкус. Оливер и Рихард возмутились в унисон: — Эй! Все, кто слушал их разговор в гримерке, загоготали, а затем из зоны режиссеров несколько раз моргнул свет, и все мигом задвигалось и закопошилось без дальнейших препираний. Площадка загудела, как рой бешеных пчел, изредка кто-то перекрикивал поверх голосов: “Пояс, кто-нибудь видел мой пояс?” или “Я не могу найти сменку!”, или “А мои записи на сцене точно разложили?”. Так всегда происходило за пять минут до выхода на сцену. За двадцать лет выступлений на сцене им еще ни разу не удалось подготовиться заранее. Свет моргнул еще один раз, все резко стихло. Уже на площадке под сценой, увидев свою одиноко стоящую гитару, Рихард понял, что не успел поменять ремень, как хотел с самого утра. Что, если это было не единственным, что он забыл?.. Во рту мигом пересохло, а живот скрутило в тугой узел. Он поднял взгляд на Тилля, крепившего себя ремнями к стойке. Тот являл собой образец нордического спокойствия: тих, невозмутим, но решителен. Как же Рихарду иногда хотелось хотя бы чуть-чуть быть похожим на него! Кто-то мягко коснулся его запястья, вытаскивая из мыслей. Рихард обернулся через плечо и увидел рядом с собой Пауля. Тот мягко улыбался, его взгляд чуть бегал, опьяненный, наэлектризованный, как и всегда перед выходом на сцену. Он крепко сжал его чешуйчатую руку в месте над локтем, и это придало Рихарду уверенности. — Удачи, — сказал Пауль и легонько ткнул его кулаком в живот. Рихард поджал губы и выдавил: — И тебе, — а затем занял свое место на стойке. Он закрепил себя ремнем, засунул монитор в ухо и подал сигнал парням и режиссерам о своей готовности. По отработанной годами привычке, ладони взлетели на свои места над струнами, и сердце забилось с удвоенной скоростью, обрадованное долгожданным воссоединением с гитарой. Рихард пробежался по грифу дразнящим движением и улыбнулся. У них впереди было целое лето полное незабываемых впечатлений.