Бочка яда и ложка но-шпы

— Разумовский! Забыв обо всех правилах приличия, я без стука распахиваю дверь в комнату, где этот потенциально опасный для общества и меня субъект творит свои черные дела. Удивленные взгляды обоих присутствующих тут же обращаются ко мне. Олег застывает, не донеся до рта кружку, Сергей, как обычно скрючившийся на своем стуле, настороженно выпрямляется. Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. Но какое тут к черту спокойствие?! — Когда ты говорил, что поможешь мне с делом о разводе, то забыл уточнить, что просто пошлешь к моему бывшему мужу своих головорезов! — А, вот ты о чем, — говорит Разумовский и облегченно откидывается назад. Ну как?! Как один человек может быть таким раздражающим?! — Там был только один головорез, — продолжает он и указывает в сторону Олега, который салютует мне кружкой. — И я сделал не только это. Можешь не волноваться, дело не закроют, и никакие попытки второй стороны его саботировать не помогут. Благодарить меня сейчас или потом — это уже на твое усмотрение. Он широко улыбается и разворачивается обратно к своим экранам. Я неверяще смотрю на Олега, тот пожимает плечами. Не выдерживаю и громко захлопываю дверь позади себя, выпалив: — Да что с ним не так?! — У тебя вечер свободен? — уточняет Волков. — Потому что ответ на твой вопрос займет немало времени. — Я все еще здесь, если что, — недовольно напоминает о себе Разумовский. — Мои вечера теперь всегда свободны, — ядовито напоминаю, зыркнув в сторону кресла. — И принадлежат мертвому террористу и его сообщнику-головорезу! Волков усмехается и хлопает по спинке кресла. — Серый, держу пари, это самое романтичное, что ты когда-либо от девушек слышал, а? — Очень смешно, — бурчит Разумовский, сердито стуча по клавишам. — И я не стремился сильно напугать твоего бывшего мужа, — добавляет Олег, виновато глянув на меня. — Он просто очень… впечатлительный. — Трусливый, — мрачно поправляет Сергей, удостоившись опаляющего взгляда с моей стороны. Сидя спиной ко мне, он, конечно, этого не видит. — Вообще не понимаю, что ты в нем нашла. — Так тебя же рядом не было, пришлось брать, что дают, — парирую я, закатив глаза. Гордость не позволяет открыто признать, что сама не понимаю, на кой мне нужно было ввязываться в этот брак, игнорируя не просто звоночки, а гром колоколов. — Ладно, просто, пожалуйста, давайте впредь обойдемся без угроз и прочего. — Не знаю, твоей сестре понравилась моя идея, судя по всему, — горделиво отзывается Разумовский. Еще бы. Само собой, Полина не знала всех подробностей, но в красках расписала, какую истерику устроил в ее офисе Андрей. Вопил, что запугивания и угрозы просто так не оставит, и нечего к нему всяких бандитов посылать, страху нагонять. Полина напряглась сначала, однако никаких действий за всем этим не последовало, наоборот. Андрей притих и больше не достает ее. Сестра говорит, что у него на работе еще куча проблем навалилась. Надеюсь, что Разумовский не приложил к этому руку, и… Минуточку. — Ты что, до сих пор прослушиваешь каждый мой телефонный разговор? — вкрадчиво уточняю, подходя к его креслу. — Конечно, — отвечает он, да еще и так удивленно, будто глупее вопроса не бывает. — Я должен знать, что ты нас не выдашь. Ничего личного. — Ты охренел? — ласково интересуюсь, опасаясь вот-вот сорваться на визг разъяренного сыча. — Можно мне хотя бы немного личного пространства? — Можно было бы, если б ты находилась здесь по своей воле, — говорит Разумовский. — Простая предосторожность. — Ты!.. — К тому же, скоро ты сможешь вернуться домой, — продолжает он, перебивая. Услышав заветную фразу, замолкаю. Сергей указывает на экраны. — Вот здесь вся информация о людях, которые так хотят мне нагадить твоей смертью. Я перестаю нависать над креслом и выпрямляюсь, обвожу взглядом по очереди несколько мониторов. Придвинувшись, вчитываюсь в скан чьего-то трудового договора, а потом и личные данные просматриваю. Здесь несколько структурированных анкет, под каждой дополнительно идут пометки, видимо, от самого Разумовского. Кто и чем занимается, кто кого и когда кинул, огромный перечень незаконной деятельности, начиная от торговли наркотиками и заканчивая заказными убийствами. — С ума сойти, — бормочу я, взглядом перебегая с одного экрана на другой. — Это же… Ты что, взломал базы данных полиции? — У полиции и половины нет, — хмыкает Сергей. — Я все собрал по кусочкам. Теперь понятно, почему большую часть времени он оправдывает звание ожившего мертвеца. Да тут колоссальная работа была проделана! А если вспомнить, что ни одной строчки из этого всего нет в свободном доступе, то прямо аплодировать хочется, стоя. — Это потрясающе, — заключаю, отрываясь от экранов. Разумовский бросает на меня настороженный взгляд. — Нет, серьезно, вне всяких похвал. Я думала, что такое только в кино для острастки рисуют. — В кино многое упускают, — говорит Сергей и смотрит на клавиатуру. — Недосып, мешки под глазами и попытки расшибить лоб об дверной косяк, — согласно кивает Олег и ставит кружку на стол. — А, еще коньки. — Какие коньки? — удивленно спрашиваю я. — Отброшенные от переутомления. — Да ну тебя. Ты прав, наверное, но он действительно молодец, не ругай его. Гениям положены скидки. А что мы теперь со всем этим делать будем? Я смотрю на Сергея, который сгорбился в своем кресле и быстро печатает какие-то команды. Удивительно, но даже не лопается от самодовольства, наоборот выглядит растерянным, даже немного смущенным. Поворачиваюсь к Олегу и успеваю заметить, как он улыбается, прежде чем поднести ко рту кружку. Подозрительно прищуриваюсь. Что происходит? Почему у меня такое чувство, будто я поддалась на какую-то уловку, причем не от Разумовского на сей раз? — Мы с Олегом займемся этими людьми, — говорит Сергей, прокашлявшись. — Обычная банда, просто главарь считает себя умным. Наверно, чем-то я ему насолил. Чем-то? Думаю, что у половины Питера поводов для мести Разумовскому более, чем достаточно. Другое дело, что все считают его мертвым, кроме одного человека. Как раз того, что смотрит на нас сейчас с фотографии. Аркадий Иванович Колесников. Чем-то напоминает пресловутого «нового русского». Темные волосы зализаны назад, на шее золотая цепь. При этом сам мужчина вполне симпатичный, я бы даже назвала его привлекательным, если бы он не стоял за покушением на мою жизнь. Увы, такое нельзя простить даже за серые глаза и волевой подбородок. — Полагаю, все это просто переплетение случайностей, — говорит Сергей и указывает на экран. — Или он сам или кто-то из его приближенных были на выставке и видели нас с тобой. — И узнали тебя, — добавляет Олег, кивнув. — Почему тогда об этом не трубят новостные каналы? — спрашиваю я, присев на свободный стул. — Потому что для Колесникова это было бы бессмысленно. Он добьется в криминальных кругах гораздо большего, если убьет меня лично или возьмет в заложники. — Сергей разводит руками и усмехается. — Думаю, я могу считаться ценным трофеем. — Твоя голова уж точно, — соглашаюсь, фыркнув. — Или так. Твоей смертью он хочет меня выманить, решив, что мы с тобой близки. — А можно с ним поговорить? Я в подробностях ему объясню его ошибку. — Ma petite, ты ранишь меня в самое сердце, — вздыхает Разумовский с притворной грустью. — По крайней мере, мы убедились, что оно у тебя есть. И что означает это прозвище? Ты так ко мне обращаешься уже неделю. Сергей пожимает плечами и улыбается, а я гадаю, как судьба так повернулась, что отпетому маньяку досталось столько очарования. Едва поймав себя на мысли о том, что начинаю считать этого шизика очаровательным, чудом удерживаюсь от пощечины. Себе же. Нет, никуда не годится. Нужно побыстрее заканчивать цирк, стокгольмский синдром — очень непредсказуемая штука. Я читала на всякий случай, чтобы не попасться. — Значит, теперь ты передашь информацию в полицию? — спрашиваю, вынырнув из мыслей. Сергей с Олегом переглядываются, после чего смотрят на меня. Мне же хочется пощупать плечо, потому что для такого удивления там явно должна была вырасти вторая голова. — Не совсем, — говорит Волков и добродушно улыбается. — Мы сами разберемся. — Сами? Что… Вы что, убить их собрались?! От пришедшей на ум идеи я даже вскакиваю, по очереди оглядываю одного и второго. — А что еще ты предлагаешь делать с ними? — интересуется Разумовский и тоже встает. — Я не могу передать сведения полиции, потому что тогда к ним в руки попадет информация обо мне. И перед тем, как ты будешь рассказывать о ценности человеческой жизни, ma petite, позволь сообщить: Колесников и его банда не святые, они тоже немало народу положили. Я сделаю городу одолжение. — Какое еще одолжение?! — негодующе восклицаю, всплеснув руками. — Тебе никогда не говорили, что если убьешь убийцу, то меньше убийц в мире не станет?! — Говорили. И у меня есть отличный ответ. Разумовский подходит ко мне, а я краем глаза замечаю, как Олег весь подбирается и тоже шагает вперед. Подняв голову, сердито смотрю в красивые, но такие бесячие синие глаза. Сергей наклоняется и возмутительно спокойно заявляет: — Убийц в мире станет меньше, дорогая Ася, если я убью сразу двадцать. Напоминаю, что сейчас речь идет о твоей жизни, я-то и так мертвец. Поэтому не учи меня, как решать проблемы, мне плевать на твое одобрение. Он резко разворачивается и выходит из серверной, даже напоследок дверью хлопает. Я стою с открытым ртом, не в силах скрыть ошарашенность от этой его уверенности в своей правоте и безнаказанности. Тряхнув головой, поворачиваюсь к Олегу и обессиленно спрашиваю: — Да что с ним не так? Нельзя же просто взять и… убить кого-то. — Не обращай внимания, — советует Волков. — Мы разберемся с этим. Крайние меры только в крайнем случае. — И какова вероятность, что случай окажется крайним? Олег смотрит на закрытую дверь, морщится и трет плечо. — Я присмотрю за ним, — наконец говорит он.

***

Минут десять я честно обдумываю мысль о том, чтобы позвонить в полицию. Вот только какой в этом смысл? Как минимум, мне не поверят, но даже не это главное. Сейчас Разумовский со своей защитой — единственное, что удерживает пулю от моего лба, надо быть дурой, чтобы не признать очевидное. Как и то, что полиция найдет во всем этом гораздо более интересные цели, а меня попросту грохнут, пока они будут с вилами гоняться за Разумовским. Да и не хотелось бы все-таки с ним так по-свински поступать… Стоп. Никаких «да и». Не забываем, с кем мы тут под одной крышей живем. Так и не решившись никуда звонить, я беру новые кисточки и отправляюсь на веранду, куда недавно перетащила мольберт, краски и кое-что из сопутствующего. Вечно зависать в комнате не особо хочется, все-таки иногда нужно сменить обстановку для творчества. Места в этом особняке хоть отбавляй, но желания шариться по забытым помещениям нет. Пыль, паутина, призраки, крысы? Вполне возможно. Вряд ли, конечно, но чем черт не шутит. До сих пор не могу понять, зачем Разумовскому такой огромный особняк, если он его толком и не использует. Я двигаю стул к мольберту и, вооружившись палитрой и кистью, примериваюсь к незавершенной картине. Раз Сергей уже нашел злоумышленников, то есть возможность, что на выставку в Москве я все-таки попаду. Может, даже представлю там совсем новую работу, а не только те, что заявлены. Надеюсь, что не посмертно. А, ну да, мне же обещали шантаж или подкуп, так что живем. Я делаю слишком резкое движение кистью, в результате чего мазок получается шире, чем планировалось. Блин. Вот так сидеть и думать о возвращении к привычной жизни, зная, что для этого людям придется умереть? Паршивое ощущение. Нет, ну он же на самом деле их не убьет? Он должен понимать, что… Да ясное дело, что Разумовскому все равно. Достаточно вбить в поисковик его имя и фамилию. Олег говорил, что присмотрит за ним, но что-то не сильно у него получилось, когда по всему городу гремели взрывы. Или они тогда были порознь? Оба тему старательно избегают, а я не настолько овца, чтобы настаивать. — Если ты так крадешься, то попробуй еще раз, — советую, боковым зрением заметив разноцветное мельтешение у двери. — Это мой дом, — напоминает Сергей. — Мне не обязательно подкрадываться к тебе. Я опускаю кисть и поворачиваюсь к нему. Разумовский проходит на веранду, останавливается возле окна, заставляя меня поневоле засмотреться на то, как свет заходящего солнца играет в рыжих волосах. Темная рубашка с белыми аляпистыми цветами вовсе не кажется неуместной и странной, наоборот. Ему идет. Я привыкла, что в моей среде обитания мужчины моут одеваться во все цвета и сочетания радуги, но в обычной реальности чаще видела более консервативный выбор. Сергей явно забивает болт на какие-либо рамки, и мне это в нем нравится. В очередной раз поражаюсь, насколько жизнь несправедлива. При других обстоятельствах бы… — Не против? — спрашивает Разумовский, указав на мольберт. — Смотри, — киваю, немного отодвинув стул в сторону. Вообще-то, я не очень люблю показывать незавершенные работы, но сейчас никакого негатива не испытываю. В конце концов, мы действительно в одной лодке, а это чудище компьютерное мониторит даже мои звонки. Вряд ли между нами остались тайны. По крайней мере, с одной стороны. — Красиво, — резюмирует Сергей, внимательно осмотрев холст. — Спасибо, — отзываюсь я, исподтишка наблюдая. И поэтому замечаю быстрый заинтересованный взгляд, направленный на палитру, которую все еще держу в руке. Хм. Обычно я так не делаю, но тут почему-то не могу удержаться. — Присоединишься? — говорю я и протягиваю ему кисть. Сергей растерянно смотрит сначала на меня, потом на картину и обратно. Медленно качает головой. — Сомневаюсь, что наше видение совпадает, ma petite. — Ну и пусть. Давай, я же вижу, что хочется. Он вздергивает подбородок и складывает руки на груди, явно собирается сказать какую-нибудь надменную гадость. Не дожидаясь этого, цепляю его за мизинец и тяну, чтобы вытащить из этой позы, напоминающей защитную раковину. Как ни странно, но Сергей поддается и смотрит, как я вкладываю чистую кисть ему в ладонь. — Используешь эту палитру или новую смешаем? — уточняю, подвинув стул еще немного, и сама встаю. — Эту, — растерянно отзывается Разумовский. Получив ответ, ее я и протягиваю ему, после чего собираюсь отойти. — Ты куда? — тут же спрашивает Сергей. — Просто мешать не хочу. — И так не мешаешь, — вполголоса бросает он и отворачивается к холсту. Поднимает руку с кистью, разглядывает предложенную палитру, но так и не пробует ничего сделать. Я растерянно наблюдаю за ним и уже начинаю жалеть о том, что вообще предложила. Похоже, ему, мягко говоря, некомфортно. — Плохая была идея? — осторожно спрашиваю и вновь подхожу к мольберту. — Не совсем, — бормочет Сергей. — Просто… Давно не занимался ничем таким. Я держу шутку про отсутствие свободного времени из-за маньячных дел при себе. Было бы, наверно, жестоко ее сейчас озвучивать. Мне так кажется. Вместо попыток юморить, беру вторую кисть из банки и окунаю ее в краску, не потрудившись даже забрать у Разумовского палитру. Окинув холст взглядом, начинаю с другого края и больше не задаю никаких вопросов. Захочет — останется, нет — и суда нет. Краем глаза наблюдаю, как он осторожно касается кончиком кисти синей краски и подносит руку к картине. Опускаю голову, чтобы скрыть улыбку, когда вижу первые мазки на той стороне холста. Поначалу мы не нарушаем установившуюся тишину, но надолго Разумовского не хватает, и он спрашивает, почему именно абстракционизм, а получив ответ, вновь подает голос и интересуется, что именно я изображаю. Потому что вряд ли наши мысли совпали. И вообще, вон в том углу линии слишком темные. Мрачно глянув на него, делаю их еще темнее. — Да нет же, — картинно закатывает глаза Сергей и вручает мне палитру, а затем пытается показать, что именно имеет в виду. — Они такие и должны быть, — упрямо заявляю, не желая сдаваться. — Посмотри на это с моей перспективы, — машет рукой он и даже не замечает, что уже умудрился вымазать щеку краской. Демонстративно поднимаю голову и встаю на носочки. Разумовский страдальчески вздыхает, шагает куда-то вбок. Я испуганно ойкаю, когда он обхватывает мою руку своей поверх кисти и уводит уже начатую линию в сторону, а потом закрашивает новую. Другая ладонь ложится мне на плечо, видимо, чтобы равновесие держать. Я же застываю. То ли от страха, то ли от неожиданности. Что это за оккупация такая? Уже мысленно настраиваю себя на бунт, но присматриваюсь к тому, что у нас получается. Ладно, мятеж отложен. Я перестаю вжимать голову в плечи, стараюсь встать ровно и не выглядеть так, будто мне в загривок гадюка вцепилась, расслабляю руку, которая держит кисть. — Видишь? — интересуется Разумовский, не отрываясь от картины. — Предположим, — бормочу я. Не знаю, как с его стороны, а с моей ситуация до предела неловкая, но теперь его предложение выглядит действительно стоящим. Рука Сергея вдруг замирает, как и весь он, даже дышать перестает. Я это отлично чувствую, потому что в творческом порыве Разумовский, видимо, сам не заметил, как вплотную прижался грудью к моей спине. Сергей отодвигается и встает на свое место, бубня про то, что теперь-то мне должно быть понятно, что он был прав. Мне-то понятно. Я повожу плечами от внезапной дрожи и возвращаю ему палитру. Спине теперь как-то холодно, а тонкие ноты парфюма, отдающие цитрусами и чем-то морским, кажется, въелись и в мою одежду. Кожа на руке покалывает там, где касались чужие пальцы. Внезапная пустота ощущается даже в воздухе. О, нет. Нет и нет. Первое, что сделаю, когда все это закончится, — пойду в какой-нибудь бар, где кого-нибудь подцеплю. Может, даже на свидание схожу, заведу легкий роман, ни к чему не обязывающий. Мне явно слишком сильно не хватает мужского внимания, раз подобная реакция появляется на того, кто буквально утром сообщал о своих намерениях крошить людей в капусту. Нет и нет. — У меня есть пара идей, как достать Колесникова и не марать руки, — говорит Сергей, вновь взявшись за палитру. Он чокнутый, напоминаю я себе. Окстись, женщина. Это вот этот вот человек устраивал теракты и резню. Не было злого брата близнеца, и демоны в него не вселялись. Вот он это был, никто другой. — Зачем? — прохладно спрашиваю, не отрывая взгляда от холста. — Можешь мне не верить, ma petite, но убийства — это не все мои методы. Не совсем и не всегда. Чокнутый. Слышишь, Ася? На всю голову поехавший. Абсолютно. — Ты же понимаешь, как это звучит? — интересуюсь я. — После всего, что было. — Понимаю, — кивает он, опустив взгляд. — Поверь мне, понимаю. Как и то, что никто в здравом уме мне не поверит, а объяснять я не готов. Да и не собираюсь, незачем. — Наверно, — тихо говорю и делаю самую огромную ошибку в своей жизни. Отрываю взгляд от холста и смотрю на Сергея, вижу нахмуренный лоб, поджатые губы, синие глаза, что направлены даже не на картину, а на пустоту перед ней, руку, которая давит на кисть, образуя некрасивую черную кляксу на чистой поверхности в углу. Чокнутый, говорю я себе, тот самый чокнутый из новостей. Не нужно, совсем не нужно, все скоро закончится, и про странные ощущения в груди я буду вспоминать, будто это был страшный сон. Так не должно быть, не бывает. Я взрослый адекватный человек, я не романтизирую злодеев и не стремлюсь познать темную и сложную душу, а в «Сумерках» выбрала бы Джейкоба. Сунув свою кисточку в банку, думаю о том, что преодолеть расстояние до двери будет легко и быстро, и так и надо сделать. Вместо этого осторожно забираю из рук Сергея палитру и втискиваюсь между ним и холстом. Беру его руку так, как ранее он делал с моей, и перемещаю слегка вбок. За мягким синтетическим ворсом тянется черная краска. Этим мазком я буквально перечеркиваю свои остатки здравого смысла и сама не могу дать объяснения собственным действиям. Я не понимаю, что мною движет, зачем шагаю навстречу человеку, от которого нужно держаться подальше, который адски раздражает своей беспринципностью, пугает прошлыми поступками. Было бы просто списать все на жалость, но отчего-то не получается. — Выглядит странно, — говорю я и подталкиваю одеревеневшую руку уже в другую сторону. — Хотя, знаешь, у меня есть мысль, как все исправить. — На шедевр вряд ли потянет, — тихо заявляет Сергей. — Но давай, ma petite, действуй.