***
В итоге остальные решили отправиться кататься на велосипедах, а Рихард, как и обещал, отправился в номер отсыпаться. В какой-то момент, когда он понял, что Пауль не собирался к нему присоединяться, он почти поменял свое решение, но побоялся, что это будет выглядеть слишком подозрительно, и остался верным своему первому слову. Рихард поужинал в отеле подальше от глаз остальных посетителей и рабочих, а потом вернулся к в номер. Ради любопытства он заглянул в комнату, которая предназначалась ему. В отличие от предыдущих номеров, в которых они останавливались, у них с Паулем оказались довольно разные комнаты. В самом центре, конечно, была огромная кровать с резными ножками, позолотой и вручную вышитыми, свисающими балдахинами. Но только у Рихарда еще добавили кофейный столик с креслами (на удивление, удобными), и небольшой гардероб, в котором они спрятали походные сумки, чтобы не маячили. Ванные комнаты тоже отличались: у Пауля — душевая кабина, а у Рихарда — просторная джакузи, в которой можно было разместиться с комфортом, чем он и решил воспользоваться. Набрав ванну с пеной и улегшись в нее по самую шею, Рихард честно попытался расслабиться, но довольно скоро обнаружил, что не мог. В теле все еще была похмельная усталость, спину немного тянуло под лопатками после целого дня игры на гитаре, а после дня под палящим солнцем, его и вовсе клонило в сон. Было и базовое беспокойство, которое не давало напряжению уйти из тела. И откуда оно только взялось? Ведь день-то был таким хорошим! Вдруг вспомнился вчерашний звонок с Марго и Макси. Рихард вдохнул и выдохнул. Он на мгновение прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на том, что Пауль вчера говорил ему… А что он говорил ему? Рихард помнил только то, как успокоился. Он же так пытался не забыть, почему именно успокоился! И, как назло, Пауля не было рядом, чтобы напомнить. Почему Рихард, вообще, подумал, что тот снова останется с ним в номере? Вчерашний случай был счастливым совпадением, срежиссированным временной физической слабостью. А так Пауль чаще всего предпочитал не сидеть в номерах и вовсю исследовать город. Рихард тоже был таким, но в последнее время он стал больше ценить другие вещи: спокойствие гостиничного номера и твердый матрац под спиной. Так почему же сейчас, когда он получил свою долгожданную тишину, ему не стало лучше? Рихард сполоснулся и вышел из ванной в белом халате. Он надеялся, что теплая вода расслабит его тело, но получилось как будто наоборот. Сомнение, ложиться ли в свою кровать или в кровать Пауля немного погрызло его. Хотелось проверить: проснутся ли они вместе, если Рихард нарушит режим последних двух недель? Или Пауль останется у себя? В итоге, Рихард решил не усложнять жизнь и вернулся в комнату Пауля. Примерно до двух ночи он просидел в телефоне, пытаясь найти причину остаться бодрствующим, помимо очевидной: дождаться, пока ребята накатаются на велосипедах, но потом все же сдался, выключил все источники света и лег спать. Казалось странным засыпать без привычного поцелуя на ночь, но Рихард закинул переживания об этом куда-то вперед, в будущий день, в который он уже успел отложить проблемы между ним и Марго с Макси. Сон пришел довольно быстро.***
Просыпался он тоже один. Соседняя подушка не была смята, и Рихард с беспокойством посмотрел на нее. Пауль опять провел бессонную ночь за пределами отеля? Такое бывало не первый раз и, после более чем тридцати лет знакомства, Рихард мог смело утверждать, что этот раз не был последним. В груди знакомо затянуло, только теперь ощущение больше походило на скрежет радио, неспособного настроиться на нужную волну. Мысли снова улетели куда-то в Нью-Йорк. Рихард дотянулся до своего телефона, проверил сообщения от Марго — не было ничего нового, кроме обещания созвониться «в ближайшее время». А когда оно наступит, это «ближайшее время»? Они будут работать в Париже два дня подряд, и обычно в таком напряженном графике у Рихарда едва хватало сил добраться до кровати. Что уж говорить о каких-либо «серьезных разговорах». Пауль обнаружился на завтраке. Его глаза опухли, но он лучился счастьем. Такое выражение лица возникало у него, когда он проводил ночь в клубе или на афтепати. Какое-то время Рихард раздумывал: спросить ли, почему он не вернулся ночевать в отель? Но потом в памяти вспыхнул вечер, когда Пауль отказался от ужина в ресторане ради того, чтобы понянчить его похмелье. Было нечестно требовать что-то еще, не так ли? За столом сидели в относительной тишине. Говорил, в основном, Шнайдер. У него была необъяснимая и незаменимая суперспособность заполнять собой любую неловкую тишину. Когда темы для разговоров кончались, в нем открывался бездонный колодец историй о жене и мелком. Из их шестерки, у него последнего появился сын, поэтому он только проходил через фазы режущихся зубов, вечно заканчивающихся подгузников и осознания неспособности поговорить с собственным ребенком ввиду его несформированности. Шнайдер мог говорить без умолку, даже если никто не проявлял интерес. Только Тилль, у которого недавно родилась вторая внучка, активно участвовал в разговоре с ним. Их со Шнайдером голоса доносились до Рихарда как через толщу воды. Он залипал в свою тарелку, пока Пауль не ткнул его в плечо розеткой с мармеладом. — Нет, спасибо, — Рихард покачал головой. Ему не хотелось сладкого. — Как хочешь, — тот не стал настаивать. Рихард по инерции проследил за его руками и обратил внимание, что менеджеры уже принесли утвержденное расписание на день. — Уже принесли что ли? — он кивнул на бумагу между Флаке и Паулем. — Оооо… — Олли покачал головой и цокнул языком. — Рихард, а ты не пробовал спать по ночам? Рихард нахмурился. — Да нормально я спал, — и, несмотря на то, что это было правдой, понимал, что это звучало неубедительно. — Что там на день?.. — он притянул к себе лист с расписанием, и, словно тот был порталом, перемещающим людей из одного состояния, в другое, Рихард оказался с головой погруженным в работу. Во время репетиции на стадионе они снова и снова гоняли звуковиков, чтобы те успевали переключать нужные каналы вовремя — первые ноты «Тоски» от Флаке все еще не доходили до главных колонок, и это создавало полнейший хаос на сцене. Устав держать гитару на весу, Рихард сел на краю сцены, прижавшись щекой к грифу. Вечно у них было одно и то же! Сколько это могло продолжаться?! Из-за этого сетлист утвердили позже обычного, когда они начали переодеваться и на стадионе уже появились первые люди. Оливер сменил свой пепельный макияж на черный балахон смерти, из-за чего Флаке, кажется, начал его избегать. У остальных все было без изменений. Рихард с удовольствием обнаружил, что одежда, наконец-то, была отдана в химчистку, больше не воняла и была совершенно сухой. Переодевшись в рабочее, он почувствовал себя более уверенно. — Может, мне что-то поменять сегодня? — спросил он у Лейны, задумчиво разглядывая свое отражение. Лейна внимательно окинула его своим профессиональным взглядом. Она работала с ним довольно давно, чтобы разбираться в его предпочтениях. — Хочешь, линзы? Рихард улыбнулся. — Да, давай. Остановились на одной мертвецки-голубой линзе. Рихард некоторое время рассматривал половину своего лица. Раньше ему нравилось, как опасно он выглядел со светлыми глазами. А сейчас у него в голове крутилась одна мысль: неужели он будет именно таким, когда умрет? Все шло по десятому кругу. Его очередь выхода задержалась, потому что пояса перепутались с ремнем гитары, и он не мог распутаться. Шнайдеру пришлось отыграть двадцать четыре такта вместо четырех, прежде чем Рихард вышел на сцену. Собственно, с этого момента уже было понятно, что весь концерт пошел под откос. На «Кукле» выяснилось, что прожектор со стороны Пауля не слушался команд с пульта. К «Моей части» вырубилось среднее освещение сцены. Рихард все теснее и теснее сжимал гриф в руке, пальцы стали каменными, и он такое выдал во время «Германии», что за пультом, что на своем месте, что уши сворачивались в трубочку. Он хотел только одного. Домой. «Когда же закончится этот чертов концерт?!» Во время «Чужака» Пауль ему улыбался. Почему он ему улыбался? Разве он оглох и ослеп одновременно? Улыбка, которая обычно дарила Рихарду спокойствие, в этот раз принесла одно раздражение. Он не стал делать шаг вперед. И то, что Пауль тоже не двигался, только разжигало огонь внутри. Когда они поднимались на лифте, чтобы скрыться за экраном, Рихард был как выжатый лимон. Тилль и Флаке, как самые хладнокровные, остались за сценой, чтобы отследить все ошибки по горячим следам — в основном, они их просто записывали. Чаще всего Пауль тоже оставался с ними, но в этот раз он испарился за кулисами. — В душ? — Олли похлопал Рихарда по спине. Тот мгновенно стал мрачнее тучи и выставил ладонь. — Не разговаривай со мной. Лицо Оливера вытянулось. Рихарду тут же стало совестно. — Ладно-ладно, как скажете, Ваше Высочество, — он ушел, оставив его одного разбираться с рукавом. Рихард не стал просить помощи Шнайдера, потому что сил выслушивать про лажу с двадцатью лишними тактами не было. Он дернул рукав в одну сторону, потом в другую. И, если с одним ему удалось справиться довольно легко, то второй никак не желал сдвигаться даже на сантиметр. Рихард вцепился в него так крепко, как мог и рванул, что есть силы. Рукав все еще был на месте, но спина решила поздороваться резкой болью в пояснице, и Рихард громко и отчаянно выругался. В этот момент дверь открылась и в раздевалке появился Тилль со стопкой белых полотенец. «Помочь?» — Тилль поднял подбородок, молча указывая на рукав. Рихард послушно протянул руку. Злость, хоть и не улеглась, то значительно поутихла. Если он и хотел с кем-то находиться в одном помещении после концерта, то это с Тиллем. Тот говорил тихо или совсем молчал, устав от многочасового крика в микрофон. А еще в такие моменты он был воплощением пофигизма или, как предпочитал говорить Рихард, нордического спокойствия — ему становилось абсолютно плевать на происходящее. В таком состоянии он был способен на все, что угодно. Даже на то, чтобы разбить витрину магазина и украсть для них резиновых женщин… Тилль не стал тянуть рукав, а потихоньку скатал его вниз. После этого Рихард сразу же разделся до гола и обнаружил, что нижнее белье насквозь промокло. Тилль последовал его примеру — из его одежды тоже можно было выжимать литры пота — и они вместе вошли в душевые. Внутри был только Оливер. Где мотались Шнайдер, Флаке и Пауль, оставалось только догадываться. Впрочем, не то чтобы Рихарда это интересовало.***
Все повторялось и повторялось, и повторялось. Из порочного круга их тура нельзя было выбраться. Стадион, саундчек, концерт, душ, снятие макияжа, афтепати, отель, дорога, стадион, саундчек, концерт, душ, снятие макияжа… Рихард уже не помнил, что было в Барселоне, а что было в Ростоке. Чем отличался Копенгаген от Брюсселя? Или они еще не выступали в Брюсселе? Но был же еще один город на «Б»?.. Где же они были? Рихард не стал оставаться на вечеринке, потому что настроение у него было совсем не праздничное. После морально тяжелого концерта, все из их компании (и техники, и менеджеры, и звуковики, и операторы) синхронно приняли решение упиться в усмерть. Так что, когда Рихард вышел со стадиона, его провожали в стельку пьяный Том и немногим более трезвый Йонас. Он с трудом отмазался от них и пошел в сторону города, не поднимая головы, надеясь, что никто не будет приставать к нему. Впрочем, с возрастом Рихарда начали все меньше и меньше узнавать на улицах. Каждый день рождения добавлял ему сварливости и скруглял спину, как у старика. Из-за неправильной осанки походка стала тяжелой, и Рихард раздражался по всяким мелочам, вроде того, как много времени у него уходило на то, чтобы преодолеть стометровую дистанцию. Не удивительно, что к нему не подходили! Вот и все. Вот он и превратился в ворчливого, вредного и никому ненужного сумасшедшего Герра Круспе с соседней улицы, над которым будут смеяться дети со всей округи… Ах, если бы была возможность вечно быть молодым! Он шел так долго, что перед ним выросла Эйфелева Башня. Точно. Они были в Париже. Рихард огляделся по сторонам. Марсово поле не освещалось, как будто ничего не должно было отвлекать внимание от уродливой светящейся металлической фиговины, возведенной на берегу реки. Рихард устало опустился на траву и сгорбился. В такой темноте он мог рассмотреть лица тех, кто сидел в метре от него, не более. Вообще-то, Париж ему обычно нравился. Рихард чувствовал себя комфортно в изысканности и излишней роскоши окружающих зданий. В окружении классической архитектуры было легко представлять себя значимым и культурным человеком. Париж учил его этикету, утонченности, вежливости и всему тому, чего Рихарду так не хватало в детстве. Париж учил его любви. Ну и конечно, вокруг были одни парочки. Люди целовались друг с другом, держались за руки, фотографировались на фоне башни… Кто-то делал кому-то предложение. Широкие романтические жесты, наверняка, случались на Марсовом поле каждый день. Рихард и сам сделал предложение Карен под Эйфелевой башней, когда подножие еще не перекрыли. Была ли у них любовь или обсессия? А если все же обсессия, то был ли он когда-либо влюблен? Был ли он, в принципе, способен на любовь? Эйфелева башня заблестела, как только что купленная машина. Со всех сторон замелькали вспышки, кто-то начал целоваться. Рихард по привычке посмотрел направо. Рядом с ним никого не было. Зачем он, вообще, пришел сюда? Чтобы причинить себе еще большую боль? Он же и так страдал от одиночества! А где еще на Земле можно быть более одиноким, чем в полночь, перед Эйфелевой башней, без партнера? Н-е-ет. Пора было заканчивать бессмысленный парад жалости к себе. Рихард достал телефон из кармана. «Ты у себя?». «Да». «Давай накуримся?». «Давай». Рихард свернул диалоговое окно и вызвал такси.