***
Дни записей с Захаровым – не больше трёх раз в неделю, которые тот выделил в своём наверняка плотном графике среди других проектов; в остальные дни Нечаев записывался с Сеченовым, Ларисой, другими актёрами озвучки и сам по себе, в отсутствие Захарова вдруг с удивлением начиная замечать за собой, что скучает. Не хватало его мягкого хрипловатого голоса с вкрадчивыми интонациями. Не хватало советов – игровых, озвученных его голосом, или же профессиональных, касающихся озвучки. Не хватало этого извечного «Товарищ майор», которое Чарльз вставлял где надо и не надо, а сам Харитон ещё и иногда шутливо обращался так к нему самому. И Сергей даже немного завидовал П-3, у которого Чарльз находился в перчатке постоянно – можно было позвать, задать вопрос, поговорить. Бросить короткое и требовательное «Ча-арльз?» – чтобы услышать в ответ немедленное «Слушаю вас, майор». Он, по правде, не отказался бы от такого интеллектуального и в меру язвительного помощника и в обычной жизни – всегда есть с кем переброситься парой фраз или вступить в беззлобную лёгкую перепалку. Но у него такого помощника не было, и оставалось только – считать дни до следующего дня записи с Захаровым, удивляясь самому себе. Почему, к примеру, Сеченов – добродушный, внимательный к нему и не менее опытный – не вызывал у него подобного восхищения? Почему голос Захарова так магнитил к себе? И почему, чёрт побери, работать с Захаровым оказалось так увлекательно, что он в последние дни только об этом и думает и совершенно забывает позвонить Кате? Нужно бы всё-таки ей позвонить – хотя бы из благодарности за то, что в последний раз, когда они пересекались, Муравьёва, скромно улыбаясь, подарила ему парочку билетов в театр на новую постановку «Щелкунчика» через неделю, где она тоже будет выступать. «Приходи, Серёж, и друга какого-нибудь с собой захвати». Нечаев обещал, что придёт. Нужно было ей позвонить или хотя бы написать, но вместо этого – Нечаев все выходные провёл, с головой погружаясь в творчество Харитона Радеоновича Захарова. Было просмотрено несколько зарубежных фильмов, главные герои которых говорили его голосом (и в молодости у него был совершенно другой тембр), были изучены его интервью на ютубе (Харитон, в довольно-таки саркастичной манере, умудрялся пиздеть о чём угодно, только не о личном), была найдена та самая игра, которую когда-то проходил Нечаев и в которой одного из персонажей озвучил Захаров (так вот почему его голос показался знакомым!). Слышать его в кино и играх было странно – и всё же это было не совсем то, что в реальности: сидя рядом с ним в студии звукозаписи, Сергей будто попадал в сказку, а по телу шли приятные вибрации. Но и знакомиться с его давними работами в сфере дубляжа – исключительно ради того, чтобы перенять опыт! – тоже было интересно: Нечаев от души хохотал, когда персонаж на экране голосом Храза пылко признавался кому-то в любви или угрожал устроить теракт, но особенно почему-то смешно было слышать озвученные этим голосом маты и пошлости. Ебучие пироги… Интересно, а что если попросить Харитона сказать «ебучие пироги»? Не скажет, конечно. Но мечтать не вредно. Когда по экрану потянулись титры после очередного просмотренного фильма, Сергей допил давно остывший чай и взглянул на часы. Половина пятого, ночь воскресенья плавно перетекала в понедельник, в 9 утра у него запись с Захаровым, смысла ложиться уже нет, если он не хочет опять получить от него нагоняй за опоздание. Второго раза Харитон ему уже не простит. Сделав себе ещё чаю, Сергей решил ознакомиться с другой ипостасью Харитона – не актёра озвучки, а кинорежиссёра, и включил одну из его самых заметных режиссёрских работ. Потом, при случае, блеснёт фактом, что смотрел – он уже представлял, как Захаров посмотрит на него, слегка неверяще приподняв брови, но удивление на лице быстро сменится уважением и благосклонностью. И внутри у Сергея разольётся какое-то странное, томительное, тёплое чувство. Время за просмотром пролетело незаметно – Харитон Радеонович действительно был талантливым и явно недооценённым режиссёром. Нечаев очнулся, когда будильник в телефоне возвестил о необходимости собираться – пришлось остановить недосмотренный фильм, подняться из-за стола, размять затёкшие мышцы и шею. Спать хотелось нещадно – но кого винить, если он сам выбрал путь погружения – или лучше сказать, падения? – в чужое творчество вместо нормального сна перед рабочим днём? Не впервой; Сергей и раньше засиживался допоздна за просмотром сериалов, знакомый губительный самообман «Ну, ещё одну серию – и точно спать», за что потом приходилось расплачиваться недосыпом. Оставалось надеяться, что хотя бы душ вернёт его в состояние функционирующего человека. Впрочем, даже под струями воды мысли сонно путались и плыли туманной дымкой. Нечаев устало прижался затылком к кафельной стене, а рука сама собой потянулась вниз, туда, к члену, словно его организм сам избрал дрочку как ещё один способ экстренно взбодриться. Дымная вязь мыслей начала оформляться во что-то более конкретное: изящные изгибы женского тела, одетые в розовую помаду привлекательные пухлые губы, тонкие балетные ноги, закинутые ему на плечи… «Товарищ майоррр», – внезапно совершенно не к месту всплыло в памяти, проурчало голосом Харитона, сладко и как-то незнакомо-похабно пророкотало, мгновенно вспугнув неясные фантазии, так и не успевшие сплестись в цельную картинку, и отдавшись по спине волной мурашек. И следом – озвученные его голосом высокопарные фразы из просмотренного чуть ранее фильма про любовь: – «Поверьте, душа моя, я люблю вас больше жизни и хочу быть всецело вашим…» Блядь. Сергей резко широко распахнул глаза – и прекратить бы в этот момент двигать рукой по члену, но от воспоминаний о голосе Харитона он будто затвердел ещё сильнее, и остановиться было уже никак невозможно. Так же невозможно, как и заново переключиться на манящую фигуру безликой обнажённой девушки в своём воображении, и он всё прокручивал в своей голове фразы голосом Харитона, из фильмов или слышанные им в реальности, но сдобренные нереалистичными соблазняющими переливами интонаций – «Я люблю вас», «Вы окажетесь достаточно сообразительны», «Вы так напряжены», «Да, товарищ майор», «До следующей встречи, Сергей Алексеевич» – до тех пор, пока с глухим рычанием не кончил, выплеснувшись на кафельную плитку. — Это просто ебучий пиздец, — пробормотал, вымотанно проведя другой рукой по лицу и стараясь успокоить дыхание. — Вот же блядский… Храз. Не хватало ещё на голос мужика дрочить. На голос своего старшего коллеги. Этого пафосного, высокомерного, строгого Харитона Радеоновича. Ну, или под аккомпанемент его голоса в своих мыслях. Даже если он такой… завораживающий. Так просто не должно быть, сука! Не должно быть – и ничего нет. Он просто не выспался – ну, не спал вообще – вот и лезет всякая дурь в голову. А учитывая, что он фактически оба выходных дня провёл только в компании всевозможного контента с его голосом, нет ничего удивительного, что это и вклинилось в его мозги настолько, что всплыло в самый неподходящий момент. Лучше бы порно смотрел, честное слово. Тихо матерясь себе под нос, Нечаев обмотал бёдра полотенцем и вышел из душа, пребывая в каком-то неясном смятении. Так удушающе стыдно и хреново после дрочки ему не было давно. Как будто совершил что-то кощунственное. Но рефлексировать и размышлять было уже некогда – если он действительно не хочет снова опаздывать. Возиться с завтраком не хотелось – легче по пути заглянуть всё в ту же кофейню, и Нечаев быстро собрался и двинул на студию, выбросившись из тяжёлого марева своей небольшой квартиры в свежий шум летнего утра. Отчаянно стараясь не думать, как он будет смотреть в глаза Захарову, если фактически – уж если быть честным с самим собой – только что бесстыдно, бесславно и безнадёжно дрочил на его голос.***
Как он будет смотреть в глаза Захарову, блядь. Да как обычно. За время пути от дома до студии мозг Нечаева успел освежиться достаточно, чтобы утренняя досадная ситуация в ду́ше почти выветрилась из головы, а в кофейне его ждали вкусный кофе, пирожное и приветливый персонал – здесь Сергея уже хорошо знали, как и то, что, уходя, он непременно заберёт с собой небольшую прозрачную коробочку с ещё одной порцией, перевязанную бантиком. И Сергей понимал, конечно, что, хоть он и был с детства ужасным сладкоежкой, злоупотреблять сладким ему не стоит – всё-таки он не только актёр, но ещё и спортсмен, которому нужно держать себя в форме. А ещё понимал, что таскать Харитону тортики, наверное, тоже не стоит. Но – в обоих случаях – ничего не мог с собой поделать. Поэтому, когда он направлялся по коридору к дверям студии звукозаписи, в руках у него вновь был маленький презент для Захарова, на губах улыбка, в глазах – полная готовность перевоплощаться в майора П-3. Но в студии никого не оказалось. Зато в соседнем кабинете, где в первый день Штокхаузен собирал всех актёров озвучки для брифинга, на всё том же диване обнаружился один Захаров. И больше никого. Снова в каком-то мягком-мягком свитере, на этот раз кофейного цвета, почти в тон вьющимся пшенично-кофейным кудрям, кажущийся на этом диване таким уютным и домашним. Читал что-то в своём телефоне, – но, услышав, что открывается дверь, поднял голову на вошедшего Сергея. Тотчас же выцепил цепким взглядом коробочку с тортом у него в руках и как-то странно прищурился. Не зло – скорее, настороженно. — Доброе утро, Харитон Радеонович, — бодро гаркнул Нечаев, подходя к дивану. — А остальные все где, вымерли во время робоапокалипсиса? Харитон, конечно, не оценил тупую шутку. — Доброе, Сергей Алексеевич. Товарищ Штокхаузен сообщил, что нам придётся подождать около часа. Какие-то технические неувязочки. Так что начнём мы только в 10 часов, Михаэль придёт и позовёт нас, — оповестил тем самым «Хразовским» голосом, каким тот обычно сообщал Плутонию важную информацию. — Ай-яй-яй, и вы так легко согласились с этим? Вы, у которого такой плотный график, вы, который, помнится, меня и 15 минут ждать не захотели, а тут – целый час терять время, — Сергей говорил всё тем же шутливым тоном, но не мог не подъебнуть его за былую выволочку. Харитон недобро и угрожающе блеснул в его сторону стёклами очков. — Не 15, а 20 минут, если уж на то пошло. Но, Сергей Алексеевич, давайте не будем начинать это прекрасное утро со ссоры, — впрочем, по его голосу явно угадывалось, что если ссора и будет, то по крайней мере – несерьёзная. — А никто и не собирается ссориться, — Нечаев уселся рядом с ним на диван. — Ну, не дуйтесь. Держите, это вам, — торжественно протянул ему коробочку с тортом и, заметив на лице Харитона замешательство, поспешно добавил: — В качестве примирения. Как раз и поесть можете, пока мы ждём. — Я польщён, — Харитон, впрочем, есть торт не собирался. Отставил коробочку в сторону, на столик возле дивана, заставив Сергея задуматься – интересно, а он вообще их ест, или забирает, чтобы не обидеть, а потом – выбрасывает? А может, забирает для кого-то из близких – и Сергей бы понял, будь у Захарова ребёнок-сладкоежка, но Гугл упорно говорил, что тот одинок как перст, а на всех сайтах, где размещалась его биография, в фактах о личном красовалась только одна короткая строчка – что он любит кошек. Ну не кошек же он этими тортами кормит… Сергей немного робел: ему впервые довелось остаться с Захаровым наедине (не считая, конечно, того короткого разговора в коридоре) – раньше рядом с ними всегда крутились звуковики, и если они и общались между собой – то всегда на глазах у других людей. Теперь же было непривычно. Совершенно некстати в голове снова всплыл утренний неловкий момент в ду́ше, и Нечаев совсем сник под напором огромной и глухой неловкости, нависающей над ними, словно грозовая туча. Неожиданно ему в голову свежим ветром ворвалась мысль. — Скажите, а вы любите балет? — Люблю, — Харитон благосклонно кивнул. — Но если вам интересно моё мнение о близняшках-балеринах в вашей игре – то это ужасная пошлость и безвкусица. Не подумайте, что я ханжа, но ваши разработчики держат игроков за каких-то робосеков, и таковые, полагаю, и заинтересуются, но думающим людям нужно нечто более… глубокое. — «Робосеков»? — Сергей не смог сдержать смеха. А Харитон, знакомо уже состроив голос его ИИ-помощника, который выходил идеально-механическим даже без всяких обработок, с абсолютной серьёзностью и игривостью во взгляде процитировал: — «Робосек» – по Ожегову – насмешливое определение человека, вступающего в интимную связь с механизмами, как правило, полирующего себе… — Э-э, тихо-тихо-тихо, ладно! — неизвестно, чем бы это кончилось, если бы Сергей вовремя его не остановил; ему нравились редкие проблески оригинального чувства юмора Захарова, и он бы даже поржал и поддержал шутку («И в каких таких словарях Ожегова такое пишут, а? Чарльз, ты случайно не перепутал словарь с каким-то другим пособием?»), но после сегодняшнего утра опасался, что на подобное, озвученное его голосом, его собственный организм может отреагировать... неправильно. — Да нет, я… я не о том вообще. Я собирался спросить, не хотите ли вы сходить со мной в театр на балет? У меня как раз два билета есть. — Вынужден отказаться. Харитон ответил так быстро и твёрдо, что – начавший уж было устанавливаться непринуждённый и юмористический тон беседы окончательно раздробился в пыль, уступив место гнетущей напряжённости. Нечаев почувствовал себя оплёванным и, надо признаться, отшитым – хотя это определение и не очень-то сюда подходило, всё-таки он не подкатывал к девушке, а всего лишь хотел наладить хорошие отношения с коллегой по проекту, но ощущение было точно такое, будто его безжалостно отшили – и в груди заклокотало необъяснимое желание сделать всё что угодно, только бы добиться своего, завоевать, заполучить – дикое до зубовного скрежета, по-звериному тупое, затуманивающее разум желание на уровне первобытных инстинктов. Чтобы Захаров не был с ним так высокомерен. Чтобы Захаров видел в нём равного. Чтобы не унижал своими отказами. Словно уловив, что оскорбил его, Захаров смягчился и произнёс извиняющимся тоном, добавив в свой голос несколько граммов воркующей ласковости: — Простите, Сергей Алексеевич, но я правда не могу. Уверен, вы сумеете найти достойную пару для этого похода. — Угу… — Нечаев хмуро кивнул и, скрестив руки на груди, откинулся на спинку кожаного дивана. Насупился. Идти в театр теперь совсем не хотелось – да пропади они пропадом, эти билеты, и плевать, что он не увидит Катеньку на сцене. Но демонстративно и долго обижаться Нечаев всё же не умел – поэтому уже через минуту снова просветлел и скучающе заблуждал взглядом по кабинету. Захаров же вернулся к своему телефону – и, когда он разблокировал его, на основном экране Сергей краем глаза увидел фотографию: Харитон держит на руках и любовно прижимает к себе большую белую кошку. Его самого почти не видно за этим пушистым облаком, но он тоже смотрит в камеру, на лице – открытая и расслабленная улыбка, какую Сергею ещё не доводилось видеть у него в реальной жизни, от прищуренных глаз без очков расходятся тёплые лучики-морщинки, белая рубашка расстёгнута почти до середины груди, в вырезе можно заметить болтающуюся на оголённой шее золотую цепочку, и во всём кадре – пронзительная воздушная нежность. Сергею вдруг подумалось – странное – что он хотел бы даже сохранить эту фотографию себе, чтобы рассмотреть повнимательнее и подольше. Может быть, было в этом что-то неправильное и сомнительное, но он уже сохранил себе на телефон несколько фотографий Захарова, найденных в Гугле – в основном из молодости, из юности, из непонятных побуждений, из-вини – но эта фотография была какая-то уж слишком откровенная, личная, домашняя. И уж точно не для чужих глаз. Но Сергею повезло увидеть. Какой же он красивый. — Красивый… — выдохнул Нечаев заворожённо, уже открыто глядя в экран его телефона – и только когда слово сорвалось с губ, неосторожно оброненное, обличающее, опасное, он с ужасом понял, что, оказывается, произнёс это вслух. Блядь! Тот факт, что прилагательное было произнесено в мужском роде, не оставлял ему шанса отговориться, будто бы он говорит про фотографию. Слово «фотография» – женского рода. Слово «фото» – среднего. Попал так попал… Харитон искоса посмотрел на него. — Не «красивый», а «красивая». Это кошка, а не кот. Муся. Самое замечательное существо во вселенной, — с интонацией отпетого кошатника гордо произнёс он. У Нечаева отлегло от сердца: слава богу, Харитон не допустил даже мысли, что его коллега говорит так про него. Сразу видно, нормальный мужик, не из этих там. И Нечаев тоже – не из этих, просто хуйня всякая сегодня с самого утра в голову лезет. Это потому что он не выспался. Ну, вообще не спал. Харитон между тем неожиданно потеплел взглядом, чуть ли не засветился весь ясной звёздочкой, поворачиваясь в его сторону сильнее: — У вас тоже есть кошка? Сергей благоразумно решил, что лучше не рассказывать, как в детстве притащил домой со двора блохастый пушистый чёрный комочек, тоненько дрожащий и жалобно пищащий под осенним дождём, а мать только чудом не выставила его самого на улицу вместе с этим котёнком. «Отнеси, где взял, ирод малолетний!» Заливаясь горькими детскими слезами, отнёс. И к лучшему, наверное: у этого несчастного животного больше шансов было выжить на улице, чем в их квартире, пропахшей голодом по несколько дней подряд, стылостью и побоями. — Нет. Но я всегда хотел завести кошку. Глаза под очками померкли, будто Харитон Радеонович мгновенно утратил к нему всякий интерес. Наверное, всё-таки нужно было соврать. Так бы хоть о кошках поговорили. Ну и о чём с ним теперь говорить… А говорить хотелось. Может, всё-таки попытаться выведать у него о личном? Ну, хотя бы исключительно ради того, чтобы знать дальнейшую судьбу даримых тортов. — А вы только с кошкой живёте? — Да. Разве нужен кто-то ещё? — Ну… семья там, жена? — У меня другие предпочтения, — словно реплика Нечаева резко пробудила в нём ярость, Харитон осадил его грубо и несдержанно, но потом, отчего-то смутившись и неловко поправив очки, уточнил: — Я имею в виду работу, разумеется. Или что, все должны непременно заводить жену и детей и видеть в этом смысл жизни? — Конечно нет, — у Нечаева было ощущение, будто он ступает по тонкому льду, ошибётся, скажет что-то не то – рухнет под воду, утонет безвозвратно, потеряет его расположение. — Но ведь миллионы людей успешно совмещают работу и семью. — Искренне рад за них, — с чувством, картинно приложив руку к сердцу, сардонически произнёс Захаров. И разговор снова зашёл в тупик. Но Сергей со всем своим слабоумием и отвагой спустя минуту молчания решил подступиться снова: — А вы… — Сергей Алексеевич, любопытство сгубило кошку, — перебил его Захаров отвратительно-наставительным тоном. Который сразу же сменился смутной растерянностью: — Меня несколько удивляет и настораживает ваш столь активный интерес в мою сторону. Нечаев почувствовал, что перегнул палку. В самом деле: пристаёт к нему с личными вопросами, тортики дарит, в кофейню да в театр зовёт – такая простота, широта души и запредельная доброжелательность Нечаева могли вспугнуть и сбить с толку закрытого и замкнутого Харитона, который, очевидно, к подобному не привык. К тому же, он был старше – это с другими людьми своей возрастной категории Сергей весело обменивался контактами в соцсетях уже в первый день знакомства, а здесь подход нужен был другой. — Ну я же интересуюсь чисто в профессиональном плане, чтобы узнать о вас больше и брать с вас пример, — попытка оправдаться вышла откровенно бледненькой. Это почувствовал и сам Захаров, жёстко усмехнулся: — Вряд ли вопрос о том, живу ли я один, входит в рамки профессионального интереса. — Ну да, в личном плане вы мне тоже интересны, как человек, — с дерзкой бравадой признался Нечаев, взглянув ему в глаза и с вызовом подняв подбородок. Захаров несколько секунд помолчал, будто осмысливал его ответ или прислушивался к себе. — Лестно. Вы мне напоминаете одного моего ученика в школе дубляжа, Ивана Быкова. Старательный, когда он к нам пришёл, картавил… — Как Штокхаузен или хуже? — …кхм, и вот сейчас его успехи стали заметнее – лично я считаю, что даже если человек имеет трудности с какими-то буквами алфавита, на нём нельзя окончательно ставить крест в нашей сфере – но он тоже слишком интересуется моей личностью и не даёт мне проходу. — Так может, с ним разобраться надо, чтоб к вам не лез? — Сергей почувствовал, как горло спирает каким-то кинжально-острым незнакомым чувством. Ревниво сжал кулаки, отчего на тренированных руках резво вспрыгнули вены, нахмурился, почти прорычал низким голосом. При этих словах Харитон сразу повеселел, точно он рассказал ему наконец-то удачную шутку. — Может быть, вы с собой разберётесь для начала? Я не барышня, чтобы меня защищать, тем более от моих же учеников, спокойнее, — положил свою узкую ладонь на предплечье Сергея, и кулаки у того отчего-то разжались сами собой, точно по команде. Заговорил ультимативно и серьёзно: — Так вот: я всё же хотел попросить вас, Сергей Алексеевич, чтобы вы не уподоблялись некоторым, не фамильярничали со мной и не переходили мои личные границы. Я же не лезу в вашу жизнь, например. — Да можете и полезть, что такого, — Сергей пожал плечами. — Я тоже живу один, но это пока. Считаю, что сначала надо на ноги встать, а потом семью заводить. Хотя и бывает одиноко, честно говоря. — А родители? — Умерли. — Подумав, отрезал Нечаев. Не хотелось говорить про живую, но такую неблагополучную мать – которой он всё ещё регулярно высылал деньги с робкой надеждой, что она их не пропьёт. — Простите… я не знал, — голос Харитона незнакомо и ломко дрогнул, будто ветка скрипнула и надломилась; подумалось: сколько ещё из всего спектра его интонаций он не знает и услышит впервые. — Очень сочувствую вам, Серёжа. «Серёжа». Оказывается, он и так может. Нечаев впервые задумался о том, можно ли погладить человека словом. Ударить вот, например, можно, а погладить? Можно ли погладить человека голосом, и чтобы это ощущалось – на физическом уровне? Погладь, скажи, проведи по загривку, забери мои тревоги. — Всё нормально, — нахмурившись, словно пытаясь отогнать морок, проговорил Сергей, и по-пёсьи мотнул головой, возвращаясь к разговору. Мысли снова плыли-путались. — Ну, что ещё обо мне… Люблю спорт… — Это я уже понял… — Сладкое люблю… — Это я тоже понял, — Харитон кивнул на притаившийся на столике тортик, посмеиваясь. — А ещё люблю играть на гитаре, отдыхать и шашлыки. — Замечательно. Кто же не любит отдыхать и шашлыки. Приятно было узнать вас поближе. Но, Сергей Алексеевич, давайте всё же не будем выходить за рамки. На время проекта между нами должны сохраняться только рабочие отношения, я не приемлю дружбу на работе. — А с Дмитрием Сергеевичем вы дружите, — бросил Сергей ядовито-завистливо. — Это скорее исключение из правил. Мы с ним многое прошли вместе, вместе начинали, — спокойно пожал плечами Захаров, задумчиво вертя в пальцах телефон, думая, кажется, о чём-то своём. — В моём понимании это нельзя назвать «дружбой», но Дима имеет удивительное свойство: он буквально сразу начинает считать человека своим другом, даже если этот человек считает иначе. Ну, приходится как-то… привыкать. — Это точно. Дмитрий Сергеевич очень хороший человек, — произнёс Сергей, не заметив, как по лицу Захарова при этих словах пробежала лёгкая тень ироничного несогласия с его мнением – комментировать и оспаривать которое, впрочем, он не стал. — Меня он посчитал даже не другом, а… подопечным, что ли, — Нечаев зевнул, прикрывая рот рукой, чувствуя, как ещё немного – и весь груз бессонной ночи обвалится на него в виде неподъёмной внезапно нахлынувшей усталости и желания задрыхнуть вот прямо здесь и сейчас. — Ну и отлично. Обратите своё сыновнее внимание на него, а не на меня, пожалуйста. Сон моментально как рукой сняло. Сергей резко сел на диване ровно и почти всем корпусом повернулся к Захарову. — А с чего вы взяли, что моё внимание к вам – сыновнее? — спросил грубо – и сам почувствовал, что звучит как-то чересчур уж грозно и горячо, впился потемневшими глазами. Воздух между ними сразу заискрил ощутимым напряжением. Харитон чуть заалел щеками, прижавшись спиной к спинке кожаного дивана немного плотнее, но стойко выдержал прямой взгляд: — А какое же? — поинтересовался, подняв нос. — Дружеское. — Твёрдо припечатал Нечаев. — Но если вы этого не хотите – я всё понял насчёт дружбы, не вопрос. Больше никаких попыток строить с вами дружеские отношения. Договорились. Как скажете, — примирительно поднял ладони вверх и улыбнулся ослепительно одной из своих самых лучших актёрских улыбок. Напрочь фальшивой – искренне улыбался он совсем не так, но сейчас улыбаться совершенно не хотелось, впору выть было, как выброшенная на улицу собака под забором, только он и сам не мог понять, от чего. От того, что его самолюбие было уязвлено? От того, что его хоть и очень вежливо и супертактично, но прямо и очевидно послали нахер? От того, что Захаров был таким – талантливым и притягательным, зараза, но заносчивым и высокомерным? Первое впечатление всё-таки нихуя не обманчиво. Оно чертовски правдиво. Вот как показался ему Захаров с самого начала напыщенным зазнавшимся снобом – так оно и есть на самом деле. Ну, разве тяжело ему бы было хотя бы сделать вид, что он дружески настроен к своему более молодому коллеге? Так нет же, сразу выкатил свод правил: не фамильярничать, не переходить личные границы, не выходить за рамки… «Только рабочие отношения», что в переводе с его вежливого учтивого языка означает простое «Отъебись». Что ж. Харитон в ответ на его заверение неуверенно кивнул, но предпочёл не отвечать и уткнулся в свой телефон, в котором наверняка ровным счётом ничего интересного не происходило. Посидев так ещё несколько минут, варясь в своих невесёлых мыслях и изредка пялясь на него искоса, постепенно поддаваясь объятиям сонливости, Сергей пришёл к выводу, что не сможет достаточно убедительно отыгрывать сегодня роль П-3, если не восполнит потребность во сне, поспав хотя бы 15 минут. Пришлось снова обратиться к нему: — Харитон Радеонович, извините, пока мы ждём, можно я подремлю тут? Обещаю не храпеть. Вы меня толкните, когда движ начнётся. Захаров бесстрастно пожал плечами: — Извольте. «Извольте». Старомодно-то как. Сергей кивнул, поудобнее откинулся на спинку дивана и закрыл глаза – вообще-то он не входил в категорию людей, умеющих спать сидя, но сегодня резко нахлынувшая чудовищная сонливость пересилила: стоило сомкнуть веки, как он мгновенно провалился в сон. Затанцевали балерины, грациозно разрезая его спящее сознание длинными ножками в пуантах, закружили торжественным вихрем под звуки незнакомого вальса, завлекли в свой нестройный чарующий круг – и он почувствовал себя лёгким и невесомым, точно пушинка. А после танца опустился усталой головой на коленки Кати, чтобы её тонкие пальцы снова привычно впутались в его волосы, перебирая короткие косички в его причёске. Так же, как и каждый раз, как она делала, когда они отдыхали в перерывах между совместной работой. Сергея окутал уже знакомый древесный аромат, и он сладко вдохнул полной грудью, а лицо защекотали кудрявые волосы. Нежные пальцы снова задумчиво пробежались по его прядям, и он сквозь сон пробормотал с улыбкой: — Катюша… — а потом закинул руку на тёплое тело рядом… и резко открыл глаза. Твою мать. Кажется, во сне он умудрился съехать со спинки дивана набок и повалиться головой на плечо Харитону – и сейчас так и лежал, и странно, что острое худое плечо показалось ему во сне самой мягкой подушкой на свете или, по крайней мере, коленками Кати. Хотя свитер Харитона действительно был мягким. А теперь он ещё и закинул на него руку. Но даже не это самое странное – во сне он, очевидно, как-то подобрался ему под руку, и Харитон этой самой рукой нежно поглаживал и перебирал его пряди, точно шёрстку любимой кошки. Да не может такого быть, блядь. Да Нечаев скорее поверит в то, что Штокхаузен перестал картавить и заговорил на чистейшем русском без акцента, чем в это! Может, ему просто показалось во сне? Если ему снилось, что Катя перебирала пальцами его волосы, вполне возможно, что это и было частью сна, а не реальностью. Он испуганно зажмурился. Но, так или иначе, нужно было что-то делать с этим дурацким положением, в которое он попал. Навалился на него, маленького и щуплого, всем весом, ещё и ручищей накрыл, обнял, пиздец, как любимую подушку. Но его свитер действительно был пленительно-мягким, и его парфюм одурманивал, и- Интересно, и долго он так лежал? Хороша была бы картинка, если бы в этот момент зашёл Штокхаузен позвать их работать в студию и обнаружил их так. А Харитон, этот приверженец строгих рамок между коллегами и не любитель тактильности, сука, сейчас почему-то даже не пытался разбудить его, возмутиться и выбраться из-под его туши, сидел и… Блядь. Пальцы в волосах. Пальцы в волосах ожили и снова ласково пробежались по его косичкам, и ещё, и ещё, лишая Нечаева возможности думать о том, что это могло быть частью сна о Кате. Да и, по сути, лишая его возможности думать вообще хоть о чём-либо. Харитон был уверен, что Сергей всё ещё спит, а потому безбоязненно снова ласково прошерстил по прядям, будто не отдавая себе отчёта в том, что делает. Как же приятно… Сергей допустил малодушную мысль прикинуться спящим дальше и раствориться в этой неге, в его аромате, в этих безотчётных касаниях, но – сердце за грудной клеткой, прижатой к чужому торсу, предательски понеслось вскачь, готовое выдать, что он больше не спит. К тому же, насколько ему известно, дыхание спящего человека тоже неуловимо отличается от бодрствующего, так что, если он будет притворяться, Харитон быстро всё поймёт, и тогда будет ещё более неловко. И совсем уж неловко – если их всё-таки обнаружит Штокхаузен. Поэтому Сергей поспешно оттолкнулся ручищей от его груди, вскакивая. — Блин… Харитон Радеонович! — и применил все свои актёрские способности, чтобы звучать так, будто его пробуждение произошло буквально только что. — Простите, пожалуйста! Снова я влез в эти ваши… личные границы, ебучие пироги! — Я бы даже сказал, вы их самым нахальным образом смели́, — добродушно усмехнулся Захаров, поправляя очки, озорно блеснувшие стёклами. — Выспались, надеюсь? Я постарался сделать ваш отдых максимально комфортным. А, значит, поэтому он не шевелился, ещё и волосы ему перебирал?! — Крепко же вы спите, — продолжал Захаров, поглядывая на Сергея так, что тому срочно захотелось провалиться сквозь землю. И почему он всегда попадает в такие идиотские ситуации? Пришлось, скривившись, как от кислого лимона, нехотя пояснить: — Я просто всю ночь не спал… — ага, не спал, надрачивая на твой голос в буквальном смысле. — Наверняка какая-нибудь очаровательная девушка вам спать не давала, понимаю. Харитон откровенно над ним издевался и веселился, блядь, от души. Нечаев, подыхая от смущения, неловко почесав затылок и отвернувшись в сторону, уныло пробормотал: — Ага, если бы девушка… — Парень? — выдал предположение Харитон, засмеявшись в усы. — Ну-ну, не делайте такое лицо, товарищ майор, я пошутил. Вполне очевидно, кто туманит вам разум. — К-кто?.. Непонятно почему Нечаев внутренне похолодел, опасаясь услышать следующее предположение. Неужели Харитон догадался, что это как-то связано с ним самим? Как-то – Сергей и сам ещё не понял, как именно, но то, что Харитон – со своим блядским голосом, своим блядским голосом – туманит ему разум, было очевидно. — Вы во сне сами назвали её имя. «Катюша…» — Да я не..! Захаров посмотрел на него в упор абсолютно серьёзно, от былой весёлости не осталось и следа. Его короткие проявления смешливости вообще почти всегда тотчас спешили смениться серьёзностью и даже мрачностью, как будто он заталкивал поглубже свой добродушный нрав и заставлял себя быть строгим и холодным, надевал маску на лицо, потому что так надо. Заставлял себя быть строгим и холодным – с Сергеем. Будто сам каждый раз одёргивал себя, чтобы следовать собственному же правилу – не выходить за рамки рабочих отношений. Захаров не догадался, что сам тоже может как-то туманить ему разум, ни о чём не догадался, но его слова всерьёз разозлили. Виктор, помнится, недавно тоже заговорил с Нечаевым о Кате, да ещё так уверенно, будто Сергей и она – уже состоявшаяся пара на пути к браку, которую впереди неминуемо ожидают обручальные кольца и любовь до гроба. Впрочем, подобным грешил не только Виктор; и стоило Сергею оказаться рядом с ней, разговаривать, смеяться вместе или, не дай бог, дружески обнимать – окружающие сразу же начинали бросать на них многозначительные взгляды. Да и сам Нечаев тоже хорош: действительно, произнёс во сне её имя, уменьшительно-ласкательную форму её имени, ну какие тут могут быть сомнения. Сомнения, сомнения. Которые срочно нужно развеять. — Катя – просто моя подруга. Тоже коллега, если хотите, — принялся объяснять он твёрдо, убеждающе, даже зло. — Ну да, она мне приснилась сейчас, но это по-дружески… Харитон недоумённо захлопал глазами: — Почему вы вдруг передо мной оправдываетесь, Сергей Алексеевич? — Да потому что надоело. Все вокруг почему-то упорно видят нас с Катей в романтических отношениях, постоянно только и спрашивают, что там у меня с ней! Я понимаю, конечно, что мой персонаж в игре будет связан с близняшками, которых она играет, но в реальности-то все чего? — Ну, могу предположить, что вы красивая пара. Людям нравятся красивые пары. — Ну и пусть нравятся, а у нас с ней ничего нет, поверьте. — Мне совершенно неинтересно, — всё таким же недоумённым и почему-то чертовски хразовски-механическим голосом пророкотал Харитон, пожав плечами. Механические нотки делали его нарочито равнодушным. — Главное, чтобы личное не мешало вам работать. Надеюсь, вы хорошо выспались и увидели все сны, какие хотели? — бросил язвительно, отчего Нечаеву снова стало мучительно стыдно. — Не хочется, чтобы во время записи вы были сонным и витали где-то в облаках. Ну вот, снова вошёл в режим ворчания – но даже так у него был умопомрачительный голос. Сергея чуть задела эта язвительность; он хотел начать спорить, сказать, что во время работы он вообще-то никогда не витает в облаках, и ввернуть что-то такое не менее ядовитое в ответ – но в это время распахнулась входная дверь и вошёл Штокхаузен с торжественным «Господа, мы готовы начинать». Пришлось идти работать, забыв даже спросить у Харитона о том, какого чёрта тот гладил ему спящему волосы. Впрочем, Сергей всё равно бы не знал, как и в каких выражениях спросить об этом. Да и где гарантия, что Захаров ответит на этот вопрос честно? Скорее всего – заюлит, извернётся, сделает удивлённый взгляд, скажет, что ему показалось. Показалось. Сергей уже и сам не уверен, что ему не показалось. И снова – несколько часов записи, несколько часов чтения реплик и попыток попасть в точку, бесконечность восхищения мастерством Захарова. Привычно уже – слушать, как его Чарльз – его Храз – оживает, рассыпаясь механической посеребряной сталью интонаций. Привычно – смотреть, как Харитон мягко озвучивает свои реплики, почти касаясь губами микрофона. После записи, отметив как бы между прочим, что Захаров вновь вышел со студии вместе с его подарочной коробкой с тортом, Нечаев выцепил куда-то спешащего и вечно суетящегося Штокхаузена: ― Михаэль Генрихович, вам случайно не нужен билет в театр на балет «Щелкунчик»? У меня есть один на эту пятницу, не знаю, куда его пристроить. Глаза Штока заинтересованно сверкнули. — Пожалуй, я бы не отказался. Я очень люблю и высоко оцениваю ‘русский балет, — тоном типичнейшего иностранца произнёс он, подняв указательный палец, но на его лицо тут же набежала тень задумчивости. — Вот только… у вас всего один билет? Сергей вдруг понял: ушлый немец хотел бы пригласить Ларису. — Есть и второй… — протянул неуверенно, но тут же, почти не раздумывая, разухабисто хлопнул Михаэля по плечу: — Эх, да бери и второй, брат! Берите-берите, пока предлагаю, — убедительно проговорил, заметив, что Штокхаузен мечется между вариантами «отказаться» и «начать рассыпаться в благодарностях». В конце концов, если бы Нечаев пошёл в театр один, это было бы тупо и скучно, а так – может быть, он хотя бы устроит чьё-то счастье. Билеты перекочевали Михаэлю в руки, и тот сунул их во внутренний карман пиджака. — Danke shön! — он весь превратился в благодарность, словно Сергей не билеты ему подарил, а самолично привёл ему, стоящему у алтаря, Ларису в подвенечном платье. — Битте, — с усмешкой отозвался Нечаев, шутливо поклонившись. — Блин, выглядит так, как будто я вам взятку дал. — Не надейтесь, това’рищ Нечаев: никаких поблажек! Посмеялись вместе. Всё-таки, что ни говори, а Штокхаузен оказался неплохим парнем. Внезапно он хитро взглянул на Нечаева, помолчал секунду, словно принимая решение – сказать ему о чём-то или нет – и наконец изобличительно произнёс: — А всё-таки вы сов’рали мне, Се’ргей Алексеевич. — В каком смысле? — Что ‘раньше не были знакомы с Заха’ровым. — Мы и не были… Штокхаузен красноречиво посмотрел на него с видом всезнающего мудреца, которого непонятно зачем пытаются обмануть. Пожал плечами и безмятежно прикрыл глаза: — Ну очевидно же, что были. И у вас, ве’роятно, всё-таки имелся какой-то конфликт. ‘Рад, что сейчас вы поми’рились и даже более того. — Да нет, мы с самого начала нормально общались, — Сергею показалось, что ему загадывают какую-то сложную шараду, суть которой вроде и обманчиво близко, но он всё равно не может за неё ухватиться, как порой не может вспомнить название песни, навязчиво крутящейся в голове. — Вы могли бы не говорить загадками, Михаэль Генрихович? Тот бросил на него ещё один многозначительный взгляд и таинственно оповестил: — Между п’рочим, сегодня мы могли бы начать запись несколько ‘раньше. Но не хотелось ‘рушить столь милую ка’ртину, кото’рую я случайно увидел в две’рную щель. — Еб-б… Воздух будто выбило из лёгких, отчего любимое ругательство оборвалось на полуслове. Шток всё-таки застукал их, когда Нечаев дурацкой своей башкой лежал на плече у Харитона! И, конечно, сделал вывод, что у них давнее знакомство с бурной историей: наверняка в его понимании для коллег, знакомых от силы пару недель, просто недопустима подобная близость. И она и не была допустима, особенно учитывая правило Захарова о непересечении личных границ, но Нечаев с треском сломал их, разрушил, ворвался на чужую территорию, вляпался – а тот и позволил, сопровождая своё благосклонное позволение поощряющими поглаживаниями пальцев в волосах, до сих пор отзывающимися фантомной нежностью. — Не волнуйтесь, това’рищ Нечаев, это останется между нами, — так же значительно произнёс Штокхаузен с самодовольным видом, словно бы говорящим: «Я теперь знаю вашу тайну», и, вдоволь налюбовавшись на его охуевшую рожу и так и не дождавшись от него какой-либо словесной реакции, попрощался, ещё раз поблагодарил за билеты и удалился. Что ж, очевидно, у Штока хобби такое – знать всё и про всех. Вот же крыса пронырливая! Это развивается со стремительностью вируса, пронзившего организм; вечером Нечаев привычно занимался в зале – спорт очень помогал сбросить напряжение после утомительного дня и ни о чём не думать. Потягал гантели, затем взялся остервенело мутузить боксёрскую грушу точными отработанными движениями: удар – прочь все странные и сомнительные мысли о Харитоне (о том, какой он был красивый на той фотографии, о том, какой у него мягкий свитер и одуряющий парфюм, о том, какой у него голос), удар – долой невесёлые думы о своей сегодняшней неловкости, удар… До тех пор, пока в голове не воцарится блаженная звенящая пустота. И до тех пор, пока в эту пустоту вдруг беспардонно не ворвётся мысль, оглушительная и бесстыдная, громкая и как будто вовсе не его, заставившая резко замереть и, удерживая руками грушу, уставиться пьяным неосознанным взглядом в пустоту, мысль – как он хочет слизать блядское «Товарищ майор» прямо с его губ.