Тайна Петербуржского театра

      Работа в театре для Влада никогда не была скучной. Её можно было сравнить с интересной книгой, новая страница которой проявляется только после того, как прочтёшь предыдущую. Ты никогда не узнаешь, что будет дальше, и как к тебе будут относиться завтра.       Хотя конкретно для Влада это не было вселенской тайной. Его здесь особо не любили, считали проплаченным и блатным. Золотым мальчиком, чей отец грёб деньги лопатой.       А Влад любил театр. Он любил его с детства, а уже будучи подростком, он смог поступить в театральное, но всерьёз его не воспринимали нигде. Поэтому Влад научился подстраиваться. Считают клоуном — буду клоуном. Считают мразью — буду мразью. Хотят смешать с землей — пойду по головам.       Очередной день Влада начался так же, как и дохуя прошлых. Пройдя в театр, поздоровался с сидящей за стеклом охранницей, направился к гримеркам. Спина сегодня болела. Одет он был не в привычную смесь черного и белого, а выбрал "total-black". Быстро и слегка раздражённо пройдя мимо своих коллег, Коноплёв наконец прошёл в гримёрку и выдохнул. Отставил стаканчик с кофе на столик, стянул пальто, ибо в Петербурге начались похолодания, и аккуратно докоснулся ткани водолазки на спине. Зашипев, он сразу же убрал пальцы подальше от спины и взглянул на себя в зеркало. Надо снять. Надо переодеться.       Сделав глубокий вдох, Влад взялся за нижнюю часть водолазки и резко потянул вверх, сжимая зубы. Продолжая тянуть, он наконец избавился от верхней части одежды и, тяжело дыша, упёрся ладонями в столешницу. «— Запомнишь, как меня позорить перед остальными! Я тебя чему учил, Владислав?! Но нет, в одно ухо влетело, а в другое вылетело!»       Влад провел рукой по волосам, а затем сделал глубокий вдох, снова смотря на себя в зеркало. Под футболкой ничего не будет видно. А если ещё и никто его трогать сегодня не будет — вообще день пройдёт прекрасно. Распахнувшаяся дверь заставила обернуться, а следом, практически сразу, закатить глаза.       Миха в гримёрку не зашёл. Ввалился как ураган. Устроил много шума. Опрокинул вешалку. Как такую катастрофу держали в театре — все ещё оставалось загадкой. Хотя свою работу он выполнял качественно. Вся музыкальная аппаратура при таком звуковике была в порядке, несмотря на творившийся хаос в других аспектах его жизни. — Да где ж блять это было? — Он осмотрел всё пространство в поисках кабеля, который за каким-то хуем аккуратненько висел на углу зеркала. — Нашёл, — улыбнулся он, совершенно не стесняясь отсутствия передних зубов. Схватил свою пропажу и, казалось, только сейчас заметил Влада. — О, привет, друг, ты чего тут? — Горшок приветственно хлопнул актёра по спине, но когда тот зашипел от боли, то засмеялся. — Неужели подрался с кем-то? Я думал ты из этих… Ну… Кто словом, а не кулаками машет. — Миша устроился на стуле, заваленном какими-то тряпками, крутя в руках чёрный кабель и с улыбкой смотря на Влада.       Актёр в ответ сжал руками бумаги, лежащие на поверхности стола и сделал глубокий вдох. — Подрался, ага… Я тоже так думал. — Коноплёв отпустил смятые бумаги, а затем провёл рукой по волосам. На спине красовалось большое, багрового цвета, пятно, которое в любой момент грозило перерасти в полноценный синяк, так что Влад старался к нему не прикасаться и никоим образом не тревожить. Быстро натянув футболку, дабы Миха ничего лишнего больше не заметил, он принялся переодеваться в подходящую для репетиций форму и снова взглянул в зеркало. — Что у вас там опять полетело, что ты кабель в гримёрке ищешь? — Спросил из вежливости. Ему не сильно интересно, но в тишине в гримёрки находиться было просто невозможно. — Да ничё не полетело. Световик долбаёб! — возмущался Миха. — Иванычу вроде сорок лет, мужик уже, а мозгов ни на грамм! Я ему этот кабель одолжил, а он мало того, что не занёс, сказал, что в гримёрке оставил, а в какой не помнит! Я тут уже все этажи оббегал. — Миша погрозил кулаком в сторону, будто у той стены действительно стоял провинившийся Иваныч. — Вы снова там «Жанну д’Арк» репетировать будете? Проклятая постановка. С неё третий Жиль де Ре сваливает. — Поймав удивлённый взгляд, Горшок кивнул. — Ага, представь. Вчера Сашка ногу сломал! Нет у вас снова актёра на эту роль. А там такая музыка! Эти боевые марши. — Миха сделал вид, что стучит по барабанам, издавая похожие звуки. — Ты там короля Франции играешь, да? Как его… — защёлкал пальцами Горшок. — Карла Седьмого. Победоносного, —ответил Влад, снова проводя тоналкой под глазами, а затем аккуратно заходя ей же на шею, чтобы цвет сильно не отличался. Закончил, наконец, со своеобразным «гримом» и вытер руки.       Горшок напоследок поворчал, что какой это Карл победоносный, если за него всё Жанна сделала. Нет, этому миру точно нужен анархо-матриархат. Вот тогда все заживут счастливо. — Около гримёрки никого нет? — прервал его Влад. Получив кивок, он поднялся с места и закинул в рюкзак чешки, бутылку воды и телефон с зарядкой. Ещё немного подумав, бросил туда же пачку сигарет. — Всё, идём давай. Я тебе не дам в гримёрке сидеть, у себя в будке насидишься. — Влад открыл дверь, пропустил Горшенёва вперед и закрыл гримёрку на ключ, забирая его с собой.       Миха занёс в свою будку кабель и, пользуясь тем, что до вечера он никому здесь особо не нужен, утопал курить. Все равно сейчас пока отрепетируют реплики… Пока обсудят очередного слившегося Жиля. Миха это сидеть и слушать не хотел. Выйдя через чёрный вход на свежий воздух, он приметил знакомого дворника. — Костян! Здарова. Как работа? — Тружусь потихоньку, — улыбнулся тот, пожимая протянутую ладонь.       Услышав смех и перешёптывания курящих неподалеку актрис, Миха громко цыкнул. — А ну, блять, не смешно. Сами копейки получаете, а человек тут ваши бычки, между прочим!...       Костя махнул рукой, оттаскивая разошедшегося друга и извиняясь перед девушками.       Влад любил театр, но не любил актеров в нём. Все жутко лицемерные, на репетициях в глаза ему улыбаются, а за глаза готовы первыми разорвать и отдать псам на съедение. Коноплёв ненавидел лицемерие, но сам стал лицемером.       Хотя не так… Он научился подстраиваться.       Он научился ходить по головам.       Так что, как только репетиция началась, он полностью погрузился в роль, не обращая внимания уже ни на что. Поебать стало на всех.       Но стоило только прогону закончиться, Влад, даже не перебросившись парой слов с Михой, рванул к гримёрке, залетел в неё, как ураган, и кинул рюкзак на диван. В его груди кипело разочарование и злость, и деть это никуда не получалось. Совершенно никуда.       Коноплёв смёл со столика все, что на нём лежало, и рухнул на ДСП-шную поверхность, запуская пальцы в волосы. — Нажрусь сегодня. Точно. Отличный план.       Отец не пустит домой. Поебать.       Сумев перебороть свою вторую, боящуюся отца как огня, сторону, Влад быстро переоделся, также быстро попрощался с подходящим к гримёрке Горшком и вылетел из театра пулей.       Купив бутылку красного полусладкого в ближайшем алкомаркете, Влад пошёл в парк у театра и уселся на лавочку, откупоривая бутылку. Его заебало все и всё вокруг. Хотелось признания, хотелось, чтобы к нему уже начали нормально относиться, но ярлык «блатной» прилепился намертво и отодрать его никак не получалось.        Да и похуй.       Глоток прямо из горла и взгляд пробегается по верхушкам деревьев, колышущихся от ветра. Усмешка трогает губы, заставляя сделать ещё один глоток алкогольного, а после прикрыть глаза, откидываясь на деревянную спинку парковой лавочки...       Костя возвращался с круглосуточного "Дикси" через парк. Сумку на плече приятно оттягивала пачка пельменей. Большего он себе позволить не мог, откладывал на учёбу и нормальное жилье. Настроение у него было хорошее, даже несмотря на мелкий, холодно моросящий дождь. Куда не повернёшься — он тебе в лицо. Очень по-питерски.       Он хотел было уже воткнуть в уши старенькие наушники, как услышал недовольный стон на скамейке. Подошёл проверить, не нужна ли помощь, а затем увидел смутно знакомую светлую макушку и смазанный грим. — Ты что, из театра что-ли? — поинтересовался он, садясь на корточки. — Я тебя видел, кажется. Что? Муки творчества бухать заставляют? — улыбнулся Костя. Услышав резонное «Пошёл нахуй», засмеялся. — Тебе помощь-то нужна? Давай хоть отогрею. Ночь уже, да и дождь.       Бутылка полетела в мусорку рядом, а сам парень всё же согласился отогреться. Поднялся на ноги со скамейки и пошёл вместе с Костей в сторону его бытовки.       Когда перед ним, сидящим за столом в теплой бытовке и все ещё кутающимся в пальто, оказалась тарелка с пельменями, Влад покачал головой. — Я не хочу есть. — А ты чего пил-то? — спросил Костя.       Казалось бы, обычный, ничего не значащий вопрос, но Коноплёв чувствовал, как ком подбирается к горлу. Эти добрые глаза, непонятный уют и бескорыстное желание помочь были чужды пьяному сердцу актёра, но ввиду отягчения состояния из-за алкоголя, ответа дворник не дождался. Вместо тысячи слов Влад неожиданно разревелся.       Когда тебя ненавидит весь театр, когда в собственной семье ты не находишь ничего, кроме скандалов, и когда все считают, что раз родился с золотой ложкой — ты должен быть счастлив, ты не можешь открыться никому. Даже этому Мишке Горшенёву, театральному звукарю, хотя он единственный, кто относился к нему нормально.        Кто с ним хотя бы разговаривает вне сцены       Костя привёл актёра в свою бытовку просто погреться, но ощущение было таким, будто кота на улице подобрал. Тот в мокром пальто уселся сначала на диван, служивший Косте спальным местом, изгадил чистую простынь, нос от еды воротил. Нормальные пельмени. Жаренные, с укропчиком. Костя за такие после холодной улицы всё бы отдал. А этому, видите ли, не нравятся. Обогреватель чуть не сбил, споткнувшись о провод. Надышал своим алкогольным амбре и ещё чем-то сладким...       Но было в нём и то, за что люди всё-таки тащат к себе домой бездомных котиков. Безумная притягательность и такой взгляд, что вот посмотрит на тебя, а сердце щемит.       А когда этот герой-алкоголик на обычный, вроде, вопрос заревел, смешно шмыгая носом и утирая слёзы, Костя поддался порыву и обнял это недоразумение. — Ну ничего-ничего… — чуть не сказал «Кто обидел?» но вовремя подумал, что такой вопрос, адресованный взрослому парню, прозвучал бы издевательски. А подтрунивать и издеваться Костя не хотел. — Давай, может, расскажешь мне всё? Легче станет, — Плотников отстранился. — Да что рассказывать-то? Меня весь театр терпеть не может. Я жопу рвал, чтобы туда пройти, закончил это ёбаное театральное, стал служить театру, как и давно мечтал, а меня все блатным считают. И всё из-за отца. Видишь ли, не могу я быть не блатным, если мой отец известный и богатый человек. Одни считают, что он денег директору подсунул, другие, что я вообще через постель пролез, а я что, шлюха что ли?! — Коноплёв снова вытер мокрую щёку, шмыгнул носом и посмотрел куда-то в пол. Промолчав пару секунд продолжил: — В семье вообще ничего, кроме криков, не слышу. То не так и сё не эдак. А съехать не могу, отец ещё больше взбесится, он меня вообще убьет тогда. Вот вроде и счастливый билет вытянул, а вроде и жизнь дерьмо. И крыша же над головой есть, и ноги-руки целы, и не голодал никогда, а всё равно чем-то недоволен, это же неправильно. — жужжащий телефон, заставил Влада замолчать, а затем достать мобильник из кармана. Извинившись, он принял звонок, прижимая трубку к уху и закусывая губу. — Да, я скоро буду. Задержался в театре, вызову такси. Не ори, чего ты орёшь-то сразу на меня? Понял. Да понял, говорю! — Коноплёв раздраженно сбросил звонок. — Прости, что разнылся тут. — Ты имеешь право на любые чувства, правда. Не важно, что там у тебя с происхождением. Каждому хуёво может быть. Если хочешь, то ты это… Оставайся. Тут правда места нет. Зато тепло, у меня шашки есть… Миха пиво ещё приносил, — Костя улыбнулся немного криво. У него было ощущение, что за пределами бытовки в эту ночь этого парня всё равно не ждёт ничего хорошего. Так зачем его отпускать в этот холодный скользкий дождливый мрак. — Тебя зовут-то как хоть? — увидев сомнения актёра, спросил Костя, хватая того за руку. — Влад. Влад Коноплёв. — А меня Костя. Костя Плотников, раз мы так официально.       Влад сомневался. Душа требовала остаться, сидеть здесь с Костей, провести ночь в покое.       Мозг понимал, что нужно ехать домой. — Я поеду. Хотел бы остаться, но... Не могу. Спасибо, Кость. Что выслушал, что вообще подошёл. Спокойной ночи.       И Влад покинул бытовку, уходя в холодную и дождливую ночь, к уже ждущему его такси.       Ехать около сорока минут, дом находился сравнительно недалеко, так что была возможность просто послушать музыку и подготовиться к разговору.       Костя сел есть остывшие пельмени. Сон после этой странной встречи не шёл. Руки будто покалывало от фантомного ощущения тёплых объятий. Может потому что он детдомовский. Изголодался по простой человеческой ласке вот и… Хотя Миха, друг его, тактильный до одури и на каждую радость лезет обниматься, но там иное. Костя не заметил, как доел пельмени. Видимо, ему просто показалось.       Отец Влада уже стоял в прихожей, ожидая, что с минуты на минуту сын вернётся домой. Жили бы давно отдельно, если бы на театральную зарплату можно было бы позволить снимать квартиру. А отец, который мог легко квартиру подарить, хотел воспитать в своём сыне настоящего мужика и не растрачивался на подачки. Либо же просто-напросто упивался контролем.       Влад прошёл внутрь, сразу замечая отца. — И тебе доброй ночи. — Он понимал, что сейчас лучше бы попридержать язык за зубами, да спокойно разуться. Возможно, получить сверху за опоздание. Не возможно, а точно. — Мне бадлон сразу снимать или ты дашь мне разуться? «Попридержи язык, попридержи язык, попридержи язык.»       Уже сам закусил кончик языка, но на отца больше взгляда не поднимал. Всё дальнейшее он заслужит. По крайней мере сам он в этом точно уверен. — А значит, я у нас плохой? Сына бью? — сразу же закипел отец. — А что от этого сына алкоголем и сигаретами за версту несёт, это всё нормально?       Отец всё-таки схватился за ремень. Замахнулся и понял, что сегодня Влад выглядел на удивление отрешённым. Настолько глубоко погружённым в себя, что когда бляшка прилетела ему по руке, то не отстранился, не поднял испуганного взгляда. Не среагировал.       И это затупило гнев. Будто срикошетило его от непробиваемого толстого металла. — Позорище, — скривился отец, но больше для удара не замахивался. — Да я для тебя всегда позорище. Неважно что я делаю, неважно чем занимаюсь. Один ты у нас пуп земли, правильный такой весь, всё же знаешь за всех! Да что ты вообще понимаешь, ты помешан на этих деньгах и грёбаном контроле, понимаешь?! Тебе никто кроме этих бумажек не нужен! Иди нахуй, пап, позорище тут только ты!       Ремень больно прилетел по лицу, заставляя Влада покачнуться, схватиться одной рукой за щёку, а второй упереться в стену прихожей, но устоять. Руку и лицо жгло, боль зашила ему рот и даже дышать он мог только через нос. Взгляд всё же поднялся на отца, но наравне с испугом где-то внутри начала собираться и злость. Владу хотелось, чтобы этот человек почувствовал всё, что чувствовал сейчас он. Перед его глазами стояла чёткая картина, как он самолично избивает этого урода.       Когда рука мужчины потянулась в сторону его шеи, Влад весь сжался, вжимая голову в плечи и зажмуривая глаза. Неосознанный страх всё-таки прорвался через всю эту пелену злобы и отстранённости. — Голос прорезался? Да у тебя в твоём театре этих бумажек и нет! Когда съедешь, тогда и рот открывать будешь, а пока ты в моём доме живёшь по моим правилам! — Отец бил яростно, на этот раз не заботясь, чтобы следов не оставить. Он пинками загнал Влада в его комнату и с силой захлопнул дверь. — Сиди и думай, сука, благодаря чьим бумажкам ты сейчас улицы не подметаешь!       Владу очень хотелось ответить, хотелось заорать, но он лишь зажал себе рот обеими ладонями, и заглушил рыдания. Дабы отец его больше не услышал и не пришёл снова.