***
Кто-то за его спиной свистнул. — Эй, красавчик! Рихард остановился в коридоре, ведущем к гримерным, повернулся на оклик и скрестил руки на груди. Тем не менее, на его губах тут же появилась улыбка. До чего же привлекательно Пауль выглядел в красном кожаном комбинезоне! Ну почему он отдавал предпочтение льняной безличной робе? — Что за непристойное поведение? — Рихард попытался его пожурить, но бросил это дело и толкнул дверь, ведущую в общую комнату. — Разве это непристойное? — Пауль посмеялся, заходя за ним и без страха приближаясь вплотную. — Я могу показать, что такое «непристойное», — он опустил ладони на ягодицы Рихарда и несколько раз сжал, прежде чем потянуться за медленным поцелуем. — МОИ ГЛАЗА! Дверь хлопнула. Их поцелуй прервался, не успев толком перерасти во что-то большее. Они с Паулем посмотрели на входную дверь. Та уже была закрыта, но возмущенные стоны из коридора подсказывали, что Флаке снова бродил по гримеркам перед концертом. — ПОЧЕМУ ПОСТОЯННО Я? — Что это с ним? — Рихард непонимающе посмотрел на Пауля. Тот скрестил руки на груди в защитной позе. — Только не говори, что ты не помнишь. — НЕ ХОДИ ТУДА! Дверь снова открылась. Вошел Шнайдер. Одна его ладонь лежала на глазах, а вторая была выставлена вперед. — Вы одеты? Прошу, скажите, что вы одеты? У Рихарда загорелась шея. Он посмотрел на Пауля, и потихоньку до него начало доходить. — Мы в одежде. — Шнайдер… — Что за шум? Вы уже начали и без меня? — Оливер пригнулся, когда проходил сквозь проем. — Я туда не зайду! — Флаке продолжал истерить в коридоре, — Я клянусь, Олли, они это специально подстраивают! — Что подстраивают? — голова Тилля появилась в проеме. Рихард с облегчением выдохнул. Хотя бы один из них был адекватным. — Мы ничего не подстраиваем, — сказал Пауль твердо. — Тьфу ты! А я думал, что в этот раз успею посмотреть, как вы отсасываете друг другу. — ТИЛЛЬ, РАДИ ВСЕГО СВЯТОГО! — взревел Флаке. Шнайдер опустил ладонь от глаз. — ААА! — он закричал, а потом так резко остановился, — А, и правда, одетые. — Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?! — Рихард попытался перекрыть их своим голосом. Все пять голов повернулись к нему. Тилль уже лежал на диване, Шнайдер хозяйничал у кофемашины, Олли подправлял макияж у зеркала с таким видом, как будто вся гримерка принадлежала ему, Пауль все еще осуждающе качал головой, а Флаке так и стоял в дверях, не решаясь пересечь порог гримерки, словно та была проклятой. Первым заговорил Оливер. — Мы зашли поговорить с вами. — Я ни с кем разговаривать не буду! — Флаке все еще был возмущен. — А я так и не смог придумать, как вас этим шантажировать, — Шнайдер полностью повернулся к ним с чашкой кофе в руках. — И я, — с сожалением, признал Олли. — И я, — Флаке присоединился к нему. — А я давно говорил, что дрочка все решает, — Тилль пожал плечами, подбрасывая подушку. — Отсос — не дрочка, — резонно заметил Шнайдер. — Отсос — дрочка ртом, — парировал Тилль. Рихард непонимающе посмотрел на Пауля и спросил одними губами: «Что происходит?». Краем глаза он заметил, как Тилль изображал «дрочку ртом», в попытке доказать Шнайдеру свою позицию. — Ты не запомнил свой праздничный минет? — брови Пауля поднялись высоко вверх. Рихард не мог сказать, был ли тот возмущен или веселился вместе с остальными, и его нервировала неспособность прочесть что-либо по лицу. — Ты взял у меня в рот? — уточнил он на всякий случай. Ему вспомнилось, как он затащил Пауля в кабинку туалета, чтобы зацеловать его. Пьяные поцелуи нельзя было спутать с чем-либо другим. Они были влажными, беспорядочными, с расслабленными и развратными языками… — Я же тебе сказал, что ты не запомнишь! — Да… Пауль, если твои минеты забывают, то тебе явно надо подтянуть свой скилл, — Шнайдер покивал с видом профессионала. — Мой скилл идеален, Шнайдер, спасибо, — отозвался Пауль с холодом. — А можно мы хотя бы один день не будем обсуждать кто, с кем и как трахается?! — взмолился Флаке. Они все заговорили одновременно: — Нет, — Тилль. — Нет, — Шнайдер. — Нет, — Оливер. — Нет, — Пауль. Рихард и Пауль удивленно переглянулись друг с другом. — Что? — Пауль пожал плечами. — Разговоры о сексе сближают. — Но это касается только нас с тобой. Тебе не кажется? — спросил Рихард, хотя в глубине души подозревал, что засовывать кота обратно в мешок было уже поздно. — Прекрасная мысль, Рихард, — сказал Флаке, — Почему она тебе не пришла в голову в том туалете? Рихард вдохнул и выдохнул, признавая свое поражение. — Кто видел, чем мы с Паулем занимались в кабинке? — спросил он, сдавшись. Шнайдер, Олли и Флаке втроем подняли руки. Тилль покачал головой. — Я не видел, но у меня богатое воображение, — его рука тоже взметнулась в воздух. Пауль засмеялся. Щеки Рихарда полыхнули. Почему Тилль ничего не сказал ему раньше?! — И ты помнишь, что они все видели? — Рихард повернулся обратно к Паулю. — Конечно, помню. Я же умею пить, — он ухмылялся. О, матерь Божья! Откуда, ну, откуда у Пауля была суперспособность перерабатывать алкоголь без каких-либо последствий для организма? — И кто еще видел? — Рихард прижал ладонь к своему лбу. Неужели все остальные помнили его первый минет от Пауля, а он — нет? — Никто не видел, — заверил Тилль, — я сразу отправил вас в отель. — О, а это я помню! — Рихард улыбнулся. Все в гримерке покачали головой, и даже Флаке выглядел почти осуждающе. Свет мигнул три раза: пришло время выдвигаться на сцену. На нижней площадке их поджидал сюрприз. Вместо пяти стопок текилы и шестой с лимонным соком, все шесть были безалкогольными. Рихард непонимающе посмотрел на всех, но, чем дольше они переглядывались друг с другом, тем больше он понимал. Звук стадиона вдруг стих, и все вокруг перестало иметь значение. Из шести организмов они стали одним, и Рихард понял, почему стопки были безалкогольными. — Чтоб ничего не забывать, — Тилль выставил свою рюмку в центр. — Давайте, парни, за веселье, — Шнайдер обнял Флаке за плечи одной рукой, и они оба заняли свои места в кругу. — Какие же вы придурки, — Оливер неодобрительно покачал головой, но и он не пропускал ни одного ритуала. Сердце Рихарда опалило огнем. Он любил такие моменты и жил ради них. Шесть стопок звякнули в воздухе, и они выпили свои порции лимонного сока. Тот обжигал губы едва ли не так же сильно, как текила. Все поморщились, и только Флаке выглядел как обычно. Впрочем, у него всегда было недовольное лицо. Зал был все тем же. В первых рядах стояли те же люди, что и днем ранее. Некоторых Рихард уже начал узнавать — так часто бывало, что за ними следовали в течение всего тура. Неужели они не уставали от огня и громкой музыки? Он сам уставал от этого! А ведь ему за это платили! Второй Парижский концерт был максимально не похож на первый. Рихарду в сердце будто встроили метроном. Все было четко, ровно, словно в него вселились и Олли, и Шнайдер… Несмотря на то, что произошло за кулисами до выступления, Флаке пребывал в прекрасном настроении и травил шутки одну за другой. Тилль тоже присоединился к общему веселью. Когда дошла очередь до «Чужака», он настолько осмелел, что остановился рядом с Рихардом и начал изображать оральный секс: что сверху, что снизу. В ушах раздался синхронный гогот Шнайдера и Олли. — Я придумал еще одну шутку! — сказал Флаке. Рихард мысленно застонал и попытался сохранить невозмутимое лицо. Это было тяжело, поскольку Пауль заразительно улыбался в ответ, глядя ему прямо в глаза. — Дай им доиграть, — попросил Олли, и его бас затих. Шнайдер тоже постепенно остановился, и стал напевать романтичную песенку, сбивая их с ритма. Рихард зыркнул на него и, не сдержавшись, засиял, как начищенный чайник. — Давай уже свою шутку, Флаке, — сказал Тилль устало. — Что делают три гетеросексуала и три квира в каменоломне? Рихард прикрыл глаза, его тело затряслось от сдерживаемого хохота. Он прижался лбом ко лбу Пауля. — Что? — спросил Тилль, хотя они все уже знали ответ. — Рамм-Штайн! Оливер засмеялся, как чайка или как великовозрастный пеликан, и Рихард закрутил головой в попытке сдержать хохот. Пауль, сияющий напротив, никак не помогал ему успокоиться. Их улыбки были настолько широкими, что губы просто не складывались в поцелуй. Рихард отступил назад, и Пауль согнулся пополам от смеха. Ну почему каждый их концерт не мог быть таким?!***
Из Парижа они уезжали с чувством выполненного долга. Рихарда все ещё преследовало иррациональное желание, чтобы вчерашний концерт был заключительным в туре, но он прекрасно знал, что впереди их ждали ещё два месяца скитаний по Европе. Забавно, что в его жизни были целые года, когда он мечтал путешествовать, видеть другие страны, слышать иностранные языки! А теперь он уставал от одной мысли о том, что впереди ждали бесконечные переезды, перелёты, а ещё — тоннель… Последний страшил Рихарда больше всего. Он бы с огромным удовольствием сел на их «Акуленка» и долетел до островов меньше чем за час. Но, нет, остальным (в особенности, Флаке), идея быть погруженными в негерметичный металлический контейнер в каменной трубе, вырытой под дном Ла-Манша, казалась прекрасной! Рихард вздрогнул от открывшейся перспективы и закинул беспокойство в будущее. Волноваться причин не было, поскольку дорога к Ганноверу не предполагала тоннелей. Но сердце в груди все равно взволнованно вздрагивало, стоило им заложить поворот. Чтоб его, это сердце! Чтоб его, этот мозг! Зачем они подкидывали ему беспокойство? Откуда в них возникал иррациональный страх? Почему не получалось сбросить его усилием воли? Или он, Рихард, на самом деле был слишком слабым? Безвольность так была похожа на него… Он часто обещал себе что-то, чего не мог выполнить. Например, если бы он был по-настоящему сильным, он бы смог слезть с кокаина самостоятельно… Рихард резко уронил телефон себе на живот и посмотрел по сторонам. Он полулежал на своей койке в автобусе на пути обратно в Германию. Над головой работал кондиционер, и ему в лицо попеременно дуло то холодным, то горячим воздухом. Пауль лежал на своем месте чуть подальше и играл в шарики на телефоне. Забавная и заедающая музыка на фоне повторялась и повторялась. Периодически Пауль либо расстроенно хлопал по бедру, либо вскидывал кулак вверх, подбадривая самого себя. Рихард с любопытством разглядывал его, думая о том, чтобы последовать примеру и скачать себе какую-нибудь игру, чтобы успокоиться. В конце концов, он просто решил избавиться от безумного количества оповещений из многочисленных чатов, в которых состоял. В одном из нерабочих, куда входили только они вшестером, обнаружилось засилье картинок от Оливера. На одной из них, черно-белой, Рихард узнал себя десятилетней давности: из давно ушедшего времени, когда у него была упругая грудь, и он всячески подчеркивал ее корсетами. Под фотографией было целое обсуждение того, как много времени он проводил перед зеркалом и эмодзи с высунутыми языками от Пауля. Флаке сыпал смеющимися смайликами в ответ. Тилль прислал старое фото из интервью. В кадре были Рихард и журналист, подпись гласила: «Кристофер Шнайдер». Не удержавшись, Рихард фыркнул. Он порылся в телефоне и нашел фото Шнайдера с их последней посиделки в пивном садике. Его лицо становилось красным, когда он выпивал, и блестело от пота, если кто-то использовал вспышку. Посмеиваясь, Рихард поделился его возмущенным пьяным лицом с остальными и подписал «Ричард Кроспе». Ему в ответ тут же понеслись смайлики от ребят. Пауль смешливо фыркнул. Рихард сложил телефон экраном на живот и посмотрел на него, ожидая комментария. Тот повернулся и взглядом спросил: «Что?» — Ты не о переписке? — Что? — Пауль выглядел искренне непонимающим, и тогда Рихард показал на свой телефон. — А, нет. Что там? — он уже открывал чат. Рихард не был уверен в том, какой реакции именно он ожидал. Уголки губ Пауля сложились вниз, и его лицо выразило: «Неплохо», а затем мелодия игры снова возобновилась. Рихард обновил чат, в надежде увидеть комментарий, и, когда его не последовало, решил переключиться на что-то ещё. Но отчего-то воспоминание о «Неплохо» врезалось в память. Пауль не был ни пренебрежительным, ни холодным, но Рихард продолжал облизывать его реакцию со всех сторон, как чешущуюся коросту, которую так и тянет сковырнуть и увидеть, потечет ли кровь или обойдется. До Ганновера доехали быстро, и приняли решение ужинать вшестером, в городе. Единение, возникшее за последнюю неделю, продолжало окружать их. Рихард впервые за долгое время почувствовал себя так, как раньше, когда они, совсем ещё зеленые, без песен, без идей, без представления о том, что их ждёт впереди, сутками торчали у Тилля. Они играли, прерываясь только на еду или иногда на разговоры, и репетировали, сочиняли, сводили записи… Было что-то необъяснимо волшебное, что случалось с каждым из них, когда они были все вместе, и не случалось, если отсутствовал хотя бы один. Они вкусно перекусили в небольшом ресторанчике на вокзальной площади, посмеялись над тем, что Пауль и Тилль, как самые стойкие, продолжали упрямо пить пиво в стремлении заспиртовать свои печени. Затем все начали мурчать старые шлягеры в попытке выстроить гармонию. С каждым годом выполнять этот трюк становилось все легче и легче. Рихард внезапно обнаружил, что за переживаниями о Пауле почти не проводил время в компании Шнайдера и Тилля, поэтому весь вечер держался их стороны стола. Шнайдер снова показывал фотографии своих мальчиков, а Рихард с Тиллем смотрели на них, будто на своих детей. Насколько же менялся их взгляд на отцовство, когда они могли увидеть его со стороны! То, как Шнайдер трясся над фотографиями, рождало в груди теплое чувство гордости и радости за друга, и вместе с ними лёгкое сожаление, что им уже не испытать в первый раз того, через что он проходил. Беременность жены, УЗИ, генетические скрины, роды, страх взять ребенка на руки, страх остаться с ним наедине, страх ванночки, усталость от постоянного плача, радость от первого узнавания, от смеха, от лепетания и бормотания… Шнайдеру только предстояло понять, что значило быть отцом и что делать, когда книжки, из-за которых думаешь, что станешь идеальным родителем, переставали помогать. Рихард снова вспомнил, как Макси поздравляла его с днем рождения, и то, чем закончился их разговор. В груди кольнуло и тем, что он мотался черт знает где, хотя явно был нужен своей семье, и тем, что он расплакался, как нюня, а Паулю пришлось возиться с ним. Никто не писал книги о том, что делать в таких ситуациях. Позже к стыду за слезы добавилась вина за то, что Рихард больше беспокоился о себе, а надо было волноваться о Макси и о ее чувствах. Так что, когда Тилль спросил у него: «Как твои девочки?», он ограничился однозначным: «Все хорошо», и не стал распространяться. «Все хорошо» было почти таким же, как и «неплохо» Пауля, которое продолжало лезть Рихарду в голову, чужеродное и иррациональное. Тот даже не произносил его вслух! Но его голос, почему-то все равно звучал в голове. Почему он так волновал? Рихард отделался от меланхолии ближе к ночи, когда они все разошлись по номерам. Пауль не дал ему сделать даже шаг в направлении спальни. Едва они оказались наедине, он прижал его лопатками к двери и опустился на колени. Все произошло так быстро, что Рихард не успел среагировать, но его штаны уже были спущены до щиколоток. Пауль лукаво посмотрел снизу вверх и сказал: «Надеюсь, этот ты запомнишь?», а после взял его член в рот. Все мысли тут же покинули сознание. Рихард окунулся в ощущение тепла и защищенности. Ему ни с кем не было так хорошо и уютно, как с Паулем. Неужели настоящий секс был именно таким? Рихард тянулся к нему и телом, и душой, и, даже после того, как они оба кончили, он не желал отстраняться. Вспомнить, каким именно был поцелуй перед сном, не получалось, потому что те слились в один продолжительный, долгий и влажный. Периодически они прерывались, шутили и смеялись, или, наоборот, просили друг у друга минутку перерыва, чтобы прийти в себя от накатывающих эмоций… А затем все начиналось по новой. Каждый раз, когда их губы соприкасались на секунду, та растягивалась едва ли не на долгие часы.***
Концерт в Ганновере был одним из тех, который не суждено было запомнить. Организаторы выполнили все требования, техники работали рутинно, сильных проблем со звуком не было. Прежние шероховатости в исполнении оставались, и они, как всегда, заставляли Рихарда морщиться. Он снова пытался не думать: «Я бы сыграл ровнее», когда зазвучала «Кукла», потому что они уже ругались с Паулем насчет соло во время репетиций. Но большую часть концерта в голову лезли размышления вроде того, чем ужинать после концерта. И, хоть с Рихарда по-прежнему текло, пот шел по большей части из-за огня, а не из-за долгой работы. Он успел покурить за сценой и поэтому на «Чужаке» некоторое время раздумывал: целовать Пауля или нет? Не отвернется же он при многотысячной толпе? Он не отвернулся. Они поцеловались по-привычному, обыденно, как бы между прочим, поскольку голова Рихарда была занята совсем другим. Когда их выступление подошло к концу, они, уже чистые, собрались в гримерной, чтобы предупредить друг друга о том, кто и куда направлялся. Еще утром к Флаке приехали Йенни и Мими, поэтому тот весь концерт дергался более нервно, чем обычно — настолько ему не терпелось уйти со сцены. Шнайдер, Олли и Тилль звали выпить, а Пауль едва ли не звенел. Рихард мог с закрытыми глазами сказать, что его так и тянуло танцевать. — Я, наверное, в отель вернусь сегодня. — Нуууу…. — ребята затянули в один голос. Рихард скрестил руки на груди. — Хочу поговорить с девочками в спокойной обстановке. Лица ребят смягчились, и они не стали подстегивать его. В груди засела неприятная мысль о том, что Пауль мог разболтать остальным о том, что произошло в Париже. Хотя ничего постыдного в том, чтобы плакать над пением маленькой дочки не было, Рихард все равно предпочитал, чтобы о его слабости знало как можно меньше людей. — Ладно, — сказал Тилль, — Но если вдруг надумаешь, то звони Олли. Он всегда торчит носом в телефоне. — Эй! — Оливер шлепнул его по плечу, и тот запоздало замахнулся в ответ. Взгляд Рихарда метался между ними двумя, но тут же сфокусировался на Пауле, который вырос прямо перед ним из ниоткуда. Он накрыл его руки своими и внимательно посмотрел в глаза: — Ты точно не хочешь с нами? Потанцуем… Ему было приятно, что Пауль подошел к нему отдельно, даже несмотря на то, что Тилль на заднем плане изобразил рвоту под пакостное хихикание Шнайдера и Олли. — Я не танцую, Пауль, ты же знаешь, — повторил Рихард, наверное, в тысячный раз. Пауль ухмыльнулся. — Не знаю. На твой день рождения ты неплохо отжигал, — он едва ли не урчал от собственного довольства. Рихард не сдержал улыбки, но все же покачал головой: — Я не люблю шумные вечеринки. — Ну, хорошо, — Пауль несколько раз сжал его руки в поддержке, но не оставил до конца идею завлечь: — Хотя мне кажется, тебе бы не помешало развеяться. Рихард выдохнул через нос. Не успел он и слова сказать, как Пауль затараторил: — Все-все-все. Я тебя услышал. Но если вдруг захочешь присоединиться, звони. Я буду рад, — он сжал его ладонь напоследок, и так их пути разошлись. Достав телефон из кармана, Рихард устало побрел к черному выходу. Самокрутка лежала у него за ухом, но курить не хотелось. Он немного беспорядочно крутил телефон в ладони, борясь с собственным страхом набрать Марго, и снова услышать разочарование в голосе Макси. Или в голосах их обеих. В конце концов, оказавшись на улице, он проверил маршрут до отеля — тот находился на другой стороне озера — и решил идти пешком по тускло освещенной набережной. Марго быстро ответила на его звонок. — Ого, как у вас темно, — сказала она вместо приветствия. — Сейчас… Погоди… — Рихард попытался поиграть с настройками экрана, чтобы подсветить свое лицо. Он прибавил яркости и сощурился от света. Тогда Марго сообщила ему: — Ты ужасно выглядишь. Рихард поджал губы. Он и сам видел синяки, которых в начале тура еще не было. — Сплю не очень хорошо, — не стал скрывать он. — М… Они молчали довольно долго. Рихард понятия не имел, о чем говорить на отвлеченные темы. А поднять главную так и не решался. — Марго… — Может, ты… Они заговорили одновременно и вместе замолчали. — Прости, ты первый, — позвала Марго. — Нет, давай ты, — Рихард едва ли не взмолился. — Может, ты в спа сходишь? От удивления он даже замер на месте. Улыбка непонимания сделала тщетную попытку растянуть его лицо, и тогда Рихард понял, насколько восковым оно было. — Почему ты это говоришь? — Тебе нравится спа, — Марго пожала плечами, — заодно поможет расслабиться. Ты сам говорил, как туры могут выматывать. Рихард рассеянно кивнул. Она продолжила: — Ты же потом неделями отойти не можешь. Играть в режиме двадцать четыре на семь, конечно, приятно, но иногда надо чередовать с чем-то, что не приелось. Когда ты последний раз был в спа? Он вспомнил неуклюжую попытку принять ванну в одиночестве. — Я пытался принять ванную, — сказал он с каменным лицом. — Нет-нет-нет. Надо настоящее спа. С массажем, расслабляющими ванночками для рук и ног, масками для лица и уходом за волос. Чтобы прям полный комплект. — ее изображение и впрямь пропало с экрана, но голос все равно раздавался. — Вы же в Ганновере, да? В Ганновере, — она сама ответила на свой вопрос, как будто имела под рукой их расписание. Даже у него его не было. — Отель как всегда? — уточнила Марго. Рихард тяжело вздохнул. — Да, как всегда, — ответил он, смирившись с судьбой. Ему нравилось спа. Его настроение странным образом улучшалось, если он ухаживал за собой. Он внезапно вспомнил, как парни смеялись в чате над его привычкой вертеться у зеркала. Уж им не обязательно было знать, где он проводил свободное время. Пока Марго предлагала ему разные варианты, Рихард успел дойти до отеля. Он заказал ужин в номер, поставил телефон на маленький журнальный столик в общей комнате и взял гитару в руки. Те сами пробежались по минорной гармонии — она всегда давалась ему легче после того, как он зазубрил ее в Высшей школе. — Да… Спа тебе точно не помешает, Риш, — прокомментировала она его настрой. Рихард посмеялся. — Оно все само. После того, как они остановились на массаже, лечебном душе и уходом за ногтями и кожей лица, Марго обратно появилась на экране: — Я все забронировала. Завтра расскажешь, как все пройдет. — Да схожу я, схожу, — покивал он обреченно. Пальцы продолжили перебирать струны. — О, эту я знаю! Рихард склонил голову на бок, чуть нахмурившись. Никакой особой песни он не играл. Камера Марго затряслась, и она выудила из-под подушек дивана укулеле, которую Рихард купил Макси перед отъездом. Она сыграла несколько аккордов, но те звучали отвратительно нестройно. — Я же только вчера ей настраивала… Рихард резко выпрямился прежде, чем успел до конца обдумать мысль. Макси недавно играла с его гитарой? Выходит, она не так сильно была разочарована в нем?.. Его пробрало теплом изнутри. Он заерзал на диване и забрался на него полностью, поджимая ноги. Улыбка, пусть и маленькая, растопила его восковую маску. Марго продолжила бренчать мелодию, которая была отдаленно похожа на его переборы. — Я не загадывал никакой песни, — признался он. — Ну и ладно. Тогда я загадаю. Так они начали перекидываться отрывками из популярных песен, до тех пор пока Рихард не начал жульничать, подкидывая Баха в проигрыши Металлики. Марго довольно быстро раскусила его задумку и все пыталась подловить, а затем посмотрела на кого-то за камерой. Рихард продолжил перебирать струны, хотя сердце взволновано подскочило к горлу. Конечно, он понимал, на кого смотрела Марго. Макси не спешила появляться в кадре, и Рихард потихоньку начал думать о том, что произойдет, если она, в принципе, не захочет показываться ему. Сразу же в голову пришла идея попытаться выманить ее какой-то песней. И почему он не знал ни одной заглавной темы из ее мультфильмов?! С другой стороны… Ему и не нужно было их знать! — В «Угадайку» с папой играем…. — было слышно только голос Марго. — Хочешь с нами? Макси ей что-то отвечала, а Рихард судорожно гуглил название того мультика про шпиона-голубя, о котором Макси рассказывала ему пару недель назад, надеясь, что умные люди написали правильные ноты. Ни перед одним выступлением — ни в школе, ни на сцене — волнение не было настолько сильным. Его руки тряслись, но он играл с тремором и пострашнее. Сыграв несколько тактов, Рихард вернул звонок на экран, надеясь, что запомнил с листа достаточно, чтобы продолжить бренчать. Макси появилась в кадре, но не смотрела в его сторону, а сидела в углу дивана, теребя какую-то из своих игрушек. Марго выглядела едва ли не такой же переживающей, каким Рихард чувствовал себя. — Правила, как обычно, Макси, — напомнила Марго, пытаясь и увлечь, и не передавить, — папа играет, мы угадываем. А потом наоборот. Рихард сказал негромко: — Против вас двоих я точно проиграю. Назойливая песенка шла уже по десятому кругу, и он успел выучить ее наизусть. Пальцы летали по грифу уже на автомате, но Рихард не останавливался, выстраивая гармонию выше или ниже, для разнообразия. — Я не узнаю эту… — Марго нахмурилась. Он не мог сказать, лукавила она или нет. — Это «Камуфляж и шпионаж», — Макси все еще не смотрела на него, но, когда Рихард услышал ее голос, у него с души словно свалился не камень, а целая гора размером с весь Альпийский хребет. Вечер потихоньку продолжался. Рихард и Марго продолжили перекидываться песнями, иногда жульничая — вроде мэшапов Бейонсе и Кисс — а иногда переоткрывая и без того известные сходства, как, например, у Пинк Флойд и Депеш Мод. Макси не превратилась сразу же в абсолютно счастливую дочку с обложки журнала про мебель для дома. Но, по-крайней мере, она продолжала сидеть рядом с Марго и даже иногда что-то говорила, угадывала или подсказывала, пока они играли. Через непродолжительное время в дверь номера постучали. Рихард убрал гитару и взял телефон в руки, поднимаясь с дивана. — А куда ты идешь? — тут же спросила Макси. Она звучала настороженно. — Я после работы еще не ужинал, мышонок, — пояснил Рихард, замерев на одном месте. — Мне принесли еду. — А. Его сердце упало вниз. Ну, нет! Он не был готов пережить это снова. Все же так хорошо начиналось! — Макси, хочешь, поужинаем вместе с папой? — Марго подхватила его, и он боялся даже дышать, чтобы не пропустить ответ. — Да, давай, — Макси отозвалась с энтузиазмом. Рихард почувствовал, будто у него за спиной распустились крылья. Ужинали втроем, как и раньше. Макси периодически забирала телефон Марго в руки и показывала ему свою тарелку, а Рихард — свою. Он никогда раньше и не замечал, насколько важными были мелочи вроде того, сколько у них было фрикаделек на тарелке, или чем они предпочитали есть: ложкой или вилкой. Но почему-то знание мельчайших деталей имело большое значение для него. Они прощались долго, и то, только потому что Рихард не смог вовремя скрыть зевоту. Ему не хотелось терять тех минут, что он мог провести рядом с Макси хотя бы по телефону. Он держался изо всех сил, пока та сама не сказала ему: — Сон — самая важная часть дня, — ее лицо занимало весь экран, а интонация Марго в тонком голосе была настолько очевидной, что Рихард засмеялся. — Ты права, мышонок. Тогда я пойду спать, — он послушно кивнул. — Я тогда тоже пойду. Пораньше! Рихард крепче стиснул телефон в руках. Он так много мог сделать через изображение на экране! И в то же время ему было недоступно элементарное: одно объятие перед сном. — Ты у меня умница, — он надеялся, что тоска во взгляде разбавлялась безграничной любовью, — тогда, спокойной ночи? — Спокойной ночи, пап. Я тебя люблю, — а потом Макси, поцеловала экран. Рихард понял, что точно не сможет уснуть спокойно. — Я тоже тебя люблю, мышонок, — ответил он абсолютно искренне и поцеловал телефон в ответ. С Марго они прощались слегка скомкано, но только потому что не могли сказать вслух того, что хотелось обсудить. Рихард мог увидеть собственное облегчение на ее лице, и от этого эмоции удваивались. Было еще рано говорить о том, что они пережили кризис расставания, но, по-крайней мере, ситуация уже не была непоправимой. Рихард ложился в кровать с воодушевлением, пребывая совсем в другом настроении, с которым начинал день. Он быстро проверил чаты перед сном. Пауль прислал несколько локаций. Очевидно, парни дорвались до паб кроула, и сменили уже седьмое заведение. Рихарду было искренне любопытно, насколько свежими остальные будут на следующий день. Существовал ли предел их пьянству? Потом Рихард открыл чат с Марго и написал: «Ну, было не так страшно, да?», потому что все еще не мог отойти от того, как много всего произошло за вечер. Ему хотелось обсудить с кем-то, кто бы понимал, и кто не был занят. Спустя какое-то время Марго ответила: «Совсем неплохо». Это было уже совершенно другое «неплохо». Рихард улыбнулся и убрал телефон на тумбочку.