Утренняя звезда, освети мой путь

Утро следующего дня было отвратительным. Каждый неосторожный поворот головы, каждая смена положения отзывались болью во всем теле. Суставы болели, и из-за отеков Рихард стал похожим больше на мишленовского маскота, чем на самого себя. Ноги ныли, как если бы он не вылезал из спортзала несколько дней подряд. И все это послужило прекрасным напоминанием ему о том, почему он обычно предпочитал ограничиться одной бутылкой пива за вечер. На стадионе он с облегчением увидел, что не был единственным хмурым и недовольным человеком. По уровню суровости Тилль обгонял его минимум на сто пунктов. Оли и Шнайдер опирались друг о друга, потому что никто из них не мог стоять прямо. Флаке пытался курить, но его руки так тряслись, что он с трудом подносил косяк ко рту. Из их шестерки только Пауль выглядел как обычно. Чтоб его! Рихард думал, что ему будет тяжело смотреть в его глаза, или что произошедшее вечером накануне возведет между ними невидимую стену. Ничего подобного в реальности не было. Они проснулись одновременно от трели будильника. Пауль, видя состояние Рихарда, оставил его досыпать в кровати, а сам пошел на финальную прогулку с Минни по окрестностям, после которой вернулся в свой дом собирать свой походный рюкзак. В это время Рихард упаковал свои вещи (и ведь непременно забыл что-то!), попытался избавиться от похмелья с помощью чашки чая, попрощался с каждым котом по отдельности, а затем и с домом, который в следующий раз увидит через долгие два месяца. Когда за ними приехала машина, Рихард зашел за Паулем и, стоило им оказаться в приватности его дома, они снова неторопливо поцеловали друг друга, прекрасно осознавая, что пройдет довольно много времени, прежде чем они снова смогут сделать это. И в тот момент неловкость, витавшая между ними, если она и была, растворилась. У них все было хорошо. Впереди их ждала Голландия, и Рихард был рад тому, что страдал от похмелья в день, когда они пересекали границу. Таким образом у него было постоянное напоминание о том, почему именно трезвый образ жизни был предпочтительнее. Жажда покурить что-то тяжелее табака не оставляла его с самого Ростока, и он знал, что Роттердам станет испытанием его силы воли. В дороге они с Паулем играли в карты, и изредка перебрасывались воспоминаниями и впечатлениями о предыдущих городах тура. Они обругали Копенгаген за плохую организацию в тысячный раз, сравнивая с предыдущими выступлениями на этом же стадионе. Никто из них так и не смог вспомнить со стопроцентной уверенностью, каким был их предыдущий опыт общения с датчанами. За столько лет путешествий все места стали похожи друг на друга, как две капли воды. Запоминались только отвратительные организаторы или вечеринки, на которых происходило что-то из ряда вон выходящее. Копенгаген был практически смесью и того, и другого. В конце концов, Пауль подытожил: — В любом случае, я запомню Копенгаген совсем по другой причине, — он нежно посмотрел на Рихарда, и, не отрывая от него взгляда, погладил его по ноге своей стопой. Сердце Рихарда радостно екнуло, и он не стал скрывать своей довольной улыбки и потемневшего взгляда. Ему определенно нравилось, во что трансформировался их автобусный тур. Он привстал со своего места, чтобы поцеловать Пауля, и тот, прежде чем потянуться ему навстречу, бросил короткий взгляд вниз, как если бы сомневался. Рихард настороженно замер: никогда прежде он так не реагировал на их поцелуи. Неужели он успел что-то испортить? Он проследил за взглядом Пауля, и увидел, что тот был направлен на его карты, из-за позы повернутые вверх номинальной стороной. — Ты! — ахнул Рихард, и несколько раз дружески ударил его по плечу картами, — Жулик! Пауль абсолютно бесстыдно расхохотался, пытаясь прикрыться от его нападок, но его неприкрытое удовольствие своей находчивостью только распаляло. Рихард сел обратно на свое место и скинул карты обратно в колоду. А все так хорошо начиналось! — И как с тобой играть, если ты постоянно жульничаешь? — возмутился он. Пауль все еще смеялся, но не стал с ним спорить, признавая собственный провал. Для него игра в карты никогда не была игрой в карты, а представляла процесс, в котором «обмануть» было синонимом слова «выиграть», даже если исход кона клонился не в его пользу. Рихард сокрушенно покачал головой. Он думал, что успел заучить все его трюки наизусть, и ему не приходило на ум, что Пауль начнет изобретать что-то новое. Жульничество через поцелуй! Он возмущенно хохотнул, тасуя колоду. Пауль сиял сытой улыбкой. — Прости, шатци, я больше так не буду, — он прекрасно понимал, что Рихард не купится на эти слова. Рихард со стопроцентной уверенностью знал, что тот бессовестно врал ему прямо в лицо, и от такой откровенной наглости, веселье коснулось и его губ. — Ложь, вранье, провокация! Шутливо переругиваясь и бурча друг на друга, они сыграли еще несколько партий. Рихард ожидаемо проигрывал, и в конце концов, отставил колоду в сторону. — Надо купить шахматы, — предложил он, наверное, в тысячный раз. — Надо, — Пауль в тысячный раз согласился, но они оба знали, что забудут об этом. После остановки в Ганновере, они расселись по своим койкам, и до Роттердама ехали в приятной тишине, занимаясь каждый своими делами. Рихард пытался дочитать книжку, которую впервые открыл в начале тура, но, как и в предыдущие разы, едва ли продвинулся дальше двух страниц. Его взгляд постоянно соскальзывал к окну, и его мысли улетали в воспоминания о прошедшей неделе. Время проведенное в Берлине было больше похоже на отпуск, чем на работу. Концерт прошел слаженно и без каких-либо накладок, они ночевали в своих постелях, увиделись со своими близкими, и это безусловно влияло на их внутреннее настроение. Напряженность, накопленная месяцем бешеных перемещений, спала, и, хоть они все хмурились, недовольные расставанием с домом, они стали намного мягче после короткого перерыва. И, конечно, Рихард не мог не вспоминать время, проведенное с Паулем. Кто бы мог подумать, что еще четыре дня назад он переживал, что Берлин охладит их отношения, разведя по разные стороны? Получилось совсем наоборот: они стали настолько близки друг к другу, как Рихард никогда не ожидал. Он и раньше знал, как чувствуются горячие плечи Пауля под его ладонями. Ему был знаком вкус его пота. В этом плане они давно стерли смущение друг друга. Они дружили так долго, что никто из них не мог точно определить, сколько прошло лет, и хранили бесчисленное количество секретов друг о друге, в том числе и те, которые были связаны с постелью. И все равно, вчерашний вечер открыл ему Пауля совершенно с другой стороны. Их можно было назвать трезвыми с натяжкой, но при этом ни у кого из них не было желания назвать произошедшее «ошибкой по пьяни», как если бы они оба были внутренне убеждены, что рано или поздно окажутся в одной кровати не только для совместного сна. Рихард мечтательно ткнулся виском в оконную раму, смакуя воспоминания о том, как Пауль целовал его, жарко и ненасытно, или как сжимал ягодицы в руках с уверенностью, раскрывающей, что он помнил о его однажды упомянутых предпочтениях. Что ж, Рихард тоже многое о нем знал, хотя ему не представилась возможность продемонстрировать, что именно. Было и то, что оставалось для Рихарда загадкой. Он старался не задумываться над этими вопросами слишком глубоко, поскольку кроме Пауля никто не мог дать ему прямой ответ. Как Пауль относился к идее поцелуя на сцене? Как он решился пригласить его в свою постель? Что он подумал, когда они впервые поцеловались за пределами стадиона? Замечал ли он и те «случайные» прикосновения, от которых Рихард полыхал, как спичка? И, самое главное: Как легко он принял идею близости с другим мужчиной? Последнее беспокоило Рихарда больше всего. Он приблизительно знал сексуальные предпочтения каждого из шестерки. Тема секса всегда витала в воздухе, когда они собирались вместе в одной комнате. Помимо самого Рихарда ближе всех к радужному спектру стоял Шнайдер. Мужчины его не привлекали, но бывали дни или даже месяцы, когда его угловатое и мужское тело становилось тесным для него, и облегчение наступало только когда он надевал женскую одежду, подчеркивающую мягкость, и наносил макияж, скрывающий остроту челюсти. Они не проговаривали это вслух, но то, с какой легкостью все переходили на другие местоимения и прилагательные, создавало атмосферу принятия и неосуждения в группе. Рихард так же знал, что идея легкого петтинга с мужчиной не вызывала отвращения у Оли и Флаке, и что отношение Тилля ко всему, что касалось секса, укладывалось во фразу: «Мне все равно, что это, если это поднимает мой член», — пусть при этом он был самым гетеросексуальным из их группы. А что он знал о Пауле?.. Он, безусловно, спокойно относился к гомосексуальности, хотя Рихард понятия не имел, рассматривал ли он себя в этой роли. Он знал, что Паулю нравилось бить себя плетями, носить кожаные сбруи, касаться границ доминирования, испытывать новинки секс-игрушек, и при этом… Ничего из этого не говорило о том, хотел ли он вступать в отношения с мужчинами. Впрочем, это было не так важно, как: хотел ли Пауль вступить в отношения с ним? Оформив свое беспокойство в вопрос, Рихард замер. В груди затянуло сухостью — слишком похоже на то чувство, что привело к тому, что он не повернулся в сторону Пауля в Гельсенкирхене. Все упиралось в то, что это он, Рихард, хотел отношений. Он не хотел преумножать бессмысленность в своей жизни. Он был сыт по горло неопределенностью и холодной постелью по ночам. Слишком долго его сексуальная жизнь была похожа на удовлетворение чужого любопытства, и он устал тратить энергию на восстановление после использования. Он жаждал отношений, которые бы что-то значили, и его дружба с Паулем была именно такой. Рихарду было страшно испортить то, что они смогли построить за долгие годы, пройдя через: непомерное эго, зависимость и почти-уход из группы с его стороны; и открытую агрессию, выгорание и затяжную депрессию со стороны Пауля... Рихард не хотел его поцелуев, если они ничего не значили, потому что для него они значили очень многое. Его брови дрогнули в удивлении. Рихард совершенно не ожидал того, что привычные мысли о сексе, которые периодически появлялись в его голове в течение дня, приведут к тому, что он задумается над чем-то настолько серьезным. Возможно, именно поэтому Пауль так настаивал на том, чтобы они поговорили, прежде чем затащили друг друга в постель? Чувствовал ли он то, как Рихард мог отнестись к такой степени близости? Задумывался ли он сам над похожими мыслями, или ему все давалось легко и беззаботно? Рихард отвел взгляд от окна и посмотрел на Пауля. Тот, почувствовав его внимание, поднял голову от телефона. «Что такое?» — с легкостью считывалось с его лица. Рихард пожал плечами и слегка качнул головой: «Ничего». Ему просто нравилось смотреть на него теперь, когда у него было воспоминание о том, каким тихим он становился перед оргазмом. Дыхание Рихарда сорвалось, и он смущенно отвел взгляд, внезапно заинтересованный резиновой прокладкой у окна. Когда он набрался смелости и снова посмотрел на Пауля, тот улыбался ему мягко и абсолютно счастливо, как если бы не веселье касалось его губ, а что-то другое, намного более сильное. Рихард шумно и глубоко вздохнул.

***

Рихард не так часто посещал Голландию, и успел забыть, насколько сильно ему нравился Роттердам. Тот был отражением прогресса и прямым доказательством того, что ничто в Европе не стояло на месте и развивалось. Роттердам брал за основу узкие крохотные дома в немецком стиле и врезал их в современную архитектуру, как если бы кто-то скрестил Трир с Гамбургом. В воздухе пахло свободой, как не пахло ни в одном другом городе в Европе, и Рихард почувствовал себя так, словно мог вздохнуть полной грудью и, наконец-то, расслабиться. В Голландии никто не торопился. Люди ходили медленно и почти лениво, как акулы проплывая в потоке велосипедно-автомобильного трафика. Общий гул толпы был причудливым смешением английского и немецкого, произносимого так, как будто у всех в горле застряла рыбная косточка. А как иначе можно было относиться к нидерландскому языку? Им предстояло провести ночь в отеле с видом на Рейн, в получасе ходьбы от стадиона. В первый день после Берлина все ходили понурыми и ни на что не обращали внимания, но уже следующим утром, в порыве всеобщих благих намерений перейти на здоровый образ жизни, они дружно пересели на велосипеды или переоделись в кроссовки, чтобы пройти весь путь пешком. Стадион в Роттердаме, по сравнению с теми, что они видели прежде, был совсем маленьким, и им едва ли хватало места, чтобы разместить весь реквизит в выделенных им комнатах. И, если гримеры и костюмеры спокойно делили пространство, то операторы и осветители устроили между собой настоящую бойню. Никто из их шестерки не мог справиться с орущими техниками, и даже появление Йонаса — их режиссера — не усмирило команду. В итоге, они целый день потратили на то, чтобы убедиться, что кнопки, которые переключали экраны, не вырубали освещение на сцене. При этом, словно в качестве компенсации, налаживая звук, они уложились в рекордные пятнадцать минут. После короткого прогона сет-листа, администраторы во главе с Йонасом и Томом пригласили всех на ужин, в попытке разрешить дневной конфликт. Все с энтузиазмом поддержали их идею. Рихард, все еще лениво перебирающий струны, попытался отыскать Пауля в толпе. Оказалось, что тот смотрел прямо на него, словно тоже хотел свериться с его решением. Паулю всегда нравились общие собрания и вечеринки. У него была не самая здоровая привычка: ему тяжело давалось делегировать полномочия, и поэтому он предпочитал быть в курсе всего, что происходило в коллективе. В самом начале их дружбы Рихард считал, что никогда не сможет смириться с его страстью следить за каждым их шагом. Однако со временем, они все нашли общий язык с недостатками друг друга. Это означало то, что Рихард уже не так остро реагировал, когда их совместные планы рушились из-за того, что Пауль был, если выражаться мягким языком, тусовщиком. Они все потихоньку спустились со сцены, чтобы собраться на лестнице у черного выхода, а Рихард специально ковырялся в настройках педалей чуть дольше, чем обычно, чтобы перекинуться парой слов с Паулем. Заметив его копошение, Оли задержался и предложил помочь. — Все в порядке, — ответил Рихард, — я почти закончил. — Я могу подождать, — пробасил он. В обычный день Рихард бы с радостью согласился на его предложение, но в этот раз он только нахмурился. — Да я уже бегу, — он махнул рукой в попытке отослать Оли в подсобные помещения. Тот проигнорировал его жест. Рихард засуетился, судорожно выдумывая, как бы отмазаться от нежелательной компании, как вдруг Оли посмотрел поверх его плеча, и на его лице появилось понимание. У Рихарда все упало в пятки. Он прекрасно понимал, кого Оли увидел у него за спиной. — А-а, ну, я тогда пойду, — он миролюбиво показал раскрытые ладони и попятился, — Увидимся. — Мы сейчас подойдем, — сказал Пауль за них обоих. — Хорошо, — донеслось до них уже из-за кулис. Рихард повернулся к Паулю лицом. В его длиннющий список вопросов добавилось еще несколько, и тогда он понял, что больше не мог все держать в себе. Он начал с малого: — Ты хочешь пойти со всеми? — он оставил педали в покое и выпрямился в полный рост. Пауль на добрые несколько секунд призадумался, и по его лицу было понятно, что решение давалось ему непросто. — Все нормально, — заверил его Рихард чуть тише, — мы можем поговорить в другой день. И уже с этим у Пауля не было никаких сомнений: — Нет. Мне кажется, я в конец свихнусь, если мы оставим все, как есть. Рихард помялся, ожидая его решения, но, когда понял, что его не поступит, предложил: — Тогда, возвращаемся в номер? — Да, давай. Они ушли со сцены последними. Вся их остальная команда все еще моталась по техническим помещениям, и во всеобщей суете Пауль выцепил Тома, а Рихард — Тилля. — Мы поедем обратно в отель, — Рихард поймал его за предплечье на пути в уборную. Тот тут же остановился как вкопанный. — У вас все нормально? — уточнил Тилль. Его обеспокоенный голос отозвался теплом в груди, но и легким волнением: знал ли он, о чем именно спрашивал? — Все хорошо, — Рихард успокоил его. Тилль дружески похлопал его по плечу, и их пути снова разошлись. До отеля они снова добирались на двух колесах. Рихард ожидал, что после его путешествия в Вустров любое упоминание велосипеда будет вызывать у него приступ аллергии, но на деле оказалось, что теперь двадцать минут кручения педалей пролетали для него незаметно. Он был настолько взволнован, что совсем не запомнил, как они добрались до дверей отеля. Уже в лифте, когда стало понятно, что они остались наедине, они нежно переплели пальцы, сцепляя ладони, и Рихард улыбнулся уголком губ. Все его естество потянулось к Паулю. Насколько же было тяжело не касаться его! Они вышли из лифта, не разрывая прикосновения, и с каждым шагом, приближавшим их к их комнатам, Рихард все крепче сжимал его ладонь в своей. Когда он провел ключом-карточкой по считывателю, его ноги совсем онемели. Даже перед выходом на сцену он не волновался настолько сильно. Он первым зашел в номер, и с удовольствием выпрыгнул из тяжелых ботинок. Пауль закрыл за ними дверь, и его обе ладони тут же легли Рихарду на щеки. Они сладко поцеловались. — Волнуешься? — спросил Пауль тихо. — Да, — Рихард не стал скрывать. — Я тоже, — признался Пауль. Его глаза все еще были закрыты. Он нежно-нежно потерся кончиком носа о его, и еще раз коротко поцеловал в губы. Рихард прижался к нему чуть теснее и обнял за пояс. Из-за того, что он был босым, они выровнялись по росту, и их тела соединились в непривычных, но интригующих местах. Они стояли так довольно долго, пока Пауль не взял его за руку и не повел в свою спальню, — Пойдем. Рихард заходил внутрь с полным ощущением того, что пространство принадлежало им обоим. После заселения он даже не стал заходить в свою спальню: они с Паулем, не сговариваясь, снова делили одну кровать на двоих. Они не спеша переоделись в “домашнее”, в котором привыкли видеть друг друга в спальне до того, как впервые кончили вместе. Вместо того, чтобы сесть на мягкие кресла у окна, Рихард забрался на кровать с ногами и сложил их в турецкой позе. Он не мог представить, чтобы они с Паулем сидели так, чтобы не иметь возможности касаться друг друга. Пауль сел прямо напротив него, отразив позу. Их колени совсем чуть-чуть соприкасались, и их руки тут же нашли друг друга. Рихард легонько погладил его предплечья по росту волос. Он проследил за движениями своих пальцев, поскольку неведомая сила не давала ему поднять головы и посмотреть Паулю в глаза. И как он собирался разговаривать с ним? Да и о чем? Все слова, которые он старательно репетировал произносить вслух, вылетели из головы. Стоило ли им начать говорить про Гельсенкирхен? Или про Дрезденский поцелуй? А может, между ними что-то происходило и до того, как они начали свое путешествие по Европе, и о чем Рихард пока не подозревал? — Рихард, — Пауль почти прошептал его имя. И как же хорошо оно звучало, когда срывалось с его губ! — М? — откликнулся Рихард, не поднимая головы. — Ты стесняешься меня? Его ладони замерли. Он? Стеснялся Пауля? Что за вздор!? — Нет, — ответил Рихард приглушенно. Пауль шумно втянул воздух через нос. Конечно, у него на все было свое собственное мнение. Рихард поджал губы. Тишина давила на уши. Разве они не должны были разговаривать? Разве он не мог просто зацеловать Пауля до посинения, а затем уснуть рядом с ним, а позже начать новый день вместе, и повторять так каждый день до конца своих дней? Что-то беспокойно заворочалось в груди: а вдруг им обоим хотелось разного? Рихард медленно поднял голову, все еще цепляясь взглядом за их сложенные руки, как за спасательный круг. Одному Богу известно, сколько сил ему пришлось вложить для того, чтобы посмотреть Паулю в глаза. У него были все те же округлые, миндалевидные глаза, казавшиеся совсем черными в наступающих сумерках. Рихарду настолько часто доводилось разглядывать их, что он был знаком с ними так же хорошо, как со своими. Он был свидетелем того, как у Пауля появлялась каждая крохотная морщинка, и его по-мальчишески круглое лицо возмужало. В его внешности не было ничего, что было бы ему незнакомо Рихарда. Так почему же было так тяжело смотреть Паулю в глаза? Пауль же был спокоен и невозмутим. По нему нельзя было сказать, что он волновался. Мог ли он соврать о своем внутреннем состоянии, чтобы Рихарду было спокойнее? — Ты же в курсе, что я не слышу, о чем ты разговариваешь в своей голове? — спросил Пауль. — Да, — ответил Рихард, но признание не остановило шквал бушующих мыслей, и тогда он попробовал слегка по-другому: — немного тяжело облечь мысли в слова. Все как-то… неправильно звучит. Оно не такое важное. — Оно важное, — возразил Пауль, — потому что оно твое. Ты можешь озвучить все, я приму это и правильным, и неправильным. Рихард чуть поморщился. Ну, что за ерунду им приходилось проговаривать вслух! Он и без этого знал, что Пауль принимал его любым. Но при этом, Рихард не мог отрицать того, что после услышанного ему стало самую чуточку спокойнее. — Наш тур начался раньше, чем я был к этому готов, — сказал он, погрузившись в воспоминания о том, как они сидели на базе вшестером и перекидывались друг с другами различными идеями, которым только еще предстояло пройти проверку у креативной группы. — Все так поддержали идею о поцелуе, и я как будто не успел подумать о том, как сам к нему отношусь. — Ты чувствовал, что на тебя давят? Рихард прислушался к собственным ощущениям, примеряя подсказанные слова на себя. Довольно скоро он обнаружил, что не смог бы выразиться лучше. — Что-то вроде того. И одновременно с этим, меня напрягало то, что я так много думаю об этом. Все же так просто: либо мы целуемся, либо нет. Выбор из двух опций! Но я все равно на нем застрял, — а потом, сглотнув тяжелый ком в горле, из-за которого сердце отказывалось делать следующий удар, он добавил совсем тихо: — Я не хотел, чтобы ты знал, что я на нем застрял. — Почему? — Потому что ты выглядел так, как если бы у тебя не было никаких проблем с выбором. В глазах Пауля блеснуло осознание, и он медленно кивнул, будто сказал вслух: “Ах, вот в чем дело”. Его голос звучал ровно, когда он озвучил: — У меня, действительно, не было никаких проблем с выбором. Рихард поджал губы, чтобы не озвучивать короткое и безэмоциональное: “Ясно”, которое так и грозило сорваться с языка. Руки Пауля скользнули по его предплечьям. Они гладили Рихарда неторопливо и вдумчиво. Пауль обнял его ладони своими, согревая. — У меня не было никаких проблем с тем, чтобы целовать тебя, — повторил он уверенно. “Почему?” — чуть было не спросил Рихард. Почему из них двоих именно у Пауля не было проблем с тем, чтобы целовать его? Из них двоих у Рихарда было намного больше практики поцелуев с другими мужчинами. В его представлении, Пауль должен был первым отказаться от идеи целоваться на сцене. И то, что он этого не сделал, заставляло Рихарда обдумывать его странное поведение еще и еще раз. Он не стал спрашивать Пауля о причинах, но тот сам ответил на его невысказанный вопрос: — У меня не было никаких проблем, потому что это же ты. Ты один из самых близких мне людей. Если не самый близкий. Рихард открыл было рот, а затем снова закрыл его. Он был уверен в том, что не ослышался, и у него даже не было сомнений в том, что Пауль был искренен. Но у него были проблемы с тем, чтобы понять, какая была связь между решением о поцелуе и о том, как Пауль относился к нему. — Ты тоже один из самых близких мне людей, — сказал он таким тоном, что мог бы запросто заменить сказанное вопросом: “И что с того?”. С его точки зрения, их изначальная близость только осложняла процесс выбора, как если бы его “да” или “нет” ставили под угрозу все то, чего они достигли за долгие года дружбы. Пауль улыбался. Рихард заморгал по-совиному. Пауль делал что? Пауль совершенно точно улыбался. Морщины в уголках его губ проступили отчетливее, и его глаза приняли тот лукавый вид, что был знаком Рихарду с того самого дня, как они впервые встретились. Его улыбка стала шире, и он обнажил ровный ряд белых зубов. На долю секунды Рихард всерьез задумался над тем, чтобы стукнуть его. Почему он улыбался? — Ну, так почему же у меня должны быть проблемы с тем, чтобы целовать тебя? — голос Пауля был добродушным. По крайней мере, он не насмехался над тем, как шел их разговор. Рихард не был уверен в том, что смог бы продолжать говорить с ним, если бы тот начал сводить все в шутки. — Потому что… — он начал бодро отвечать, но почти сразу же замолчал. Все причины, что приходили ему в голову, не имели под собой основания, поскольку Рихард понятия не имел о том, как Пауль видел себя в контексте однополых связей. Тот не торопил его мыслительный процесс. — Потому что я мужчина, — наконец, сказал он, хотя не это пролилось на его язык. У Рихарда так и не хватило смелости произнести то, что пришло ему в голову. Пауль устало посмотрел на него тем взглядом, который говорил: “Серьезно? И это все, что ты смог придумать?”. Рихард слегка стушевался, поскольку он и сам понимал, что в контексте последней недели этот аргумент мог звучать глуповато. И все же он не мог его не озвучить. Пауль вздохнул и сказал: — Я бы поцеловал тебя, даже если бы ты был фонарным столбом. Рихард не стал притворяться, что его сердце не екнуло в груди, когда он услышал эти слова. — Мой вопрос в том… — продолжил Пауль, и он уже не звучал так же уверенно, как всего одно мгновение назад, — Почему у тебя проблемы с тем, чтобы целовать меня? Рихард встрепенулся. С чего бы у него были проблемы? Из них двоих он был тем, кого поцелуй будоражил больше всего! Это он хотел его! Он жаждал его! Он нуждался в нем! У него-то точно не было никаких проблем с желанием! — После первого концерта ты сказал мне, что не хотел меня целовать в принципе, — напомнил Пауль уязвленно. Ах, да. Это. — И я потом сказал тебе, что соврал, — Рихард повторил собственные слова, сказанные менее чем неделю назад. — Да. Потому что тебе было страшно, — Пауль подбирался к тому самому вопросу потихоньку, поскольку задавал его не первый и не второй раз. Рихард не выдержал их переглядок и снова опустил взгляд вниз на их ладони. — Да, — признал он глухо. 
А дальше была тишина. Пауль ничего у него не спросил. Рихард прекрасно понимал, что наступила его очередь говорить прописные истины вслух, но он физически не мог заставить себя выдавить и слово. Его голосовые связки не смыкались, слишком сухие от волнения. Он не мог даже двинуться с места. Единственное, что у него получилось бы сделать — это закурить, но Рихард понимал, что если встанет за сигаретами, то ни за что не вернется обратно. И, пусть Пауль и сказал, что относился с пониманием к его эмоциональной закрытости, Рихард больше не хотел бегать от него. Рихард снова поднял голову и посмотрел ему в глаза. И, словно это послужило ему спусковым крючком, Пауль мягко спросил: — Почему тебе было страшно? Рихард вцепился в его ладони. — Я боялся, что когда я выберу “да”, то ты сразу… — он начал смело, но к концу предложения совсем угас. Тогда он попытался еще раз и зашел с другого края: — Я боялся, что если выберу “нет”, то мне больше никогда не предоставится возможность целовать тебя. К его облегчению, Пауль не стал заострять внимания на том, что у него не получилось озвучить вслух. Вместо этого он сказал: — Но ты все равно сначала отказался. — Да, — Рихард не стал отнекиваться. — Почему ты поменял свое решение? Он не был дураком, и прекрасно понимал, что вопрос оставался тем же: «Почему ты так сильно хочешь целовать меня?», — хотя и приобрел иную формулировку. Впрочем, отвечать на него таким образом было намного легче, поскольку Рихард помнил каждую секунду того, как принималось его решение поцеловаться на сцене. — Я пришел к этому не совсем логично, — признался он. Пауль сжал его руку в знак поддержки: — Мне нравится нелогичное. Рихард чуть фыркнул. Он и сам не заметил, как волнение, прежде сковывавшее его, испарилось. — Это все из-за тех протестов, помнишь? Одно дело, когда слышишь о них из новостей, а другое — когда видишь в реальности. То, что они организовали шествие — полбеды. Вторая половина в том, что никто даже не попытался их остановить. И на секунду я представил, что их станет так много, что в конечном счете, Германия снова превратится в ГДР, — холодок побежал по спине от слов, что он произносил, — Но потом я понял, что это не Германия превращается в ГДР. Это люди превращают Германию в ГДР. Это я сам превращаю свою жизнь в ГДР, потому что боюсь говорить о том, что для меня важно, и делать то, что для меня важно, целовать того, кто для меня важен. И как я могу требовать этого от других, если не делаю этого сам? Сперва была пауза. Затем Пауль глубоко вздохнул. — Как же ты любишь все усложнять, — он покачал головой. Взгляд Рихарда упал вниз. Пауль коснулся его щеки и погладил его большим пальцем по скуле, нежа и успокаивая. Он склонялся то влево, то вправо, пытаясь заглянуть в его глаза снова, но, не найдя контакта, подался вперед и осторожно поцеловал его в том же месте, где была его ладонь. Рихард слегка повернулся в его сторону, молчаливо выпрашивая поцелуй в губы. Пауль с готовностью подарил его ему. — Я же предупреждал, — напомнил Рихард глухо, вновь обретя способность говорить. — Не логично. — А я еще раз повторю: мне нравится нелогичное. Мне нравится, что твой мозг способен создавать такие грандиозные, масштабные и слегка драматичные истории, просто потому что ты стесняешься сказать мне напрямую о том, что ты хочешь меня целовать, потому что я важен для тебя, и что ты боишься, что я не испытываю этого в ответ. Рихард закрыл глаза. — Да, — он сказал одними губами, никакого звука не последовало. То сухое чувство в груди, что преследовало его с момента, как они впервые заговорили о поцелуе на сцене, заполнило его до краев. Какой суперспособностью обладал Пауль, раз мог так спокойно произносить такие слова вслух? Рихард боялся даже в своих мыслях формулировать подобные высказывания, переживая, что, если он скажет об этом вслух, и это приведет к тому, что все испортится и его негативные предсказания сбудутся. И в то же время, Рихард был рад тому, что слова прозвучали вслух. Они были доказательством того, что, даже несмотря на то, что он прилагал все усилия, чтобы не показывать свои уязвимые стороны, Пауль видел его настоящего, ранимого и растерянного. Когда Рихард снова открыл глаза, то обнаружил, что окружающее пространство слегка расплывалось. Он быстро-быстро заморгал, как дворниками на машине при ливне, и туманность рассеялась. Пауль не улыбался, но его взгляд был далеко от безэмоционального. Рихард не мог прочесть по его лицу, что он думал. — Расскажи мне об этом, — предложил Пауль. Рихард резко стиснул его ладонь в своей, и в ответ получил такое же обнадеживающее сжатие. — Я же не кусаюсь. До чего же легко было ответить: “Зато я кусаюсь”! — и свести все в шутку. Они оба знали о том, что у Пауля на плече красовался след от укуса, неосторожно поставленного Рихардом, когда он кончил во время их тяжелого петтинга. Одно наличие этого следа было еще одним доказательством того, что не было ни единой причины для его дурацкой убежденности в том, что Пауль не отвечал ему взаимностью. Так почему же он так отчаянно сопротивлялся тому, чтобы признать, что его теплое отношение к Паулю и желание целовать его были связаны между собой? Более того, почему он отказывался верить в то, что и для Пауля поцелуи были естественным продолжением его чувств? Все дело было именно в этом, не так ли? Рихард не верил ему, а значит — не доверял. У него перед носом были все доказательства мира, которые только могли ему понадобиться, а ему все равно было мало. Ему всегда будет мало, поскольку он отторгал любые попытки заботы о себе. И не то, чтобы он не желал почувствовать ласку и нежность от другого человека. Все было совсем наоборот: он жаждал этого больше всего на свете. Дело было в том, что он всегда считал, что не заслуживал хорошего отношения в полной мере. А когда он считал себя недостойным чьих-то теплоты, заботы и уважения, то становился нечувствительным к ним. Сколько раз за жизнь Рихард произносил: «Мне лучше одному», «Я не заинтересован в отношениях» или «Любовь — не для меня»? Он сбился со счета, поскольку рос нелюбимым ребенком, и это так же значило то, что он не научился дарить другим свои теплоту, заботу и уважение. А если он сам не мог делиться этими чувствами и проявлять их, то как он мог верить в то, что другой человек был на это способен?.. Это был заколдованный круг, и Рихард понятия не имел, как из него выбраться. Разве Пауль не согревал его? Разве он не заботился о нем? Разве он не уважал его мнение? Рихард бросил взгляд на Пауля исподтишка, осторожно, как будто увидел его в первый раз. Они довольно часто говорили друг другу теплые слова, вбрасывали их вне контекста в бытовые разговоры или заменяли ими благодарность. При этом им никогда не приходилось обсуждать свои чувства таким образом, чтобы у них не оставалось никаких сомнений в том, что они были родными и близкими друг другу. Разве не было логичным сообщить Паулю о том, что он был ему дорог? Как же?.. Как же это делалось? — Мне нравятся твои морщинки вот тут, — Рихард шепнул тихо и невпопад, показывая пальцем на своем лице, между переносицей, — и что, когда ты улыбаешься, то твоих глаз не видно из-за щек, — не сдержавшись, он фыркнул и чуть улыбнулся. — Ты всегда внимательно слушаешь меня, какую бы я чушь не нес, даже то, что не связанно с нашими общими интересами. Ты поддерживаешь меня тогда, когда я сам в себя не верю. Ты можешь заставить меня смеяться так, что у меня пиво потечет из носа, и при этом я не буду чувствовать себя неловко за то, как выгляжу. Ты касаешься меня так, что я ни разу не подумал: “Хм, кажется, ему не очень приятно трогать меня”, — чем больше Рихард говорил, тем больше он понимал, что не хотел отводить взгляд от Пауля. Никогда. И, хотя ему и казалось, будто кто-то другой завладел его губами и начал произносить слова за него, он испытывал ни с чем не сравнимое облегчение от того, что впервые за свою жизнь был настолько откровенным, — Конечно, ты для меня важен. И я очень хочу целовать тебя. И мне страшно, что ты можешь этого не хотеть. Пауль долго и испытывающе сканировал его своим взглядом. Рихард увидел знакомое тепло в его глазах, вызванное не смешком, не радостью, а чем-то более глубинным. Смотреть на Пауля, когда он был таким, было по-особенному приятно, и Рихард позволил себе залюбоваться. Его не волновало, проведут ли они так минуту или несколько последующих десятилетий. Ладонь Пауля легла ему на затылок, и он снова сократил расстояние между ними. Рихард увидел, как тот потянулся к нему и замер на середине, будто намеревался что-то сказать, но вместо этого снова заглянул ему в глаза. То невысказанное, что с легкостью читалось в глазах Пауля, растеклось теплом по телу от груди до кончиков мизинцев на ногах. Они поцеловались по-привычному, но позволили губам долго касаться друг друга. Глаза Рихарда закрылись сами собой, и он вслепую чмокнул Пауля. Его сердце грозило сбежать из грудной клетки всякий раз, когда ему удавалось зацеловать его подобным образом: без языка, но прямо в губы, с теплом и восторженностью от близости. В какой-то момент Пауль оборвал их слепые тычки друг в друга, и попытался углубить поцелуй. Не ожидав этого, Рихард слегка завис, а когда отмер, то его губы тут же были атакованы снова с такой силой, что он начал заваливаться на спину. Он уперся руками сзади, чтобы удержаться, пока не понял, что Пауль намеренно толкал его на кровать. — Подожди, — попытался сказать Рихард, но получалось невнятно из-за губ Пауля, не дающих ему заниматься ничем, кроме поцелуев. Он заулыбался, а затем засмеялся, — да подожди-ты! Пауль! Эй! Он все-таки упал на подушки за своей спиной, чудом не ударившись головой об изголовье кровати, и захохотал. Поцелуи продолжились куда попало: жадные, короткие и длинные, неряшливые и беспорядочные, Рихард попытался успокаивающе погладить Пауля по спине, потому что отвечать ему было невозможно сразу по двум причинам: а) Рихарда так и прорывало на смех, и б) Пауль был слишком непредсказуемым. Он прервался только один раз, когда встал на кровати так, чтобы распутать переплетенные ноги и затем нагло и беспардонно оседлать Рихарда сверху. После поцелуи продолжились. — Ну, все-все, я все понял, — Рихард все еще улыбался, и, когда его слова не укротили нрав Пауля, он поймал его лицо между своими ладонями и жадно и глубоко поцеловал, не давая и шанса на то, чтобы перехватить инициативу. Его тело горело совсем другим огнем. Он дрожал не от физической близости, а от эмоциональной, и эта дрожь была едва ли не такой же высвобождающей, как от оргазма. Он словно парил в невесомости, и ему вряд ли бы хватило сил устоять в вертикальном положении. В конце концов, их поцелуй сошел на нет, и Пауль выпрямился, являя собой образец гордого и греховно растрепанного наездника. Рихарду очень нравился его возвышающийся вид. Он опустил руки ему на бедра и ласково пригладил их, периодически залезая пальцами под линию трусов. Они снова рассматривали друг с друга с любопытством и взаимным ожиданием. На этот раз Пауль нарушил тишину первым: — Ты самый невероятный человек из всех, кого я когда-либо встречал, — сказал он. Рихард позволил себе самодовольно улыбнуться. — А ты в зеркало смотрелся? — в шутку усомнился он, а Пауль опустил палец ему на губы, затыкая. — Самый. Невероятный, — в полном убеждении повторил он, и Рихард безусловно поверил ему. Вместе с этим ему вдруг в голову пришла мысль о том, чтобы открыть рот и лизнуть кончик его пальца. По потемневшему взгляду Пауля он понял, что тот все прочитал с его лица. Рихард удовлетворил свое желание, поцеловав в подушечку, потому что оставалось еще несколько вещей, которые он не мог проигнорировать: — Что насчет поцелуев на сцене? Ты все еще за? К его ужасу, Пауль всерьез призадумался, но, когда он отвечал, в его словах не было места сомнению: — Я все еще за. А ты? В этот раз Рихард согласился на поцелуи на сцене без всяких раздумий. Он привстал на локтях, явно напрашиваясь, но Пауль не спешил склоняться к нему. — Что скажем группе? — спросил Рихард, и, хоть этот вопрос волновал его меньше всего, он все же заслуживал обсуждения. — Я больше чем уверен, что они все и так знают, — Пауль безразлично пожал плечами, чего от него и следовало ожидать. В конце концов, они вшестером и правда были очень близки друг с другом. — К тому же, я съем свою гитару, если ты скажешь, что не хочешь по-квиро-сплетничать со Шнайдером. — По-что, прости? — уточнил Рихард, смеясь. Вместо того, чтобы объясниться, как следует, Пауль склонился над ним и поцеловал его в нос. — Нашим можно рассказать. А других это не касается, — он озвучил их старое правило двадцатилетней давности. Рихард согласно кивнул. Его вполне устраивало то, что они примерили на себя ту формулу, которой пользовались остальные из группы, когда у них наклевывалось что-то посерьезнее “друзей с привилегиями”. — Ты закончил с вопросами? — нетерпеливо спросил Пауль. — Да, — удовлетворенно улыбнулся Рихард. Он прогнулся в спине, выпячивая грудь вперед, когда ладони Пауля легли на его тело. — Значит, теперь я могу тебя трахнуть? — он продолжал гладить его и не мог не заметить, как Рихард на мгновение застыл.