Искры и камень. Сборник KiriBaku зарисовок

Киришима дышит. Жарко, тяжело, широко открыв рот. Долой лишнюю одежду! Его плечи и грудь пересекают длинные кровоточащие царапины, похожие на трещины в скалах в лучах заходящего солнца. На спине выступают капельки крови. Щиплет — приятно, так хорошо и так правильно, что возбуждает еще сильнее. Причуда начинает сбоить, проявляться на правой стороне лица — с этого места ей начинать привычнее, когда Киришима расслаблен. Но дальше не распространяется, стопорится. Киришима хочет чувствовать Бакуго всего. Ладонями, животом, грудью, лбом, коленками, губами. Прижимать к себе его разгоряченное, влажное от пота тело, поддерживать под сильные бедра. Несмотря на пекло в груди, вдруг ощущать слабое потрескивание на коже и ни на мгновение не сомневаться в том, что Бакуго будет сдерживать причуду до тех пор, пока не почувствует под руками камень. Размазывать смазку между ними, тереться стояком о стояк, скользить, удерживая Бакуго на себе. Кусать и знать — всегда знать, когда Бакуго начинает проваливаться в подпространство от возбуждения. Бакуго быстро краснеет и потеет, дрожит под ласками, смотрит помутневшими глазами в глаза Киришимы, чтобы затем зажмуриться и не открывать их до самого конца. Ладони Бакуго сладковатые на вкус, а сам он терпкий, солоноватый, как морской виноград, который они попробовали в одной из совместных миссий на Окинаве. После боевых вылазок Бакуго часто пахнет пожаром. Как березовый костер в ночи. Как босые ноги, зарывшиеся в пепел и остывшие угольки, потому что весело же попылить да побороться в шутку перед сном в горах. Бакуго тихий — сопит только шумно и иногда рычит, сжимая зубы, а когда не хватает сил терпеть — вжимается лбом в грудь Киришимы или в его спину, открывает рот в молчаливом стоне, что мощной волной отдается где-то под кожей. Тогда Киришима еще крепче обхватывает его или прижимает собою к кровати или замирает под ним, ловя потную, опасно искрящую руку. Между ними липко, и это лучшее из чувств. С каждым разом они как будто сильнее приклеиваются друг к другу не только физически. Кровать вибрирует, словно там, под ней, в густой гудящей черноте учащенно бьется их огромное на двоих сердце. Бакуго затихает, и Киришима дышит ему в шею, поглаживает припухшие складочки его чувствительного ануса, легонько касаясь подушечками пальцев. Даже утренняя дрочка — это про ближе и теснее. Даже вечерние просмотры кино — это про голову на плече. Порой Бакуго ругается на Киришиму, который знать не знает тактильных границ, но, когда кончает в его руках, вцепляется в него так, как клещ не вцепляется в свою жертву. Киришиме остается только обнимать его и ждать, когда послеоргазменная трясучка пройдет, Бакуго сможет убрать судорогой сведенные пальцы с его груди и отодвинуться. Когда он сам сможет успокоить разогнавшееся сердце и перестать слышать барабанный стук крови в ушах. Киришима массирует запястья Бакуго, вдыхает поглубже запах их перемешавшейся спермы. В носу свербит, но открывать окно лень, да и не хочется. Хочется дышать их запахом. Их телами. Их привязанностью. Громким «ты самый лучший в мире, я тебя обожаю!», приглушенным «Кацуки, я люблю тебя…» и ответным шепотом в плечо: «Эйджиро, я… тоже». И Киришима дышит.