Краткое руководство по выживанию в румынской деревне

Когда-то её имя было не Альсина, а Ава, Анна или Алекс — любое подходящее для седьмой дочери фермерской семейки из Аризоны, которой суждено проучиться в местной церковной школе года четыре, выскочить замуж за соседа в шестнадцать и к двадцать быть окружённой детьми и овцами. К несчастью Ава, Анна или Алекс сбежала из дома в пятнадцать за мечтой выступать на сценах Чикаго и никогда не обернулась назад, даже чтобы попросить денег — на чулки, аренду чердачной комнатки или обратный билет домой через половину страны. У неё было тело, предназначенное для работы на ферме — широкие плечи, огромная грудь, рост — она пригибалась, проходя в полуподвальные варьете. Она не походила на Джин Харлоу, а с Марлен Дитрих её сравнивали только пьяные мужчины, желающие забраться ей под юбку. Свой первый мундштук она случайно перекусила, а вторым проткнула ладонь какому-то ублюдку, решившему, что все «певички» так и желают оказаться с ним между простыней. Она ненавидела мужчин. Чтобы подняться выше третьесортных варьете и подпевок, надо было быть «милой» с ними. Ава, Анна или Алекс не хотела быть милой — она могла бы удушить ниткой своих пластиковых жемчужных бус каждого, кто одобрительно поднимал в её сторону бокал с недавно вновь разрешённым виски. Бусы бы порвались. Она бы сделала это руками. Когда на лбу появились первые морщины, ноги стали отекать по утрам, а возраст приблизился к «дорогуша, ну вы же понимаете, что есть девочки помоложе и покрасивее», Ава, Анна или Алекс смирилась — это было смирение загнанного охотниками волка — что ей не стать звездой сцены или кино, и стоит поискать работу машинистки, медсестры или упаковщицы на заводе. И тогда её нашла Мать. Это стоило всех предыдущих мучений — знать, что величие уготовано ей по праву рождения, потому что её отец — грубый, не выпускающий из рук кукурузного самогона мужлан — сделал для неё единственную хорошую вещь в своей жизни: передал родство, ведущее в Старый свет, где её ждало дворянское имя и земли. Ава, Анна или Алекс верила в демократию ровно настолько, чтобы знать, что никогда не окажется на сенатских приёмах или в шикарных лимузинах, подъезжающих к Эмпайр-стэйт, так что пошла за своим наследством. Мать даровало ей новую жизнь, новое имя и новое тело, наполненное силой и яростью. И Альсина приняла это с гордостью — наконец-то ей не нужно было полагаться ни на чьё зыбкое «расположение». Необходимость в чужой крови не испугала её — было наслаждение в том, как огромные мужчины дрожат перед ней, глядя в землю и умоляя о снисхождении «добрую госпожу», а белые, тонкие, молодые шейки «тех, кто покрасивее и помоложе» истекают пульсом в её пальцах. Никто, кроме Матери, не смел ей указывать. Её бледность, созданная скудным питанием и ночной работой, превратилась в благородный мраморный оттенок. Её волосы и ногти стали лучше и крепче, чем когда либо, а её рост стал ещё одним способом показать её величие. Лицо засияло в обрамлении натурального жемчуга, шёлка и меха. Она была прекрасна, и каждое из зеркал замка подтверждало это Мать была единственной, чего одобрения теперь жаждала Альсина. Она отплатила за дар преданностью и золотом — заброшенные виноградники ожили и начали приносить прибыль, Альсина была умна и целеустремлённа — этого было слишком много для фермерской дочки и певички варьете, но для Леди Димитреску оказалось в самый раз. Мать желала видеть её умной и сильной, лучшей из своих детей — Альсина могла её понять, рыбоподобный выродок и тихая помешанная, нянчившая кукол, были лишь разочарованием и напрасной тратой драгоценного дара. Мать ждала от них лучшего. Так что Альсина позволила дару превратить своё тело во что-то уродливое, но могущественное, с когтями, зубами и крыльями. Это было мучительно, как принятие дара — она снова сгорала и разрывалась, для того, чтобы стать лучше, сильнее, яростнее. Её тень закрыла весь мостик башни, камни осыпались и падали в ущелье под её ногами, а вороны разлетались с хриплым испуганным карканьем. Альсина сделала неловкий шаг — и взлетела над долиной. Крошечные человеческие фигурки разбегались из её тени, а виноградники сияли тёмной зеленью и налитыми соком плодами. Она была на своём месте.