Батавские слёзки

Все мы просыпались в темноте, будь то будильники, кошмары, нужда ниже грудной клетки или просто потому что. Одни продолжали лежать, как я первые десять минут, не чуя беды; другие, не стерпев, всё же вставали с места. Но что делать, если при попытке «воскреснуть из спящих» ты бьёшься лбом, а после понимаешь, что заперт в коробке с твой рост, словно в гробу? Жизнь ответила одно: «Перезвоните позже!» Поначалу страха не было, только растерянность. Где я? Где мой типовой расчёт? Мне что-то снилось? Я где? Когда на пары? Страх подрастал согласно движению минутной стрелки. И темень здесь непроглядная, что логично, но чертовски неприятно, и ни одного звука нет, кроме моего глубокого тяжёлого дыхания. Воздух враз показался спёртым, а тело озлобленно заныло, оскорблённое долгим неподвижным лежанием. Руки вновь упёрлись в обивку. Ромбовидные мягкие подушечки? Мило, мило. Попытка подвигать сначала мысками, а после согнуть ноги в коленях завершилась почти стопроцентным успехом, за исключением уткнувшихся в верхнюю стенку конечностей. Стенка, кажется, громыхнула и стукнулась краями с боковыми. О как! Дверь — одна штука! Или крышка. Не замуровали — и слава Богу. Если можно выбить, значит, нужно выбить. И чем скорее, тем лучше. Только минутку надо всё же послушать: вдруг появились люди, вдруг они опасны, вдруг это секта, вдруг лучше притвориться трупом? А если дышать будет совсем нечем? Хотя, что любопытно, вентиляция тут вскоре обнаружилась в виде парочки отверстий. Если это гроб — а по форме именно он и выходил, — то это очень правильно. В гробах же делают отверстия или что-то вроде того на случай клинических смертей, да? Знать не знаю, если честно. В такой ситуации стоило лишь надеяться, что в современных гробах нет шумоизоляции, иначе всепоглощающая тишина вокруг — лишь злая шутка для встревоженного разума. И не могу сказать, что самоосвобождение казалось лёгким делом. Даже не так: решиться выбраться на свет, улавливая иллюзорный шум дамоклова меча, было тяжело. Снаружи могло оказаться, что всё это и вовсе похищение, а с какой целью — лучше и не предполагать. Хоть на органы, хоть в дом терпимости, хоть на выкуп — всё могло оказаться правдой. Но если останусь здесь, то даже мнимого выбора у меня не будет, верно? Два толчка, три толчка: сил не хватало выбить сразу, но с каждым разом желание выбраться крепло, прогоняя страх неизвестности. Хотелось гореть, хотелось сжечь деревянный или какой там тулуп, разломать на кусочки с острыми краями и взять один из них с собой, на всякий случай. Вдруг в глаз кому ткнуть понадобится? Ещё четыре толчка, и один — финальный, — не сорвал дверцу с петель, но заставил домок из шести досок раскрыться. И повезло, что здесь не было белых стен и ангельского света, иначе б всё, глазам конец. Вместо них — приятная полутьма, яркая и по-ночному свежая, и отнюдь не желанный мной холод. В глаза бросилась ткань некой накидки на плечах и подол платья, прикрывающий бёдра. В точной расцветке я сомневалась: то ли синяя, то ли угольно-чёрная, то ли вовсе фиалковая. Вокруг висели и странно покачивались, словно парили, большие мутные пятна, и от сходства формы с таковой у гробов становилось тошно, а по плечам прокрались мошки-мурашки. — Я же не пила вчера… — сдавленный шёпот еле сдвинул слипшиеся от долгого молчания суховатые губы. Что-то было не так, даже воздух казался не тем, не говоря уже о помещении и незнакомой траурной одежде. И ведь без очков дальше руки ни зги не видно, только пятна. — Что за место вообще? Без грохота не обошлось: попытка прикрыть дверцу чуть не закончилась прищемлёнными пальцами, когда сами по себе вспыхнули зелёные — именно зелёные, спасибо за шоу! — огни факелов вдоль стен комнаты. Что за чертовщина, что за подозрительно реалистичные мрачные декорации, что за звуки шагов со стороны двери?! Не зная, что делать, моя голова в испуге безостановочно завертелась. Предположительно, колонны, летающие горбы… тьфу, гробы… и единственный выход — это вход. Даже в окно нельзя. Оно вышло из наличия явно раньше меня! Чёр-р-рт! В таком случае стоит схорониться обратно в «домик» от греха подальше. И очень надеюсь, что неизвестному не придёт в голову сунуть ключ в замочную скважину и закрыть меня здесь. Или наоборот открыть и что-то сделать. Сердце заклокотало встревоженным зверем, заметавшись по костяной клетке, пока я забиралась обратно в гроб и укладывалась, стараясь лишний раз не издать и шороха. Руки легонько задрожали, и пришлось их сжимать, пока ногти не впились в чувствительную кожу и не отвлекли на себя напряжённый разум. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Тук. Топ. Тук. Топ. Звонко застучала подошва обуви неизвестного, и дыхание невольно остановило свой ход. Замерло, забилось в сузившейся клетке. Некто, словно чёрный ворон, кружил по залу, выискивал незваного гостя. Шёл тот стремительно, будто вот-вот взлетит, и следом резко прекращал. Желваки за моими щеками неугомонно заходили, решив сбежать раньше меня, но так и не сумев. Под конец шаги стали размеренными. Картинное мычание выбило из атмосферы серьёзности и абсолютной сосредоточенности. — Ох, неужто чудиться всякое стало, ох. Зазвучала долгая пауза. Представилось, как этот невидимый мужчина (охранник?) тяжко вздохнул во всю ширь добротных или прокуренных лёгких. — До чего ж я дожил! Совсем молод, совсем прекрасен, а до чего жизнь довела! Студенты — сплошь хулиганы, тунеядцы, изуверы и прохвосты! Как только колледж их носит? Как остров носит? Как их земля вообще носит?! — мужской голос всё причитал и причитал, так близко, что становилось страшно. Но постепенно на месте испуга проступили розовеющие пятна любопытства; я затаила дыхание уже не столь от страха, сколь от желания услышать продолжение. Погреть уши — женская слабость, а здесь ещё и необходимость. Нежданно-негаданно по крыше что-то резко ударило, застав врасплох; весь гроб разом застонал и тяжко заскрипел, словно ему не первый год. А я чуть не словила инфаркт, вцепившись пальцами в грудь. Спокойно, милая, спокойно, мы на Канарах, а это просто гром. — Сегодня под дверью нашёл письмо от группки студентов. Мальчишки из Хартслабьюла, — мужчина звучно, тяжко, но притом как-то смешливо вздохнул. Что-то его и позабавило, и расстроило одновременно, видать. — Как драматично и чувственно они расписали, какой их староста тиран! Казалось бы, уже год учебный кончается, экзамены на носу — а они только проснулись. Или с духом собрались. Нет, не спорю, я свод законов до сих пор с содроганием вспоминаю, хотя лично никогда в этом чудном общежитии не состоял. А тут и не смухлюешь почти: зоркий глаз Риддла тут как тут. Хороший мальчик, но больно строго воспитан — вот и других в той же строгости воспитывает. Зато успеваемость резко возросла. Да и нечего просить помощи, уточняя в конце «чтобы староста не узнал»! Как же он не узнает, если проблему надо решать? Я ему пару слов сказал про его индивидуальную магию и частоту использования, но на этом всё. Мои полномочия на этом заканчиваются. Он что, уселся на мой гроб? Наглёж, да галдёж… но Риддл, кажется, страшный человек, а ещё помешан на соблюдении каких-то «законов» и правил или на репутации, эм… группы? Знавали мы тех, кто любил гонять других: самоутверждения ради или из личных убеждений — всякое возможно, в душу не заглянешь. Но о какой магии речь? Таланты, что ли? Вот так иносказательность. — И преподавали продыху не дают… Дивус, даюсь я диву, уже месяц стонет о повышении зарплаты за работу «с этими несносными, хамскими щенками». И об отпуске. А мне кто отпуск даст? Меня даже заменить некем, такой я ненаглядный! И Дивус тоже, значит! Никакого отпуска без моего участия не будет! — всё дольше и дольше сокрушался некто, повышая тон и сливая на мою светлую голову помои информации, из-за которой голова потихоньку начинала крутить у виска невидимым пальцем. Однако шаг за шагом вылезала интересная информация. То о беспардонном лентяе «Леоне», который из контекста оказался не «ей», а «им», и растрачивал зазря свой талант. То о «Маллеусе», который словно кот и ходит сам по себе, притом на всякие важные с точки зрения учёбы мероприятия не захаживая. Внеучебные события он, видимо, пропускал ещё чаще. За ним требовательные «Вилл» и «Азул». Захотелось некультурно хмыкнуть от желания сравнить этого «Азула» с мадам, управляющей голубым огнём. Здания общежитий со слонами и даже «алхимия» как экзамен во время сессии, на секундочку! Вскоре прошли первые имена, за ними вторые, мужчина уже в голос похрипывал и пылал изречениями не столь ярко. Я благополучно забыла значительную часть имён и пыталась понять, что же не так. Слова понимаю, но они мне как чужие. Иное звучание. Более витиевато, но всё же мелодично, будто кто-то зачитывал заклинание. Говори предполагаемый распорядитель менее экспансивно, думаю, речь его убаюкивала бы. Голос всё ж, если прислушаться хорошенько, вполне приятный. Или всё же не очень. Но оратор хоть куда — это факт. Всем язык заговорит. Да и по возрасту кажется уже не молодым парнем, а взрослым мужчиной. И этот взрослый мужчина подозрительно затих. Я украдкой подняла взгляд, хотя смысла в этом было мало: темень как темень. А вот крышка заскрежетала облегчённо и окрылённо, будто с её деревянных опущенных плеч сняли тяжёлый груз человеческих причитаний и килограммы костей, мяса, мышц, связок, кожи, органов… — Ох, как же я так! Мой любимый гробик, прямо на него сел! — в сердце словно впился осколок, а тело разом онемело и стало каменным. Чёрт, чёрт, чёрт, почему его так резко перемкнуло? Я не готова! — Как хорошо, что я не пёрышко, но подтянут и не вешу под сотню, — некто застонал и вновь задвигался невидимой угрозой. Град постукиваний сбоку, но на уровне дверцы заставил замереть и тихонечко прижать руки к телу. Так, закрыть глаза, зажмуриться, поглубже вдохнуть и не дышать. Я труп, я труп, я просто обычный тёплый симпатичный труп с сердцебиением. Он же не некрофил? И не маньяк? Скажите, что да. Хотя нет, лучше сейчас, когда он откроет дверь, резко врезать ему по лицу и убежать. Хотя вдруг здесь есть кто-то ещё, и они будут меня ловить всем скопом? Но стоит хотя бы попытаться, если появится угроза. Может лучше притвориться спящей? Но вдруг я была до этого мёртвой? Ну, клиническая смерть, с кем не бывало! Да, точно, и… Живот выразительно забурчал. Да, клиника, никаких голодных трупов… Ресницы невольно дрогнули, словно синички на ветвях, услышавшие шум. Дверца неторопливо приоткрылась, судя по звуку — умоляя о спасительных каплях масла и нежности. Стало жалко то ли её, то ли себя, и в этой жалости захотелось всплакнуть, расслабиться и разреветься. Ах, если бы… Если бы я была дома, а не здесь. Мгновенно разнесло бы. Капли влаги так и прикипели к потяжелевшим ресницам, когда гроб, кажется, открыли нараспашку. — Боже мой! Спящая красавица, ей Мерлину! Такая миленькая: в платьице, в пелерине, только на ногах ничего… надо будет туфельки принести! Ах, какой я добрый! Вот вернусь с собрания старост — и позабочусь о тебе! — под голову скользнуло нечто относительно мягкое, кожаное, однако смогло чем-то колючим цапнуть ребро уха, вынудив сжать зубы крепче и резче вдохнуть воздух. Рука с когтями, что ли? Или здесь и мужчины ногти наращивают? Или вовсе не стригут? Так он же в перчатках, нет? Меня потянули вверх, придерживая за талию; нечто тёплое прильнуло к моей щеке, показавшись поразительно горячим — запоздало я поняла, что то были губы, а действие — поцелуем. Меня прижали к себе, словно плюшевую игрушку, и с трогательной осторожностью стали гладить по голове. — Всё будет в порядке, я о тебе позабочусь, маленький человечек, ведь я добрый, — некая залихватская нота, хитринка, режущая слух в паре с нарциссическим самодовольством, отпугнуло туманное ощущение безопасности со стороны странного человека. Что ему нужно? Не некрофил, так сомнофил? — Я скоро вернусь. С подарком, конечно же. Сладких снов, гостья из… Последнее слово смазалось; мои глаза резко раскрылись. Я наконец услышала. Чужие слова, чужие звуки, чужое наречие, всё чужое… Меня стали отнимать от груди, и я торопливо прикрыла глаза. Долгие секунды меня держали на весу, словно любовались, и ощущение кукольного притворства сжимало похлеще тисков. Чего он хочет? Уходи, уходи, уходи… Я всё ещё ощущала себя игрушкой, что укладывали в постель: не хватало только одеяла и подушки, но была лишь обитая чем-то гладким и мягким, верно, бархатом, поверхность гроба. Романтика, ужас просто! Ещё б руки на груди сложил, ей богу. Впрочем, если после этого он исчезнет из комнаты, то пускай складывает, да хоть средние пальцы крест-накрест! Нехорошо это, конечно, но ситуация подразумевает… Почти не хлопнула дверца гроба, но стоило ей закрыться, как я открыла рот, ловя воздух; внутренняя пружина заскакала, отталкиваясь от рёбер. Время включило обратную перемотку: снова причитания, снова шаги и гул открываемых тяжёлых дверей, но сил вслушиваться уже не осталось. Чувство чернильно-холодное, поглощающее и отчего-то до боли знакомое отступило, даруя шаткое чувство равновесия. Не важно, кто это, но чувства тот мужчина встревожил не на шутку и отнюдь не в приятном смысле. Пора бежать и прятаться, сейчас же.